Но напрасно они со всех сторон кричат человеку: ты умрешь. Взором полным надежды смотрит он прямо в лицо пославшему, ловит лучи его прежде, чем они разбились о землю, и чует, что они несут ему иную весть, она не доходит до его сердца в ясном виде, она заглушена враждебным шумом, раздающимся вокруг, но он знает, что если этот шум смолкнет, голос истины скажет ему правду, он знает даже, что скажет ему этот голос.
Смерть, между тем, ясно торжествовала: проходили века и тысячелетия, люди рождались и умирали, но каждая новая могила не только не вливала в душу новые капли отчаяния, грозившие переполнить меру ее терпения и веры, напротив, чем дальше, тем все пышнее справлялись погребальные обряды, тем больше забот прилагалось к тому, чтобы обеспечить телу загробный покой. Тризны сменялись тризнами, дни поминовения включались в годовой круг праздников, ширились и украшались гробницы, искусство сохраняло для потомства черты дорогих покойников; уже в самом конце древнего периода и в самых скептически настроенных шумных центрах просвещения возникли знаменитые «collegia funeratica», товарищества гробокопателей, обеспечивавшие достойное погребение всем, даже самым бедным. Даже когда люди гибли массами, как, например, на войне. И тогда было святотатством оставить тела не погребенными, и мы помним историю с победителями при Аргенузских островах, которых соотечественники едва не казнили за то, что в пылу битвы оставили в море тела павших братьев. Земное благосостояние, обеспеченное победой, было оставшимся родным менее необходимо, чем загробный покой мертвых, неразлучный с покоем их тел. Эти тела тлели и распадались в прах еще на глазах живых, – люди пошли на помощь смерти и тлению, они стали сжигать тела или давали их на съедение птицам, но пепел и кости, собранные в урны, хранились так же заботливо, как и набальзамированные трупы. Если тело пропадало на чужбине, и его невозможно было достать, – родные на родной стороне хоронили призрак, ставили гробницы без праха и знали, что и это доставляло почившему вечный покой. Нужна была вечная память, она обеспечивала реальность за гробом, но для этого нужна была хотя бы крупица осязаемого, хотя бы одно имя, написанное или благоговейно передаваемое из рода в род. Это было семя, из которого вырастала вся посмертная жизнь души, эта крупинка праха облекала плотью эту душу. Но как же тонка должна была быть эта плоть! В самом деле, душа по смерти и была только тенью, и лишь пища приносимая на могилу, на время оживляла и оплотяняла ее. Одиссей в преисподней нашел душу матери, но бледная тень сидит немая и в забытьи. Голос прорицателя учит Одиссея, как пробудить ее:
«Легкое средство на это в немногих словах я открою:
Та из безжизненных теней, которой приблизиться к крови
Дашь ты, разумно с тобою начнет говорить; но безмолвно
Та от тебя удалится, которой ты к крови не пустишь…
К крови приблизилась мать, напилась и сына узнала»[1].
Тайна неба теперь достигла земли: как я (месяц) умираю и вновь возрождаюсь, так и ты (человек) умрешь и вновь возродишься, воскреснешь в том же лице и в прежней плоти, только преображенной, облагоуханной, царственной, подобной световидному телу месяца.
Когда небо увидело, что многие сердца уже готовы принять весть о ценности и бессмертии тела, и только гордость перед этим телом мешает принять ее и остальным, оно оставило гордых бродить по распутьям и послало нового верного вестника к тем, кто готов был благоговейно приблизиться к плоти и праху, с чистым сердцем стать на утренней страже их воскресения… Месяц и солнце приготовили эти сердца к принятию радостной вести, и теперь их поучала маленькая звезда.
«Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою. И, войдя в дом, увидели младенца с Мариею Матерью Его и, падши, поклонились Ему, и открыв сокровища свои. Принесли Ему дары, золото, ладан и смирну», – дары, которыми и при жизни и по смерти украшались, цвели и благоухали царственные тела.
Но младенец этот был и великий избранник, он был отобран из четырнадцати тысяч новорожденных жизней: такого отбора никогда не видало и римское озеро. Египет укрыл его от смерти под сень своих гробниц и хранил его живое юное тело так же заботливо, как и своих тысячелетних мертвецов. Это тело было сосудом благодатных даров: оно чудотворило своим брением, дыханием, одеждами, его голос будил усопших, от него исходил ослепительный свет. Его лицо дышало любовью ко всем скорбящим и уничиженным, но, когда любовь уничиженных омывала Его ноги драгоценным миром, Он ставил эту трату мира выше других дел любви. Это было начало его погребения. Но сперва это тело еще долго страдало, было изъязвлено, лишено вида и величия. В те дни полный, воскресший месяц стоял над землей, весеннее солнце становилось все ярче, но и оно померкло в предчувствии славы грядущего воскресения. Смерть его была бессловесна, но его гроб был с богатыми, – чистая плащаница и сто литров смирны и алоя, – это было только преддверием его погребения: по миновании субботнего покоя новые благовония готовы были излиться на него… Оно могло долго оставаться нетленным и благоуханным, – оно стало таким навсегда. Напрасно в то памятное утро людская любовь искала его «между мертвыми» – там оставались лишь пелены и сударь. Само оно стояло пред учениками живое, как прежде, они осязали его кости и плоть, которых «дух не имеет», вкладывали персты свои в раны, которых боится гордая языческая красота; оно принимало пищу, его язык учил тайнам Царствия Божия, но все это – и кости и плоть – проходили сквозь запертые двери, исчезали и вновь появлялись и, наконец, поднялись на небо, чтобы тем же образом явиться снова в конце дней… Это было также новое, славное тело, и, свободное над пространством и временем, оно и вознесшись на небо не покидало земли. Земной хлеб и вино – пища и жизнь человеческого тела – силою Его победного Имени, становились истинной плотью и кровью Его и питая тела веривших Его воскресению, делали их причастными Его вечной славе… Это было тело Церкви, которого главой был Первенец из мертвых, а членами – сыны воскресения.
Кончилась борьба весен и зим: вечная весна цветет в сердце верующих в воскресение первое и чающих воскресения грядущего. Печатью этой веры и этой надежды запечатлена вся жизнь Церкви за все долгие века ее земного существования.
Эта весть о вечной весне достигает и до нас и достигает новым, дивным путем. В Риме, в том самом Риме, где некогда люди так строго отбирали тела, достойные жизни, теперь открываются другие тела, избранные для новой лучшей жизни. Из глубины катакомб, из подземных могил, куда много веков не заглядывал человеческий глаз, выходит на дневной свет наших будней вечно-праздничная Церковь апостольских дней. Изумленно смотрит на нее протестантство: религия чистого духа и непосредственного богообщения, считающая себя прямой наследницей апостольских заветов, она видит перед собою не протестантский приход, объединенный общностью веры в Распятого и чуждый всяких следов религиозного «материализма», – перед нею Церковь икон, мощей, святых, Церковь Божией Матери Заступницы, как называет Ее св. Ириней, царственной Оранты катакомб. Церковь пресущественного тела и крови, – Божественных членов («coelestia membra»), Церковь молитв за усопших, живая Церковь живых… Но взором дочери смотрит на нее соборная вселенская Церковь. Ведь она – плоть от плоти и кость от костей этой катакомбной апостольской Церкви, она только приподнялась над землей, из земли, когда кончились дни гонений. Как остроконечная травка из посеянных семян, пробуравившая землю, поднялись ее купола и колокольни золотистой Божией пшеницей; теплым ветром, волнующим нивы, стелется по ней праздничный благовест, но корни ее неподвижно крепнут в земле…
Ее алтари стоят над мощами, лики святых глядят отовсюду, храм полон ладана, ликует в песнопениях… Водою крещения омывает Церковь своих чад, мажет тела их миром и елеем, благодатным таинством зовет их брачный союз, подводит их к святой чаше, питает истинным телом и истинною кровью Господа, – продолжает и на земле то же делание, которое некогда совершала в подземельях, над гробами мучеников, чему научилась у первого, благоуханного гроба, где лишь на недолгое время забылся сном смерти Начальник ее жизни и ее Глава.
Как Я умер и воскрес, так и ты, человек, умрешь и вновь возродишься, – этим новым заветом Солнца и правды живет ныне человек, некогда веривший месяцу.
(из книги Ф. Андреева «Тело будущее». Сергиев Посад, 1914)
Представление древнего мира о воскресении тел
История представляет нам человека везде и всегда в заботах, в беспокойстве о своем будущем. Человечество всегда задумывалось и над колыбелью дитяти и над гробом старца и всегда устремляло свой взор за пределы этого тесного пространства.
Везде ставился и ставится вопрос о будущем, везде слышался и слышится ответ на него; только ответ этот бывает различным в зависимости от степени развития мысли и образованности.
