Рясы доминиканцев черного цвета, а капюшон и пелерина — белого. Сами себя они сравнивают с Христовыми ласточками, несущими Его слово и дело. Монахам этого ордена удалось совместить то, что не могли совместить другие: одновременно являясь священниками, они работали во всех отраслях промышленности, а также занимались научной деятельностью. В 1941 году молодой священник стал портовым рабочим, открыв новую эпоху развития ордена.
В Париже есть два общежития доминиканцев: одно на улице Фобур-Сент-Онорэ, а другое в переулке Гласьер, которое представляет собой здание бывшей больницы.
Завтрак доминиканцев начинается в половине первого, монахи строятся парами, ждут ударов колокола, быстро молятся и заходят в трапезную, помня о словах Христа «последние станут первыми»: на первые места садятся те, кто стоял дальше всех от двери, а первые садятся после всех. Всем прислуживают молодые монахи, которые обязаны следить за тем, чтобы их подопечные ни в чем не нуждались. Братья никогда ничего не просят для себя, однако могут просить за других. Рассказывают об одном случае, когда в чашку одного монаха попало насекомое, и для того, чтобы заменили еду, он был вынужден сказать: «У моего брата такого нет». Молодой монах, конечно, не стал так несправедливо выделять одного брата из числа остальных и заменил кушанье.
Монахи едят из железных тарелок, а вино, сидр или пиво пьют из простых кружек; рассаживаются таким образом, что их, надвинувших капюшоны на глаза, можно принять за участников Тайной Вечери.
Во время завтрака монахам читают что-либо важное и поучительное, затем в течение получаса братья проводят в библиотеке, общаясь за чашкой кофе. После этого все расходятся по своим рабочим местам: в школы, университеты, на стройки, в пекарни, редакции газет или в порт. Доминиканцы, следуя завещанным им традициям, как бы врастают в общество; они практически везде, за всем наблюдают, поставляя свежую информацию для ордена.
Последователи святого Доминика не останавливаются в своей проповеднической деятельности ни перед чем. Их излюбленный способ при вербовке новых братьев — это действовать группами по 3–5 человек, завлекая случайного и любопытного человека в богословский спор, где они сообща доказывают свою правоту, подкрепляя слова цитатами из Священного Писания, которое чаще всего знают наизусть. Таким образом очень легко доказать человеку, что его жизнь неправедна и ему следует вступить в орден доминиканцев.
Члены организации много времени проводят в библиотеках, помня о том, что мудрость следует искать везде. Нет других орденов, монахи которых так хорошо разбирались бы в политике, истории, в традициях и вере других религий, даже сект и еретиков. Они всюду находят только подтверждение истинности своей веры.
Доминиканцы выпускают свои журналы и газеты. «Кэнзэн», «Ви католик», «Фэт э сэзон», «Ви энтеллектуаль», «Ви спиритюэль» — вот только малая часть названий печатных органов братьев. Все они существуют на пожертвования общественных и частных организаций, поскольку самим монахам ничего не принадлежит.
Доминиканцев готовят около семи лет в Риме («Ангеликум»), Франции («Со-шуар») и Швейцарии («Фрибург»). Разумеется, сложность этого процесса и высокие требования к интеллектуальному уровню отпугивает многих потенциальных неофитов, поэтому численность существующего сейчас ордена невысока: около 10 тысяч монахов по всему миру, из них одна тысяча в Париже.
Без сомнения, самым выдающимся доминиканцем был Фома, прозванный Аквинским. За свою жизнь им было написано огромное количество (несколько сотен только объемных трудов!) теологических произведений, причем не только философских, но и лирических — таких, как «Служба Святых Даров». Папа заказал эту работу святому Бонавентуре и святому Фоме одновременно, но состязания не получилось. После того как собравшиеся выслушали произведение Фомы, Бонавентура просто разорвал пополам свой текст.
Известно, что главный идеолог доминиканцев — Фома Аквинский — окончил Парижский университет, обладал от природы тучным телом и смиренным, задумчивым нравом. Острословы прозвали его немым (молчаливым) быком. Молодой Фома на занятиях не показывал ни малейших признаков понимания, так что один его товарищ даже сжалился над ним и сам вызвался объяснять ему богословие до тех пор, пока однажды не признался Фоме в непонимании какого-то сложнейшего вопроса; тогда его ученик с тем же отстраненным выражением лица моментально объяснил своему ошеломленному учителю сущность затруднения, после чего уже никто не брался ему помогать.
В философских и теологических спорах ему не было равных; одной своей репликой он объяснял то, что другим людям не под. силу было бы понять за всю жизнь. Рассказывают, что, так как он был очень задумчив, над ним часто подшучивали другие монахи. Как-то один из остряков громко позвал его, заявив, что он видит летающего быка; когда Фома под всеобщий смех подошел к окну, до него дошел смысл высказывания и он ответил: «Лучше я поверю в то, что бык может летать, чем в то, что мой брат монах может обманывать».
Фома постоянно был увлечен какой-либо мыслью и очень часто забывался настолько, что мог нарушить этикет. Рассказывают, что однажды, будучи приглашенным к столу французского короля Людовика Святого он, по своему обыкновению, сидел, глубоко задумавшись, и вдруг неожиданно вскочил, ударил кулаком по столу и громко закричал: «Теперь я знаю, как покончить с манихейцами!»
Фома был седьмым сыном графа Ландульфа, знатного феодала, состоявшего в родстве с королями и императорами. В отличие от своих братьев Фома не испытывал пристрастия к рыцарским занятиям, и всем окружающим было ясно, что меч и доспехи не украсят этого спокойного и тучного человека. Родственники свыклись с мыслью, что он станет монахом; отец собирался подыскать сыну достойное знатности его рода место в одной из бенедиктинских обителей. Но Фома сразил его наповал, приняв решение вступить в орден доминиканцев.
Стремление Фомы влиться в ряды нищенствующих монахов вызвало сильнейшее противодействие со стороны всей его родни. Влиятельные родственники вовлекли в конфликт даже папу, выторговав у него право для знатного отпрыска носить доминиканское одеяние в бенедиктинском монастыре и надеясь такой уступкой сломить упорство будущего монаха. Но Фома не пошел на компромисс, ответив, что будет нищим не на карнавале, а в нищенствующем ордене.
Руководство доминиканского ордена направило нового брата вместе с другими монахами в Париж. Но Фома не ушел далеко: поблизости от Рима на нищих странников напали рыцари. Это были братья д’Аквино, желавшие вернуть заблудшего родственника в родовой замок. Связанного, его доставили домой и заточили в башне.
Узник принял свое заточение со смирением, комната в башне ничуть не хуже подходила для размышлений, чем монастырская келья. Только однажды его спокойствие было нарушено. За всю свою жизнь (а прожил он 49 лет) Фома рассердился всего два раза, из-за чего, впрочем, всегда очень печалился. В первый раз он испытал гнев во время пребывания под домашним арестом. Родственники пытались заставить его обратить внимание на земную жизнь или как-нибудь совратить упорного монаха и для этого, что было в обычаях того времени, привели к нему проститутку. Фома с негодованием отверг ее услуги. Он выхватил горящую головню из очага и, размахивая брызжущими искрами углем, изгнал блудницу из своей комнаты, после чего захлопнул дверь и изнутри начертил на ней головешкой крест, как бы закрыв свою обитель от проникновения греха.
Родственники поняли, что их усилия тщетны. По некоторым сведениям, Фоме помогли бежать из заточения сестры, вставшие на его сторону. Они дали ему веревку, по которой он спустился из окна башни.
Во второй раз Фома испытал чувство гнева уже в зрелом возрасте: богослов разозлился на своего оппонента Сигера Брабантского, по-своему интерпретировавшего учение Аристотеля. Этот философ создал теорию двух истин, одна из которых теологическая а другая — философская. Теологическая истина — это истина церкви, веры и откровения, и, не теряя своей истинности, она может кардинально отличаться от истины, постигаемой философом в размышлениях. Учение Сигера имело формальное сходство с учением Фомы, усматривавшего возможность постижения единой истины двумя путями: теологическим и философским. Именно эта обманчивая схожесть, способная увлечь непосвященного на ложный путь разорванной надвое истины, рассердила святою, обычно сохранявшего хладнокровие и отрешенность в самых жарких спорах.
Святой и на этот раз доказал свою правоту, но то был последний спор Фомы, после чего он резко охладел к интеллектуальным битвам, пожелав покоя и уединения. Однако Рим приказал ему отправляться в Лион, на церковный Собор, где проходили переговоры о возможном воссоединении римской и византийской церквей.
