Известный уже нам епископ Алексий писал:
«Сдерживаемый крепостным правом в своих духовных правах, народ, почуяв свободу, с жадностью ищет удовлетворения прежде всего своих духовных интересов. Он осознал себя как личность, почувствовал прелесть духовной жизни… Это был поворотный пункт в духовной жизни народа» [269].
Но ведь был еще Санкт–Петербург. Князья и графы, камергеры и фрейлины, надо полагать, не были малограмотными и наивными в религиозных вопросах. Это были люди высококультурные, широко образованные; они ездили за границу, читали не только «Четьи–Минеи». Так что приезд в 1874 г. англичанина Редстока тоже был всего лишь толчком. Да, он прожил в Санкт–Петербурге около трех лет, и в течение этого времени встречался с великосветской знатью. Он не был профессиональным проповедником или миссионером, просто читал в салонах Евангелие и комментировал прочитанное. В 1877 г. сюда же приехал доктор богословия Бедекер. И это — всё, если говорить об иностранном влиянии. Влияние на людей из высшего света, бесспорно, было, и Н. Лесков в «Великосветском расколе» представил Редстока и сам «редстокизм» в невыгодном свете; правда, в 1878 г. в своей статье «Религиозный рабочий» Лесков признал, что он несправедливо критиковал Редстока [270]. Так чего же не хватало столичной знати? Она тоже была частью российского общества, и тоже испытывала духовный голод, и ее ли вина в том, что утолить его в рамках существующего вероучения она не могла?
Интересно письмо лидера евангельского движения И. С. Проханова к одному петербургскому протестантскому священнику от 6 марта 1895 г.: «Мы никак не можем отрицать нашей разницы с западно–европейским протестантизмом. Наше различие с ним явилось весьма естественно как продукт того, что мы, участники Евангельского движения в России, никогда не брали за образец для себя «протестантизм» Западной Европы.
… Мы вышли из среды народа, церковь которого есть только «Ведомство православного исповедания» (наподобие Ведомства коннозаводства, как выразился Аксаков), управляемое Синодом…» [271].
А для православной церкви время как будто застыло. Была, правда, 44–я статья Свода Законов, как бы парадная, в которой говорилось:
«Все, не принадлежащие к господствующей церкви подданные Российского государства, природные или в подданство принятые, также иностранцы, состоящие в российской службе или временно в России пребывающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной» [272].
«Именно эту статью Победоносцев очень любил цитировать иностранцам, когда нужно было доказать, что в России существует полная веротерпимость. Многие почтенные иностранцы верили этим цитатам. Они, в своей наивности, не знали, что основные Законы в России были необязательны для министров и для обер–прокурора Св. Синода и что циркулярные разъяснения министров, и в том числе министра юстиции, совершенно искажают и уничтожают прямой и ясный смысл основных законов» [273].
Мы уважаем В. Д. Бонч–Бруевича за его многолетнюю научную работу по изучению религиозной жизни России, но относительно «прямого и ясного смысла» законов он заблуждался. Последующие репрессивные законы Победоносцева перечеркивали 44–ю статью Свода Законов.
Впрочем, перед своими он был честен.
«В некоторых народные училищах Одесского учебного округа имелись среди учеников дети штундистов, которые или не хотели изучать закон Божий (сугубо православный учебник. — А.Б.), отговариваясь тем, что родители запрещают им это, или не хотели исполнять религиозные обязанности и православные обряды, ссылаясь на то, что их вера не дозволяет всего этого. Обер–прокурор Св. Синода, с которым в 1893 году сносилось по этому предмету министерство народного просвещения, уведомил, что в церковно–приходских школах Херсонской епархии ученики–штундисты обязаны исполнять все требования школы как относительно предметов, в том числе и закона Божия, так и относительно соблюдения православных церковных обрядов, а в случае уклонения от этих требований виновные немедленно должны быть удаляемы из школ. Признавая этот порядок правильным и согласным как с требованием церковной дисциплины, так и с задачей школьного воспитания, действительные тайный советник Победоносцев высказался за применение той же меры и к детям штундистов, посещающим начальные народные училища, ведомства министерства народного просвещения» [274].
У нас нет никаких оснований полагать, что относительно других епархий Победоносцев был иного мнения.
«Глубоко верующий.., умный человек и тонкий политик, считавший петровские преобразования исключительно полезными для русской Церкви, К. П. Победоносцев полностью использовал рычаги государственного контроля за деятельностью главной конфессии Империи, являя собой пример идеального «блюстителя» за исполнением законных постановлений по духовному ведомству» [275].
В свою очередь,
«Синод не имел лица, голоса подать не мог и подавать его отвык. Государственное начало заглушило все. Примат власти подавлял свободу Церкви сверху донизу: архиереи зависели от губернаторов и должны были через священников проводить их политику… Эта долгая вынужденная безгласность и подчиненность государству создали и в самом Синоде навыки, искони церковным началам православия не свойственные — решать дела в духе внешнего, формального церковного авторитета, непререкаемости своих иерархических постановлений» [276].
И интеллигенция, и политические радикалы с разными идейными взглядами страстно желали покончить «с тем позорным и проклятым прошлым, когда церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости от государственной церкви» [277].
Николай Зернов, православный богослов и философ, вынужденный покинуть Россию в 1921 г. не по своей воле, писал, что в конце прошлого столетия престиж государственной Церкви упал настолько, что интеллигенцией со всей непримиримостью «православная Церковь отметалась, как часть старого строя, потому что не смогла помешать росту самодержавия и тем самым увековечила несправедливость и неравенство, царившее в русской политической системе» [278].
Мы уже сказали, что поначалу запреты и различного рода наказания были везде, где обнаруживались люди, уклонявшиеся от православия, и для них было достаточно тех законов, которые мы цитировали. Кто мог сосчитать, сколько было этих безвестных случаев, тем более что далеко за пределами столицы не нужно было никаких санкций, — достаточно только дать знак пьяным односельчанам. «Тогда начался грубый произвол любомирского священника: на Пасху 1871 года один брат был привязан к церковной ограде, а прихожанам священник повелел плевать в него» [279]. Правда, здесь же упоминается и результат такого «пастырского попечения»: на селе только три семьи остались в православии. «В 1876 г. толпа крестьян и мещан г. Вознесенска при участии сотского Кривенко наказала розгами штундистов. Особенно сильному наказанию подверглись супруги Шименко, Зиновий и Прасковья. Зиновий получил более 50 ударов, Прасковью же били три раза. По врачебному освидетельствованию… еще немного, и Прасковье угрожала смерть» [280].
«В начале 1867 г. односельчане во главе со старостой по инициативе местного духовенства без суда высекли розгами и арестовали М. Ратушного, Г. Балабана, А. Капустина и Осадчего, после чего последние были заключены в тюрьму» [281].
Позже М. Ратушный скажет:
«Когда меня вторично посадили в тюремное заключение, то народ еще больше начал обращать внимание и доставать Евангелие. Вот таким образом это больше распространилось, а не так, как думают некоторые, что я распространил» [282].
Судебные исполнители судили пока просто «за отступление». Но вот 27 марта 1879 г. Государственный Совет постановил признать законным существование баптистов (направление в христианстве, где считается, что крещение должно совершаться только по личной вере самого крещаемого; само крещение должно было совершаться посредством полного погружения в воду). Многие отпавшие от православия поспешили воспользоваться этим законом — тем более что никакой разницы не было между собственно баптистами и новообращенными. Но помогло это ненадолго. В 1882 г. появилось разъяснение Министерства внутренних дел, в котором говорилось, что вышеназванный закон не распространяется на русских. В чем и была вся суть. Для русских свободы быть не могло. Если ты русский, то ты обязательно должен быть православным.
Такая «упертость» была весьма стойкой. «Если министр юстиции Н. Муравьев своим циркуляром отменял статью основных законов, то товарищ министра внутренних дел сенатор П. Дурново совершенно не считался с разъяснениями сената и в своем секретном циркуляре от 17 мая 1900 г. писал:
