Когда наши предки считали беды и горести мщением Божиим, они не просто приписывали Богу свои дурные страсти. Пока плохой человек не увидит зла хотя бы в форме страдания, он — во власти иллюзий. Когда же страдание встряхнет его, он знает, что не все в порядке, и возмущается, и восстает (а отсюда — ближе к покаянию), или пытается что-то понять (а отсюда — ближе к вере)… Конечно, боль как мегафон Божий — орудие страшное. Она может привести к полному, бесповоротному мятежу. Но другой возможности исправиться у плохого человека нет. Боль срывает покров, водружает флаг истины в крепости мятежной души»[326]. Понятно, что именно поэтому наказание вполне может быть свойственно Богу и конечно оно будет применено для воздаяния нечестивцам в озере, горящем огнем и серой (Апок. 21, 8).
Предоставим же опять слово мудрому английскому апологету, как раз разбирающему возражения сектантов: «Я не собираюсь доказывать, что учение об аде можно вынести. Не заблуждайтесь, вынести его нельзя. Однако я попытаюсь доказать, что оно не противно нравственности, и для этого разберу обычные возражения против него…
Многие возражают против наказания, вернее — против воздаяния. Мы говорили об этом в предыдущей главе и пришли к выводу, что любое наказание безнравственно, если в нем нет воздаяния, возмездия. В самой тяге к отмщению мы нашли крупицу правды: плохой человек должен увидеть то, что видят другие, он должен узнать, что творит не добро, а зло. Я говорил, что страдание водружает знамя правды в мятежной крепости. А что, если раскаяния нет, если знаменем все и кончилось, правда в крепость не вошла? Будем честны. Представим себе человека, который изменой и жестокостью добился богатства и власти. Представим, что он неустанно использовал себе же во благо доброту своих жертв и смеялся над их простотой. Представим, что, войдя в силу, он предался распутству и ненависти, а в довершение отбросил те остатки чести, которые есть и у воров, и предал своих сообщников. Представим себе, наконец, что он при этом ничуть не сокрушается, а ест, как школьник, и спит, как младенец, твердо веря, что Бог и люди — дураки, которых он перехитрил, и только его жизнь успешна и праведна. Тут нужна особая осторожность. Ни за что, ни в коем случае нельзя поддаваться страсти мщения. Это очень большой грех. Христианское милосердие велит нам снова и снова спасать его любой ценой, ценой своей жизни, ценой своей души. Но сейчас речь не об этом. Представим себе, что он не хочет сдаваться. Что ж, по-вашему, должно ждать его в вечности? Неужели вы в действительности хотите, чтобы он, не меняясь (а ведь он может не измениться, у него свободная воля), думал, что последнее слово осталось за ним? Если вы этого не хотите и не вытерпите, одна ли ваша слабость или злоба в том виной, или же распря между правдой и милостью, которую вы считали устаревшей и умозрительной, оказалась в самой вашей душе и пришла туда вроде бы сверху, а не снизу? Вам хочется мучений злодея; вам хочется, чтобы рано или поздно в страшной, мятежной душе встало знамя правды, даже если на том все и кончится. В определенном смысле ему лучше знать, что он прогадал. Никакая милость не пожелает, чтобы он сохранил навеки свою гнусную иллюзию. Св. Фома Аквинский применил к страданию то, что Аристотель сказал о стыде: само по себе оно дурно, но при определенных обстоятельствах приносит и пользу. Другими словами, когда перед нами зло, страдание — род познания, и поэтому в нем есть относительное благо. Альтернатива — много хуже; ведь она в том, чтобы душа и не подозревала о зле, или хотя бы не знала, что зло противно замыслу о ней. «И то и другое, — говорит Фома, — дурно без сомнения»". И, как нам это ни страшно, мы с ним соглашаемся.
Мы хотели, чтобы Бог простил этого человека таким, как он есть, потому что мы не знаем разницы между словами «простить» и «попустить». Попускающий зло просто игнорирует его, как бы причисляет к добру, списывает со счёта. Прощение же надо не только дать, но и принять; а тот, кто не видит за собой вины, не примет прощения»[327].
Думаю, что эти слова достаточно показывают, что учение о вечных мучениях не противоречит учению о Боге как любви, даже если исходить из западных юридических представлений о Суде как справедливом воздаянии. Ведь по словам апостола Павла любовь «не радуется неправде, а сорадуется истине» (1 Кор. 13, 6), а потому мы не можем назвать любовью то состояние, когда происходит попустительство злу.
Но если мы коснемся вопроса, какое представление о Боге более достойно — христианское или сектантское, то мы увидим, что, конечно, христианство более уважительно относится к человеку. Мы верим, что Господь относится ко всем нашим поступкам вполне серьезно. Он не считает нас невменяемыми недоумками, с которых и взять нечего. Он считает нас обладающими богоподобной свободой, настолько огромной что мы можем даже вечно противится Его Всемогущей силе. Он признает, что мы способны сами ответить за свои дела, и понести заслуженное наказание. Господь не считает, что мы подобны бешеной собаке, которую хозяин не будет мучить, а просто пристрелит. Господь считает грешников взбунтовавшимися богами, от которых Он не желает отнимать дара существования, а предоставляет их злой воле, которая и приведет их к вечной муке.
Сектантское же представление вполне мизантропично. Человек — букашка, которую надо раздавить, если она мешает! Бог, в представлении сектантов, просто Хозяин, выбрасывающий испорченную вещь.
Кстати представления адвентистов и иеговистов противоречат их же пониманию «любви Божией». Как говорит Д. Евменов, «Можно было бы задать встречный вопрос: «А кажется ли разумным Богу уничтожать в Армагеддоне всех, кроме членов «Общества Сторожевой башни»? Но важнее отметить, что в этом случае, как и в упомянутых выше пяти тезисах адвентистов, идет обращение скорее к чувствам людей, которым преподносится некоторая упрощенная схема. И это находит отклик у читателей. «Знание того, что Иегова не мучает людей вечно в аду, приносит человеку настоящее облегчение!» — делится своей радостью читательница «Сторожевой башни». Конечно, ей гораздо комфортнее не вспоминать о словах Спасителя, засвидетельствовавшего что скажет грешникам в свое время: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелом его… И пойдут сии в муку вечную…» (Мф. 25:41, 46)».[328] С другой стороны можно сказать, что иеговисты и адвентисты не уходят от собственных аргументов направленных против библейского учения о вечном мучении грешников. Ведь по их учению для грешников момент уничтожения будет восприниматься как вечный, а значит все их высказывания о несовместмости любви Божией с вечными мучениями бессмысленны. Ведь для погибающего грешника миг уничтожения и будет вечным мучением, исполненным невыносимого страдания, и Бог прекрасно знает это. Здесь стоит вспомнить, что строго говоря, все высказывания сектантов о том, что уничтожение будет мгновенным, или что праведники будут после воскресения праздновать субботу бессмысленны, т. к. времени тогда больше не будет (Апок. 10, 6), а значит не будет ни мгновений, ни суббот.
Во всех наших предыдущих рассуждениях мы исходили из традиционных для Запада юридических представлений о правосудии Божием и его взаимоотношении с Божией любовью. (Конечно, справедливых и точных, но далеко не исчерпывающих глубины Господня Промысла[329]). В заключение этих рассуждений о возмездии нельзя не привести удивительно точные слова патр. Сергия: «Изложенное учение Св. Отцов Церкви о возмездии объясняет, почему в их умах никогда не возникала та раздвоенность, то противоречие между правосудием и любовью Божественной, которое никак не могли разрешить различные еретические секты… Правду Божию Отцы, согласно с Писанием, понимали не в смысле карающего гнева, а в смысле такого свойства Божия, по которому Бог каждому свободному существу воздаёт по делам его, т. е. сообразно тому, куда человек сам себя определил… правда Божия руководится не чувством оскорбления, а нравственным достоинством бытия. Эта-то правда и не может противоречить любви, ибо понуждается она не желанием удовлетворения, исключающим любовь, а прямой невозможностью, не отрицая Себя, даровать мир и жизнь беззаконию»[330].
Но кроме всего выше сказанного сейчас нам надо заметить, что православное предание глубже раскрывает отношение Божией любви к погибшим грешникам, мучающимся в геенне. Как говорит Иоанн Златоуст, «ад существует потому, что Бог есть любовь». И его удивительную мысль так раскрывает преп. Исаак Сирин: «говорю же, что мучимые в геенне поражаются бичем любви! И как горько и жестоко это мучение любви! Ибо ощутившие, что погрешили они против любви, терпят мучения вящшее всякого приводящего в страх мучения; печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания. Неуместна никому такая мысль, что грешники в любви Божией. Любовь есть порождение ведение истины, которое (в чем всякий согласен) дается всем вообще. Но любовь силою своею действует двояко: она мучит грешников, как и здесь случается другу терпеть от друга, и веселит собою соблюдших долг свой. И вот, по моему рассуждению, гееннское мучение есть раскаяние»[331]. Исходя именно из такого понимания гееннского мучения свят. Василий Великий, толкуя 7 стих 28 псалма «Глас Господа пресецающего пламень огня», говорит: «Думаю же, что огонь, уготованный в наказание диаволу и аггелам его, пресекается гласом Господним на тот конец, чтобы из двух сил свойственных огню, а именно: силы сожигать и силы освящать, грозное и карательное в огне предоставлено было достойным сожжения, а светоносное и светозарное отделено было в отраду веселящимся. Посему глас Господа, пресецающего и разделяющего пламень огня, нужен для того, чтобы огнем наказания стало несветлое, а светом упокоения осталось несожигающее»[332]. «Подобно тому,” — объясняет преп. Симеон Новый Богослов, «как слепцы, не видящие сияющего солнца, хотя и всецело бывают освещаемы им, пребывают вне света, будучи удалены от него чувством и зрением; так и Божественный свет Троицы будет во всём, но грешники, заключённые во тьме, и среди него не увидят его…, но опаляемые и осуждаемые своею собственною совестью, они будут иметь неизреченное мучение и невыразимую скорбь во веки»[333].
