Победы над собой, сказал я, женственность жаждет. Но разве не одно я с любимой моей; видимо ее образуя, не себя ли я в ней образую, не она ли меня образует в себе? Это оформленье не моя, а наша мысль, наше стремление. Только как наше оно для меня и желанно. Сам я восстал из лона женственности, мраком ее порожденный; и ее темное желанье живет и ее определяет во мне. Женственность жаждет самоуясненья и чрез мою мужественность пытается достичь своей цели. Она хочет раскрыть свое многое, и в этом хотеньи, как в тайной грезе девичьей, прекрасна она и непорочна. Она томит меня неудовлетворенностью всеми попытками определить ее; она во мне как жажда всеединства, в котором единство – она, а все – я. И она, страшная Великая Мать, поглощает меня, смеясь над тщетою моих одиноких попыток.
Непорочная Вечная Женственность – единство, не опознавшее себя, но жаждущее самопознанья. Она достигает его рождаемой ею в себе из себя разумною мужеской волей, которая должна раскрыть в ней все многое, но, единая с ней, раскрыть как всеединство. И в этом раскрытии непорочною девой пребудет Великая Мать богов и людей, истинная жена своего сына, целомудренно в нем целомудрие находя и сохраняя.
Тварное всеединство должно раскрыться как все, оставаясь единым. Из себя самого должно оно извести образующую силу, рождая сына, который ею ее образует. Таков путь Софии, смущаемый призраками Вавилонской Блудницы и страшной в бессильной ярости своей Кибелы, озаренный сиянием Девы Пречистой, звезды, восставшей над бездною моря… Но тварное всеединство в себе самом – ничто: оно живет Логосом, Его отраженье и образ. Оно образуемо Им. И Он, по плоти – сын тварности, созданной Им, вместе с тем супруг ее Божественный, ее образующий как образ своего Всеединства.
5. Выше всего любовь к высшему, к совершенному человеку – к Иисусу, сыну Марии. Но вершина любви таинственно сопряжена с ее последнею бездной, и в чистоте подъемлется душная «прелесть». В напряженной любви к Иисусу Сладчайшему мистики, не случайно рожденные в церкви изводящей Духа Святого и от Сына, жаждут лобзаний , млеют в объятиях небесного жениха, томясь пламенеют любовью, как девы и жены земные. Жгут их слова и пугают, дерзким кощунством скверня несквернимое.
Любовь всегда – избрание, «dilectio» или «agape»9, всегда предполагает любимую и единственную, всегда являет себя в чете. И только тогда священен земной наш союз, если он выражает закон Любви неизменной, осуществленный самим Христом Иисусом. – Невеста Христа и Супруга – София-Церковь, Непорочная Дева. Но София-Церковь во времени индивидуализована как Мария, ее жених и супруг – как сын ее Иисус. Мария – избранница Иисуса, мать его и невеста. Чрез нее и только чрез нее Иисус единосущен всем людям по человечеству своему. С нею Он связан особым, единственным союзом Любви в душевно-плотском двуединстве…
Но у каждого из нас есть мать, и тем не менее – у каждого есть и невеста. Отчего же невеста Иисуса от матери его не отлична? Отчего Бог ставший человеком и все земное обоживший не стал и мужем жены непорочной? – Христос воплотился в Иисусе для того, чтобы целиком обожить земное в самой его ограниченности и вознести в Богобытие даже эмпирическую личность. Во времени и пространстве свершала она путь свой, смыкая его в совпаденьи жизни и смерти. В рождении она, как эмпирическая, возникла; в смерти – как эмпирическая, гибла; в вечности Божьей была единой. Воплощение Христа сделало временно-про-странственное бытие из иллюзии реальностью. Выполнив закон тварного бытия, Иисус сделал реальным само временно-пространственное течение жизни и раскрыл его всеединство чрез вознесение в высшую сферу бытия. Он явил созидание-наслажденье и разложенье-страданье как два лика единого бытия; указал путь к нахождению жизни в отдаче ее, смертию смерть попрал. Он утвердил бессмертие как жизнь смерти в вечности, и нетление индивидуальной плоти – как всеединство ее индивидуального круговорота.
Так обосновано Им и обожено индивидуальное бытие, усовершенное Им и усовершаемое всеми братьями Его и достоверное в меру веры в Него, в Распятого и Воскресшего. Но Иисус не пришел нарушить закон своего мира. – Он выполнил этот закон до йоты последней, раскрыв его внутренний смысл. Он не нарушил ни закона созидания телесности, ни закона ее разложенья. Не отрицал Иисус и размножения человеческого рода, которое необходимо для того, чтобы явлена была многовидность всеединого человека; не отрицал и плотского союза как воссоединения плоти, необходимого во временно-пространственной жизни. Во Христа и во Церковь свершается плотский союз, и этим он уже обожен. Однако: «во Христа и во Церковь», не: «в Иисуса и Марию». Возводя в Богобытие индивидуальность, Христос не возводил в него плотского двуединства. Не потому, что оставлял его в области эмпирии-иллюзии, а потому, что оставил осуществление этой задачи, расширяющей, но не меняющей дело Его, всем нам. Индивидуально обожаясь чрез веру в Иисуса и любовь к нему, мы должны обожить этою верой и этой любовью и плотское наше единство, воскреснув в Нем – воскресить и весь мир. Если бы сам Христос обожил и плотский наш союз – а не оставил это завершенье дела Его нам, Церкви своей, – не могли бы мы воскреснуть не только Его благодатью, а и нашею волей и верой. Тогда бы все мы были
уже совершенными братьями Его.
1. Ты не веришь мне, и мысли мои, убеждая тебя, не могут тебя убедить. Но кого ж и когда убеждает одна отвлеченная мысль? – Не в исканьях и доводах малого разума правда моих умозрений; не в постижении умном она. Для того, чтобы истина стала тебе достоверной , веры достойною сделать должна ты ее. Всеединая Истина есть и жизнь, и бытие, и любовь. Только всем – всею жизнью и всею любовью приемля ее – ты постигнешь ее достоверность, станешь выше сомнений своих… Учит нас не разум, не ум: нас учит Любовь Всеединая. Будем же слушать мы речи ее!.. Раскрой еще запыленные старые книги: в них ты найдешь слова о Любви и блаженстве познавших Бога Любовью, палимых Любовью к Нему…
Эти речи любивших согласны с моими. Правда, больше намеками и образами, чем понятиями изъясняют они природу мистической любви. – В Любви к Богу плавится душа и растворяется в Боге, себя теряя: и границы свои, и самосознанье свое. Воля ее вполне, до неразличимости уподобляется воле Божьей. Но все же как-то вспоминает она об этом и что-то отличное в ней сохраняется даже при полном слияньи с Любимым. Душа истекает в Любимого, вся в Него переходит; или же – входит она в себя самое, в свою глубину и там его обретает, в пучине своей недоведомой. Так колеблется и волнуясь подъемлется душа моя в буре страстей и желаний. Но чем глубже в нее погружаюсь, тем тише она. И слышу я эту тишину бездонного моего океана, всегда объемлющую меня; и словно свет или звон из него несется… И приходят на память старые сказания о святом городе, сокрытом в тихой глуби.
Расплавленная Любовью и слитая с Любовью, обоженная душа как бы становится Богом: она чувствует и хочет, как Бог. Божья воля влечет ее или – Божья воля стала волей ее – она сама влечет Бога. На миг тожественный с вечностью, она перестает быть собою, теряет всю тварность свою: возвращается в то небытие, из которого воззвал ее Творец; становится ничто во Всеедином Ничто, забывается сном, беззвездной объятая ночью.
Для религии и мистики, которые знают лишь Бога единого, невозможно восстание души в Боге из ничто, восстановление личного ее бытия; и для них неизбежен уход в пантеизм. – Ведь это восстание к личному бытию в недрах Божественного Ничто возможно только тогда, если Бесконечное само Себя оконечивает, унижает до границ личного бытия души. И в мистике христианства, знающего совмещение в Боге бесконечности с внутренним Его самоограничением ипостасностью, с самоограничением ипостаси и воплощеньем ее в единичного человека, намечен путь к преодолению пантеизма.
В экстазе самозабвения душа умерла и стала Богом. Но став Им, она живет Божественной жизнью, превышающей различия движения и покоя, жизни и смерти. Будучи Богом и в Боге, она становится Сыном, Божественно рождается в нем; растворившись в потоке Божества, в Сыне выливается в форму Его смирения или уничиженья и в Нем себя, как тварь Его снова находит. Она уже не только Божья Жизнь, но Божья жизнь, явленная в ней, как в твари, из ничто изводимой и в себе самой ничто остающейся. Обретя сверхличное бытие в ипостаси Христовой, она обретает во всеединстве Христа личность Христа Иисуса и себя, как Им созидаемое сопутствие Ему. Так в противопоставленности тварному самосознанию Иисуса возникает ее тварное самосознание и становится возможным слияние с Иисусом силою единящей Любви, для того чтобы вновь чрез Него возвратиться в Слово чрез слово и Триединство в Божественный Мрак и тем завершить круг Любви.
Во Христе, в Слове душа сопричастна творческому делу Его. Она с ним и в Нем создает весь мир: и пространство, и время, и законы мышленья разумного и законы чувственности нашей. Она созидает и все чувственное как свое; творит себя самое: себя и свое дополненье, в единстве с которым постигает весь мир и сопрягается с двуединством Христа и Софии. Этим Божественным делом несомненно познанье ее и неложна ее любовь. И дерзновенно она говорит: «Все могу в Том, кто укрепляет меня»; и себя со Христом отожествляет: «Уже не я живу, но Христос живет во мне!» Как Христос, должна она в Нем и с Ним изливаться в мир, разъединяясь, т. е. страдая и плотски умирая, спасать – возносить в Божество сотворенное, мукой своей искупая его. – «Для всяческого всяческим стал я, дабы всяческое спасти».
