Ближайшая параллель к этому особенному обещанию Иисуса Петру в середине первого Евангелия обнаруживается в апокрифическом евангелии II века, «сокрытых словах» Иисуса, которые «записал Дидим (Близнец) Иуда Фома». Там в логии 12 сказано:
Ученики сказали Иисусу: мы знаем, что ты уйдешь от нас. Кто тот, который будет (тогда) большим над нами? Иисус же сказал им: Откуда бы вы ни пришли, вы пойдете к Иакову Праведному, ради которого возникли небо и земля {20}.
Таким образом, Иакову, брату Иисуса, получившему прозвание «Праведный», здесь дается обещание, что он будет руководителем общины учеников. Обоснование, однако, совершенно иное: в отличие от слов, сказанных Петру, обоснование носит не христологический и не эсхатологический, а космологический характер; оно соответствует еврейскому идеалу совершенного праведника. Как сказано в монографии Р. Маха, сохраняющей по сей день основополагающее значение: «Все мироздание (…) подчинено Цадику (Праведному) и служит ему» {21}. Здесь очевидна конкуренция с уникальным значением Петра для первоцеркви. Эти конкурентные отношения проявляются также и в том, что в Евангелии Евреев Иакову, а не Петру дается обещание, что Воскресший явится ему первому {22}. Позднейшее церковное предание стремится со времени Климента Александрийского найти компромисс с этим притязанием строгого иудеохристианства, делая Иакова епископом Иерусалима, назначенным на эту должность всеми апостолами {23}. Тем не менее, Иаков выступает и у Климента главным получателем откровения, который называется первым среди тех, кто воспринял от Иисуса «гнозис» {24}. «Монархический епископат» в церкви может в самом деле по сути своей восходить к Иакову, стоящему над «старейшинами» (пресвитерами) в качестве руководителя Иерусалимской общины; на Запад он мог прийти оттуда. Уже на так называемом Апостольском соборе Иаков, согласно Гал 2:9, называется одним из трех столпов, причем раньше Петра и Иоанна, а согласно Деян 15:13–21, именно его предложение разрешает конфликт в Иерусалиме, т. е. он имеет последнее и решающее слово. Ясно, что брат Господень был ведущим авторитетом в Иерусалимской церкви со времени гонения Агриппы (ок. 42–43 г. P. X.) {25} до того, как был побит камнями ок. 62 г. P. X. {26}, т. е. в течение целых двадцати лет.
Тем более бросается в глаза то, что Иаков появляется в Евангелиях только по одному разу у Мк и Мф в качестве одного из четырех братьев Иисуса, живущих в Назарете, а в общей сложности он упоминается в Новом Завете только одиннадцать раз, в том числе трижды в Деяниях и четырежды у Павла {27}. Это связано, в частности, и с тем, что он (и его братья) при жизни Иисуса находились в сложных отношениях со своим столь необычным братом {28}. Напротив, Петр упоминается под разными именами (Петр, Симон и Кифа) 75 раз только у синоптиков и 35 раз в Ин {29}. В общей сложности, он назван по имени 181 раз, что превосходит число упоминаний Павла-Савла (177 раз). Имена этих двоих встречаются, таким образом, чаще, нежели коллективные наименования (ученики), (апостолы) или (Двенадцать). Это существенное различие между числом упоминаний Иакова, с одной стороны, и Петра и Павла ― с другой, указывает, в частности, на серьезные внутренние разногласия в первохристианстве. Следствием этих разногласий стало то, что позже, в первые десятилетия после 70 г., Иаков и родня Иисуса оказались на стороне иудеохристиан, а Петр и Павел ― невзирая на существенные богословские и личные несходства между ними ― на другой, преимущественно языкохристианской стороне, которая со временем все больше набирала силу {30}. Церковное предание, представленное сохранившимися каноническими писаниями Нового Завета, после разрушения Иерусалима целиком приняло эту последнюю сторону {31}. После катастрофы 70 г. палестинское (палестино-сирийское) иудеохристианство, оставшееся верным закону, все больше теряет свое значение. Будучи изгнано еще в I веке из Синагоги, оно на протяжении II века полностью вытесняется за пределы церкви {32}.
Из этого ― поверхностного, конечно, ― статистического сопоставления имен ясно видно, какое выдающееся положение занимают два «князя церкви» (по меньшей мере, ретроспективно) в первоначальном христианстве и что брат Господень таким образом почти целиком лишился своего значения. Это относится в особенности к Петру в традиции Евангелий и Деяний апостолов. Его уникальное значение обращает на себя внимание в особенности потому, что от него, в отличие от Павла, но так же, как от самого Иисуса, не дошло никаких подлинных письменных свидетельств. Оба «Послания Петра» суть «псевдоэпиграфы», путем которых имелось в виду устранить этот самый недостаток, отличавший Петра от Павла. Первое послание возникло около 95―100 г. по P. X., возможно, как ответ на опубликование сборника из одиннадцати «Посланий Павла» {33} и одновременно как средство укрепления веры в противовес растущему угнетению церкви в конце правления Домициана и начале правления Траяна {34}. Второе послание, написанное приблизительно поколением позже, сетует на злоупотребление посланиями Павла и на сомнения в апокалиптической парусии. Оба текста имеют форму завещания, якобы составленного апостолом перед мученической смертью. В этом они сопоставимы с пастырскими посланиями, которые тоже являются «псевдоэпиграфами». В действительности мы не знаем даже, умел ли Петр, бывший галилейский рыбак, как следует писать. Чтение было важнее, хотя бы потому, что требовалось для знания Священного Писания, и имело более широкое распространение. Согласно Деян 4:13, ведущие первосвященники (4:6) удивляются бесстрашию речей Петра и Иоанна, ведь они «люди некнижные и простые» {35}. Очевидно, и знания литературного греческого были не на высшем уровне, поэтому нельзя отмахнуться от сообщения, сохраненного Папием, о том, что Марк был «переводчиком» Петра {36}. Греки придавали значение безукоризненному владению грамматикой их языка и хорошей риторике. Но где мог научиться простой рыбак из Вифсаиды или Капернаума {37} грамматически и риторически правильному греческому? Не случайно, что тот же Папий приписывает авторство первого письменного собрания изречений (логиев) Иисуса Матфею, а не Петру: мытарь (сборщик податей), скорее всего, умел писать хорошо {38}. Что касается искусства риторико-литературного выражения, бывший фарисейский законоучитель Савл-Павел, родившийся в крупном центре античного мира Тарсе, где образование процветало {39}, и учившийся в Иерусалиме, намного превосходил здесь рыбака из галилейской деревни. Но когда Петр выступал устно и говорил по-арамейски {40}, он умел владеть душами слушателей. Возможно, что это удавалось ему и на греческом, хотя он был у него, скорее всего, несколько неправильный или «экзотический» (семитизирующий). Только этим можно объяснить его уникальный авторитет, который столь ярко подчеркивает Мф в 16:17–19 ― сначала авторитет главного представителя учеников в Иерусалиме, а позже ― миссионера за пределами Палестины.
Рассмотренные три стиха относятся, по Мф, к одному Петру, избранному Богом исповеднику, а не к самому исповеданию и не к коллективу учеников. По Мф, это он ― та скала, тот фундамент, на котором созиждет здание своей церкви Христос. Вопрос о личности и влиянии Петра у Мф есть в то же время вопрос об этом непреходящем его авторитете.
2. Слова о «человеке-скале»
Показав выдающееся значение Симона Петра для ранней церкви уже при жизни первых трех поколений, т. е. до и после его мученической смерти и вплоть до Первого послания Климента Римского и Посланий Игнатия {41}, мы дали ответ на третий вопрос, последний из тех, что были поставлены нами в начале: почему евангелист принял в свою книгу вместе с исповеданием Петра текст Мф 16:17–19, особый материал, подвергнутый им редакционной обработке. Он использует этот текст потому, что для него Петр, в соответствии с именем, данным ему самим Господом, был главенствующей фигурой в кругу учеников и нарождающейся церкви, а его авторитет посредника в предании об Иисусе нашел свое отражение в произведении евангелиста {42}. Мф говорит об этом тремя стихами 16:17–19 еще более однозначно, нежели другие евангелисты, о чем пойдет речь сейчас.
(А) В своем исповедании Иисуса Мессией и Сыном Божьим Петр являет себя уникальным получателем откровения Отца небесного {43}. Его исповедание и следующее за ним предсказание страстей создают перипетию уже в «драме» Евангелия от Марка, а у Мф эта перипетия еще усилена предсказанием, которое дает Петру Иисус, причем таким образом обращается взор на историю церкви вплоть до времени евангелиста и далее, вплоть до парусии {44}. Хотя в 14:33 ученики в лодке после чуда хождения по водам уже признали Иисуса «Сыном Божиим» (здесь также подчеркнута роль Петра), однако это произошло спонтанно, под впечатлением от чуда, в то время как исповедание, которым Петр отвечает теперь на вопрос Иисуса к ученикам, выходит за рамки сказанного в Мк и полностью раскрывает непреходящее сотериологическое достоинство Иисуса: «Ты Помазанник, Сын Бога живого» {45}. Такие слова не могут быть сказаны грешным человеком «из плоти и крови» по собственному его произволу {46}. Сам человек понять этого не может, исповедание исходит от самого небесного Отца Мессии и Сына Божьего Иисуса, и только Петру дано произнести его. Этот макаризм, кроме того, ясно выделяет получателя откровения из ряда учеников, которым было дано общее благословение как свидетелям в 13:16 сл. Таким образом выражена совершенно особая избранность Петра {47}. Еще одна параллель к этому revelatio specialissima [10] ― автобиографическое свидетельство Павла о совершенно личном откровении Сына Божьего (во мне) через самого Бога и о стоящем за ним акте избрания (Гал 1:15 сл.) в связи с откровением Его Евангелия через Христа в Гал 1:12 без человеческого посредничества. Здесь встречаются два опыта откровения, могущие привести к конфликту двух авторитетов.
