Далее, говорили стоики, опыт показывает, что природа — не только целостная система, но и система рационально и целесообразно организованная. А это есть прямое указание на свойства Мировой Души.
«В самом деле, — писал Хрисипп, — если в природе существует нечто, чего не могли бы произвести человеческий ум, разум, сила, человеческое могущество, то ясно то, что создало это Нечто, лучше человека. И как его назвать иначе, чем Богом?» [8] Это, конечно, не было доказательством в строгом смысле слова. Рассудочный метод мышления вел, как мы видели, лишь к тупику скепсиса. Стоическая мысль о Божестве была интуицией, получившей от разума свою форму. Так возникло понятие о Боге, который есть «живое совершенное Существо, бессмертное, разумное, умопостигаемое, пребывающее в блаженстве, невосприимчивое ко всякому злу, пекущееся о мироздании и находящееся в нем» [9].
Естественно, что, веря только в материальное, стоики считали таковым и Бога. Его субстанция — это космический пламень, о котором некогда говорил Гераклит и учили восточные религии, а также Библия. Но если в Библии огонь — это форма Богоявления, то для стоиков Бог и огонь неразличимы, хотя это бурное, пребывающее в постоянном движении и животворящее пламя — не просто стихия, но пир техникон, творческий Огонь. Он «устремляется к созданию мира и содержит в себе все образовательные начала» [10]. Из недр божественного Огня одно за другим выделяются вещества и элементы, эволюция которых и созидает Вселенную.
Следуя Гераклиту, стоики называют Бога Логосом. «У них впервые термин «логос» получает неизменный смысл универсального вселенского разума» [11]. Средоточием Логоса Зенон считал небо и эфир, а Клеанф — солнце. Сила Божия растекается по миру раскаленной лавой, огненным дыханием, пневмой. В ходе космической эволюции искры Логоса становятся как бы «семенами» новых видов творения. Отсюда учение стоиков о «сперматическом Логосе», эманации, излиянии небесного Огня в природу. Отсюда и глубокая мысль о космосе как одушевленном целом, как организме. «Это явствует, — говорили стоики, — из рассмотрения нашей души, которая есть как бы отторгнутая его часть» [12].
Когда эволюция завершается, гигантская сфера, форму которой принимает мир, вновь расплавляется в горниле Логоса.
«Творец миропорядка, — учили стоики, — через определенные промежутки времени поглощает все сущее и из себя снова рождает его» [13]. К этому представлению Хрисипп добавлял концепцию вечного возврата. Пройдут века, и «снова будут Сократ, Платон и каждый из людей с теми же самыми друзьями и согражданами» [14].
Происхождение стоической доктрины круговорота нельзя объяснять просто заимствованием. Она коренится в самом богословии стоиков, в его натуралистическом характере. В ней Бог и мироздание — слиты. А поскольку движениям светил, временам года, восходам и закатам присуща повторяемость, для стоиков естественно было прийти к идее цикличности.
Таким образом. Вселенная, бытие, не имеет, согласно стоикам, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Эволюция космоса возобновляется вновь, и поэтому его движение есть как бы форма неподвижности. «Кто видел настоящее, тот уже видел все бывшее в течение времени и все, что еще будет в течение беспрерывного времени. Ибо все однородно и единообразно [15]. Мироздание не может измениться к лучшему. Оно «во всех отношениях совершенно, поскольку объемлет все и нет ничего вне его» [16]. Человек должен угасить в себе всякий ропот и не дать частностям отвлечь себя от созерцания Целого. В созерцании он отрешается от временного и смиряется перед величием «лучшего из миров».
Здесь обнаруживается сходство стоицизма не только с доктринами Индии и Китая, но и с позднейшими попытками Спинозы и Лейбница оправдать статическую концепцию бытия. Это воззрение бесконечно далекое от библейского, с его видением истории и отказом принять действительность такой, как она есть. В Библии — протест и надежда, в стоицизме — покорность и безысходность.
Но как бы ни понимали стоики процесс миротворения, началом и концом всего они провозглашали Бога. Это не могло не поставить их перед проблемой традиционной религии. Первоначально, следуя своим учителям, киникам, они резко нападали на популярные представления о богах. Они утверждали, что Логос «не человекоподобен» [17]. Однако, кроме богов мифологии, у греков была еще вера в Судьбу.
Отвергнуть ее или принять?
Решение, к которому пришел Зенон, было вполне в духе его монизма. Стремясь все привести к единому божественному Началу, он отождествил Логос с понятиями Рока и природной Необходимости. «Бог, Разум, Судьба, Зевс, — по его учению, — это одно и называется многими именами» [18]. Он пытался соединить несоединимое: бездушный естественный Закон и Провидение. Когда стоики говорили о коловращении Вселенной, Логос оказывался у них лишь неизменным Порядком, в силу которого все возникает и исчезает без смысла и цели. В то же время Логос благоговейно чтился как Отец и Промыслитель мира.
Этот лик Божий был для стоиков источником возвышенных религиозных переживаний. В гимне Клеанфа созерцание величия и красоты Зиждителя прямо переходит в молитву [19]:
Радуйся, многоименный, всегда всемогущий, всесильный
Зевс, повелитель бессмертных, властитель природы, законом
Путь указующий миру тебя нам приветствовать должно.
Клеанф верит, что ни на небе, ни на земле нет никого, кто стоял бы выше Зевса. Он — само средоточие творческой силы и благости:
Жизнью обязан тебе одному на земле многородной
Всякий, кто в смертного доле движенью и звуку причастен.
Буду всегда потому воспевать твою дивную силу.
Весь этот пламенный мир, что вращением землю обходит,
Воле послушен твоей, добровольно тебе подчиняясь,
Власти орудьем своей во всесильной ты держишь деснице
Неугасимый перун, обоюдоострое жаркое жало,
Мощным ударом своим всю жизнь во природе творящий.
Им направляешь ты разум всеобщий, повсюду разлитый,
Как в наименьших светилах проявленный, так и в великих
Он тебя, Боже всевышний, царем и властителем ставит,
Так что без воли твоей ничего на земле не свершится
Ни в неизведанной выси эфирной, ни в моря пучине
Кажется, что вдохновенный поэт окончательно оставил отечественное многобожие и утвердился в вере во Единого. Однако поскольку космос и Бог — одно и то же, то Зевса, проявляющегося во всем, можно чтить по-разному и под многими формами. А от этого один шаг до признания законности политеизма. Кто такие боги? Это лишь разные облики Зевса, вполне достойные почитания.
Неудивительно поэтому, что стоики очень скоро перешли от критики народных культов к неразборчивому религиозному эклектизму. Они были набожными не из лицемерия, как эпикурейцы и скептики, но с полной искренностью. «Добродетельные, — говорил один из них, — благочестивы, так как они сведущи в обычаях, касающихся богов: благочестие есть знание того, как служить богам… Только мудрецы — истинные священнослужители, потому что соблюдают жертвенные обряды, заботятся о храмах, очистительных жертвах и об остальном, касающемся богов» [20].
Понятно теперь, почему один из известных историков античности говорил, что «эллинская религия целиком укладывается в стоицизм». Кроме того, стоики усвоили и восточную астрологию. Зенон прямо называет светила богами. Клеанф, как мы уже говорили, видел в солнце «ядро» Логоса и. поэтому решительно протестовал против астрономических теорий Аристарха. Хрисипп собрал целую книгу предсказаний. Отождествление Логоса с природным Законом легко согласовывалось с астрологическими идеями.
Вполне в духе магического Миросозерцания космос изображался стоиками как многообразное проявление Божественного, как «общий город, община людей и богов» [21]. Логос связует это многообразие в Целое, создавая во Вселенной симпатеамон олон — связь всего со всем.
Словом, обратной стороной монизма оказалось многобожие. Здесь произошло нечто подобное тому, что имело место в индуизме. Бхагавад-Гита, проповедуя Единого, но связанная пантеизмом, так же широко открыла двери всем формам язычества [22].
Говоря о стоической космологии и теологии, мы не должны забывать, что они строились с определенной целью — научить человека правильно жить. Устранив одним ударом вопросы о Судьбе, Законе и Провидении, слив их в мировом Логосе, стоики считали, что отныне найдены и прочные основания для морали.
