1-го Июня 1860 года, в день Вознесения Христова, крестьянин деревни Чалы, Горийского уезда, Датиха Джапарошвили отправился с женою и двумя сыновьями в гости к своему другу Датику Ломидзе, в соседнее село Гвердисубани, предместье Сурама, где, по случаю храмового праздника, была обычная сельская ярмарка, на которой торговали и приехавшие из Сурама евреи. Когда Джапарошвили с женою и старшим сыном находились в доме Ломидзе, младший сын Алексей, имевший от роду только 21/2 года, оставленный родителями на арбе (телеге), неизвестно куда девался. Только на 5-й день он случайно был найден крестьянином Гогнадзе в лесу, в трех верстах от Гвердисубани, еще живым, но тотчас скончавшимся. В 18-ти шагах от места, где лежало дитя, найдены его штаны, распоротые по шву, и куски ситца и хлопчатой бумаги из его архалука. В ту местность он сам зайти не мог “по причине трудностей, представляемых общими дорогами”. Родители его высказали подозрение на евреев. Всем бросилось в глаза, что в этом году на ярмарке в Гвердисубани, сверх обыквовения, много было евреев из разных мест, но после пропажи мальчика, они в тот же день скрылись, тогда как в прежние годы они оставались там для торговли по три дня. Двадцать человек, под присягою, утверждали, что до 4-го Июня они несколько раз были на том месте, где отыскан потом труп ребенка, но его там не было. Родители и семнадцать человек (последние под присягою) показали, что, осматривая тело ребенка, они видели на нем внутри носа, на груди, коленях и ногах ранки, сделанные как бы булавкою. Уездный врач Мориц и сурамский участковый заседатель Тюбукин вели себя в этом деле странно, и народная молва, быть может, не без основания, утверждала, что оба они были подкуплены евреями. Начальству поведение их также казалось настолько подозрительным, что их скоро и в связи с этим делом лишили мест, по представлению Тифлисской судебной палаты. Получив заявление от Джапарошвили об исчезновении его сына, Тюбукин не принял никаких мер и ничего не сделал и только 8-го Июня т. е., 8 дней спустя после исчезновения мальчика и три дня спустя уже после нахождения его трупа, он ограничился лишь донесением уездному начальнику о происшествии, зная, как сам он пишет, всю важность этого дела, равно как и то, что подозрение пало на евреев; а к производству следствия он приступил только 14 Июня. Врач явился для осмотра трупа 13-го Июня, и, вопреки требованию закона, осмотр произвел без присутствия уездного прокурора и понятых. По причине кавказской жары, пролежавший две недели под открытым небом труп сильно разложился, а потому и неудивительно, что врач мог заметить на нем только “на бедрах его, выше колен, три царапины, происшедшие по-видимому, от оцарапания твердым острым телом”. По заключению врача, ребенок умер от голода. Но скоро свидетельские показания представили иную картину его смерти. Дочь сурамского еврея Давида Джанашвили, Лия, 6-ти лет от роду, рассказывала в школе, в которой она училась, своей воспитательнице, при свидетельницах, что Карельский еврей Абрам днем привез в дом ее отца малолетнего ребенка-мальчика, в красном архалуке, что отец ее был тогда в отлучке, а в доме оставалась одна мать, что Абрам ночевал с ребенком в морани, где навещали его сурамские евреи – Макано (он же и Михаил) Кожияшвили, Ело Пичхадзе и дядя ее Рафаил Хахам, что, наконец, по истечении трех дней, Абрам отвез куда то ребенка, завязав ему платком рот. Это показание девочка подтвердила и на следствии. Вторая дочь сурамского еврея Абрама Магалашвили, Мариама, 10 лет, говорила жене священника Николая Бебеяшвили, Маги что евреи держали мальчика Алексея в доме хахама Давида Джанашвили под корзиною и что отец ее говорил евреям, что за такое дело их расстреляют. Мариама подтвердила это при следствии, добавив, что когда мальчик Алексей был приведен Абрамом в дом Давида Джанашвили, в то время находились там евреи – Исраил и Рафаил Джанашвили, еврейки Ело Пичхадзе и Михаил (Микано) Кожияшвили, что после умерщвления Алексея, как говорил отец ее, из дома Давида что-то раздавали в дома сурамских евреев, и что, по словам отца ее, хахам Давид и брат его Гавриил были дома, когда принесли мальчика. Сурамский еврей Сосия Гигулашвили, 10 лет, рассказывал дворянину Якову Батияшвили, Датико Ломидзе и Георгию Цвериани, что какой-то родственник его пришел к Давиду Джанашвили с сумкою, и когда Сосия дотронулся до нее, то бывший в ней мальчик заплакал. Тот же Сосия Гигулашвили говорил крестьянину Гиголо Какалашвили, что мальчик Алексей находится у Давида Джанашвили. Были и другие свидетели. Так, сурамский нацвал (старшина) Акапов, дворянин Чинчаладзе и три крестьянина показали, что они слышали разговор обвиняемых евреев, доказывающий участие их в похищении и мучении мальчика, именно евреи (Рафаил, Исраил, Гавриил, Ело и Михаил) говорили, что несчастие их в том, что они пустили у мальчика кровь из носа в излишестве; дело это они считают общим для всех евреев. И действительно, как и всегда это было, дело горячо приняли к сердцу евреи всего мира: против него поднялся страшный гвалт и шум в Европе, Азии, Америке. Протестовали газеты, профессора, врачи, юристы, политические деятели, устраивавшие многочисленные митинги. На русское правительство лгали, клеветали; осуждали его за его веру в “средневековые предрассудки”, за его ненависть к “бедным” евреям, которых в России будто бы угнетают, мучат на пытках и т. п. Евреи втянули в это дело и своего могущественного покровителя-единоверца, защитника убийц о. Фомы, английского министра Монтефиори, который писал к кавказскому наместнику князю Воронцову, что он “глубоко убежден в невинности его несчастных единоверцев”, его “злополучных и угнетаемых братьев в Сураме”, а между тем, по сведениям, полученным им от раввинов и представителей еврейской общины в Константинополе, русские судебные власти относятся к ним крайне враждебно и несправедливо: врачей обвиняют в том, что они подкуплены евреями, тогда как сами успели подкупить маленькую еврейскую девочку (это 6-летнюю Лию-то!), чтобы она оклеветала своего отца и его единоверцев, “восемь самых ученых евреев Суража брошены каждый в отдельную темницу и подвергнуты пыткам, что-бы вынудить у них сознание”, “жители вламываются в дома евреев и подвергают их разным истязаниям, так что они не могут более заниматься своими делами, и даже подать в Тифлис жалобу” и т. д. Воронцов отвечал Монтефиори с полным достоинством, приличествующим высокому сановнику, но уверял его в том, что сведения, сообщенные ему константинопольскими раввинами о деле и об отношении властей к обвиняемым ложны: “Никакая пытка не была и не могла быть употреблена относительно обвиняемых. Долг истины обязывает меня торжественно протестовать против этого обвинения. Пытка не только совершенно противна нашим теперешним законам, но была уничтожена еще при Императрице Екатерине, еще прежде, чем она была отменена во Франции Людовиком XVI”, и “никакая власть в России не может думать о пытке при следствии. Наши законы о судопроизводстве полны снисхождения к обвиняемым” и т. д. Между тем в Сенат князь Воронцов писал: “По внимательному рассмотрению всех обстоятельств этого дела, равно как и по всем непреложным сведениям, для меня по оному дошедших, я совершенно убежден в виновности сурамских евреев в похищении мальчика Алексея Джапарошвили и умерщвлении его для исполнения религиозных обрядов христианскою кровью. Убеждение это во мне еще усилилось по двукратному моему пребыванию на водах в окрестности Сурама, где я имел случай удостовериться в несомненности учиненного евреями этого преступления”. Такую же уверенность высказали Сенату Тифлисский военный генерал-губернатор и министр внутренних дел. Дело тянулось три года. Чем же оно кончилось? 18-го Мая 1858 года Сенат постановил: “Подсудимых евреев (7 человек) по похищению ими ребенка Алексея Джапарошвили, для исполнения религиозных обрядов, оставить, согласно (!!) с заключением г. министра внутренних дел, в сильном подозрении, предоставив князю наместнику (право, которое он имел и без Сената) разослать их поодиночке в отдаленнейшие места, по собственному его усмотрению, с учреждением над ними, в местах их жительств, строжайшего полицейского надзора” [110].
Часть 8
Еще не окончилось Суражское дело, как началось Саратовское [111]. В Декабре 1852 года сын саратовского цехового, 10-летний мальчик Феофан Шерстобитов отправился утром в школу и с тех пор домой не возвращался. Не прошло после этого и месяца, как в Саратове пропал другой мальчик, сын крестьянина, 11-летний Михаил Маслов. Розыски остались тщетными. Впрочем, 28 Января 1853 г., товарищ и сверстник Маслова, сын мещанина, Степан Канин сказал сначала своим родным, а потом и саратовскому полициймейсеру Вестману, что в день исчезновения Миши Маслова, после обеда, когда они играли на улице, к ним подошел какой-то неизвестный человек и приглашал их с собою таскать аспидные доски на берегу реки Волги, за что обещал им платить деньги. Оба мальчика пошли было за ним, но дорогою Канин раздумал и вернулся домой, а Миша Маслов пошел и уже больше Канин его не видел. По этому общему указанию, сделанному Каниным, конечно, еще трудно было найти похитителя. Прошло около полутора месяца, 4-го Марта совершенно случайно на реке Волге, недалеко от берега, под кормою лодки, найдено было тело Миши Маслова. Оно было прикрыто рогожею. На шее трупа видно было вдавление и рубцы от наложенного на всю шею шерстяного кушака; на голове две раны, происшедшие, повидимому, одна от удара тупым, а другая – острым орудием; на правом плече была вырезана кругообразная часть кожи величиною в серебряный пятачек; на руках и ногах – синие пятна; кроме того были обнаружены несомненные следы еврейского обрезания. По заключению врача, смерть ребенка последовала от удара тупым орудием по голове, от чего лопнули темянные и височные кости поперечно от одного уха до другого. К этому врач присовокупил, что мальчик быль удавлен кушаком еще при признаках жизни, после удара по голове, и что обрезание крайней плоти и вырезание кожи на плече произведены незадолго до убиения, а синие пятна на руках и ногах произошли или от перевязок или от сильного держания мальчика руками во время обрезания его и вырезки кожи на плече. Явные следы еврейского обрезания на трупе естественно заставили следователя Волохова обратить внимание на проживавших тогда в Саратове евреев. В гарнизонном саратовском батальоне состояло 44 еврея. Их показали Степану Канину, который, увидав рядового, цирюльника Михеля Шлиффермана, сказал как-бы не совсем уверенно: “он ровно тот, кто сманил”. Это показание имело однако, же большое значение потому, что, по заявлению самого Шлиффермана, в Саратове он только один делал обрезание у евреев. На очной ставке Канин сказал Шлифферману: “Ты лицом такой же, как и тот, кто сманивал меня; но тот не картавил, как ты, а как-бы хрипел: верно простудил себе горло, и если бы этого не было, то он говорил бы по-русски чище”. Потом Канину были представлены солдаты-евреи и выкресты, вместе с Шлифферманом, переодетые в дубленые желтого цвета тулупы с поднятыми воротниками и в картузах, как одет был, по словам Канина, похититель. Канин подошел к Шлифферману и, долго всматриваясь в него, сказал: “не узнаю”. При этом Канин объяснил, что хотя Шлифферман и похож на похитителя, но не узнает его только потому, что тот уже сидит в части (тогда Шлифферман, действительно, был уже заарестован). К этому Канин прибавил еще: “У этого, кажется усы длиннее”. Затем когда из предъявленных евреев и выкрестов были скинуты тулупы и картузы, Канин опять указал на Шлиффермана и сказал: “Он, словно, тот, кто сманивал”. Шлифферман, конечно, упорно не сознавался. Евреи же, чтобы сбить следствие с прямого пути и отвлечь внимание следователя от действительных виновников, старались запутать дело ссылкою на магометан, которые также совершают обрезание над детьми... И следователь взялся за татар, теряя попусту время и давая возможность евреям прятать концы...
