Поскольку Дао является парадигматически женственным, женское начало всегда высоко ценилось даосами. Так, «Дао дэ цзин» (чжан 28) рекомендует адепту лишь знать свое «мужское» (сюн), но охранять (шоу) лишь свое «женское» (цы). Перед достижением андрогинного состояния зародыша адепт внутренней алхимии вначале уподобляется женщине, утратив свои мужские гениталии («настоящий даос не мочится стоя» – поговорка, известная на Тайване даже в наше время). Кроме того, утверждается, что женщина вообще лучше подготовлена к практике нэй дань, чем мужчина. В процессе внутренней алхимии появляется «бессмертный зародыш» (сянь тай), который затем «вынашивается» в теле адепта, подобно плоду в утробе матери, и в конце концов «рождается» через отверстие на макушке головы. Сам практикующий на время «вынашивания», с одной стороны, возвращается в состояние эмбриона, а с другой – уподобляется беременной женщине, вынашивающей в своем чреве «бессмертный зародыш». Женщина же гораздо больше подготовлена к роли матери, нежели мужчина, что и обуславливает ее большую способность к деланию внутренней алхимии.[166]
Теперь мы подходим к двум ключевым понятиям даосского миросозерцания: недеянию (у вэй) и самотакости (цзы жань). Они настолько тесно связаны между собой, что их удобно рассматривать вместе. Понятие недеяния вводится Лао-цзы уже в гл. 2 «Дао дэ цзина»:
Поэтому совершенный мудрец пребывает в делах недеяния, не прибегая к словам, он осуществляет учение.
Все сущее творит, не полагая начала творению и действует, не замышляя ничего преднамеренно.
И Дао-Путь – рождает, но не обладает, действует, но не предумышляет, благими качествами и свойствами обладает, к ним не привязываясь никогда. Поскольку в них он к ним не привязан, то их он и не теряет.
Рассмотрим этот пассаж подробнее, но прежде всего оговоримся, что перевод у вэй как «недеяние» сугубо условен. Вслед за Львом Толстым его можно было бы перевести как «непротивление», если понимать под последним непротиводействие естественному порядку и миропорядку. Возможен и перевод «невмешательство» (в тот же естественный миропорядок). Строго говоря, последние два варианта были бы даже предпочтительнее, если бы не укоренившаяся в отечественной синологии традиция, которую в данном случае не хочется ломать. Правда, в переводе китайского цзы жань я радикально отошел от общепринятого «естественность» или «самоестественность», поскольку в данном случае гораздо легче просто калькировать китайский термин на русский язык: цзы («сам») и жань («так») вполне сообразно дают русское «своетакость», внутренняя форма которого вполне адекватно понятна русскоязычному читателю.
Чтобы пояснить, что такое недеяние, я расскажу вначале анекдот из японской истории. В XVI в. три человека пытались объединить Страну восходящего солнца: Тоётоми Хидэёси, Ода Нобунага и Токугава Иэясу. Первый из них сказал: «Если кукушка не кукует, надо свернуть ей шею». И он не смог довести дело до конца. Второй сказал: «Если кукушка не кукует, надо заставить ее куковать». И снова неудача. А самый мудрый из них, Токугава Иэясу, сказал: «Если кукушка не кукует, надо подождать». И он, дождавшись подходящего момента, когда кукушка наконец-то закуковала, стал действовать и стал военным правителем (сёгуном) всей Японии, а его потомки продолжали править страной до 1868 г.
Теперь пример из даосских текстов. В «Чжуан-цзы» рассказывается о том, как Конфуций пришел на берег реки в местечке Люйлян, где воды реки низвергались вниз огромным водопадом, и вода в реке бурлила настолько, что там не могли жить даже рыбы. И вдруг Конфуций видит, как в эту бурлящую воду входит старик. Конфуций вначале подумал, что старик хочет утопиться, но, как оказалось, он ошибся, ибо старик начал с необычайной легкостью и грацией резвиться среди волн и водоворотов. Когда этот пловец вышел из реки, Конфуций в полном изумлении спросил у него, как он мог так резвиться там, где не живут даже рыбы. И старик ответил ему, что он настолько слился воедино с водой и ее течениями, что для него как бы исчезла разница между им самим и рекой, он в полном смысле этого слова вошел в поток.
В другом месте «Чжуан-цзы» рассказывается о мяснике, разделывавшем за считанные мгновения тушу огромного быка: рука с ножом настолько объединялась со структурами мышц и сочленений быка, что мясо буквально само собой отходило от костей. Хорошо известны также аналогичные истории о фехтовальщике, ловце цикад и ряд других.
После этих примеров нам уже гораздо проще понять, что такое недеяние, или невмешательство: это особое состояние вхождения в поток существования, объединение своего «я» с энергетическими волнами ци, проносящимися по Вселенной, и достижение недвойственности с объектом своего интереса.[167] Однако понятие недеяния предполагает и некоторые дополнительные коннотации.
Во-первых, оно предполагает спонтанность поведения и реакций, то, что можно назвать беспредпосылочностью, или безопорностью (у дай). К этому понятию близко другое, получившее значительное развитие в чаньском буддизме, – безустановочность (у синь), то есть естественное, непредумышленное поведение, не основанное на самочинности субъективно мотивированного воления субъекта деятельности. Точнее, субъект деятельности как бы растворяется в спонтанности поведения, согласованного с природой сущего (шунь у – «следование сущему»).
Само сущее тоже беспредпосылочно:
«Нет Владыки, творящего вещи, и вещи сами творят себя; вещи сами творят себя и пребывают в беспредпосылочности: такова истина Неба и Земли», – так через шесть столетий после создания «Чжуан-цзы» выразится знаменитый комментатор Го Сян (ум. 312).
Категория беспредпосылочности, или безопорности (у дай), как раз и фиксирует принципиальную необусловленность вещи, ее независимость (ду) от чего-либо внешнего и иного.
Теперь обратимся к категории «своетакость». теснейшим образом связанной с «недеянием» и представляющей, по существу, его субъективный аспект. Если «недеяние» раскрывается через отношение человека к окружающему миру, к сущему, то в «самотакости» он находится в таком же отношении к самому себе. Но вначале любопытная цитата из Хайдеггера:
Не существует никакой «рядоположности» одного сущего, именуемого «присутствие», и другого сущего, именуемого «мир». Совместность двух наличных вещей мы, правда, иногда словесно, напр., так выражаем: «стол стоит «при» двери», «стул «касается» стены». О касании, беря строго, тут никак не может быть речи <…>, потому что стул в принципе, будь даже промежуточное пространство равно нулю, не может касаться стены. Предпосылкой такому было бы допущение, что стена способна встретиться «для» стула. Сущее способно касаться сущего внутри мира сущего, только если изначально имеет бытийный образ бытия-в, – если с его бытием-вот (Dasein. – Е.Т.) ему уже открыто нечто подобное миру, из которого сущее может раскрыться в касании, став так доступным в своем наличествовании. Два сущих, которые наличны внутри мира и сверх того сами по себе безмирны, никогда не могут друг друга «касаться», ни одно не может быть «при» «другом».[168]
Здесь Хайдеггер говорит не только о суверенной не-соприкасаемости сущего, но и об условии соучастия одного сущего в другом сущем через со-бытие в мире, когда здесь-и-теперь бытие одного сущего через его бытие-в оказывается сопричастным другому сущему, касаясь его в своем интимнейшем самооткровении.
Это важно для понимания даосской идеи своетакости.
Каждая вещь (существо) есть манифестация своей собственной природы. Вещи находятся в процессе изменения при неизменности их природы – инварианта всех конкретных состояний – вариантов. Неизменность и детерминирующая способность природы каждой вещи заставляет ряд даосов квалифицировать эту природу как предопределенность, или судьбу (мин). Вместе с тем сама эта предопределенность не имеет никакой внешней причины, или основания: она не ниспослана Небом (как в конфуцианстве) и не задана какими-либо обстоятельствами или влиянием других вещей. Следовательно, определяя функционирование вещей, сама природа ничем не обусловлена и спонтанна, самосуща и своетака: «Каждая вещь спонтанно своетака, не знает, почему она такова, но является таковой», – говорит тот же Го Сян. Именно этот аспект взаимодействия необходимости (мин) и случайной неопределенности маркируется категорией своетакости (цзы жань). И здесь нельзя вновь не вспомнить рассуждения Хайдеггера об этимологии и исходном значении греческого слова, традиционно переводимого как «природа» (physis). Хайдеггер указывает, что собственное значение этого слова – «из самого себя восхождение», прорастание, постепенное самораскрытие, или «восходяще-пребывающее властвование» (das aufgehend-verweilende Walten), тогда как значение глагола physein, от которого образовано соответствующее отглагольное существительное, – «расти», «взращивать». В конечном итоге, говорит Хайдеггер, physis – это «восхождение и в-себе-из-себя-стояние» (in-sich-aus-sich-Hinausstehen), которое не есть просто лишь процесс, наблюдаемый в сущем. «Physis есть само бытие, лишь согласно которому сущее становится и остается наблюдаемым».[169]
