Хотя мы не знаем точно, где жили читатели Мк, можно попытаться о них кое‑что узнать на основании содержания. Резюмируя: евангелист полностью или частично ориентировался на грекоязычных читателей, не знающих арамейского языка; он и/или они жили в месте, где латынь использовалась и повлияла на греческую лексику. В основном, читатели не были иудеями (евангелисту приходится объяснять иудейские обычаи очищения)[255]. Однако он ожидал от них знакомства с рядом иудейских религиозных понятий (сатана, Вельзевул, геенна, равви, осанна, аминь). По–видимому, аудитория состояла из христиан, обращенных проповедниками, прямо или косвенно знакомыми с иудео–христианской традицией.
Еще до Мк они, очевидно, много слышали об Иисусе[256]. В богословском плане, они горячо уповали на скорую парусию (отсюда Мк 13); возможно, этим чаяниям способствовали пережитые ими гонения, в ходе которых многие не выдержали испытания.
Ученые, доверяющие Папию, обычно датируют Мк серединой или концом 60–х годов (перед смертью Петра или вскоре после нее)[257]. Дополнительные аргументы: отсутствие в Мк знания о точных деталях антиримского восстания 66–70 годов и упоминания о падении Иерусалима. Сторонники более поздней датировки возражают: за пределами Палестины многие не знали такие подробности; Иерусалим не стал бы упоминаться в символическом ключе, прежде чем это событие осмыслили как божественную кару за отвержение Иисуса. Все же внимание, которое уделяется падению Иерусалима и разрушению Храма Иосифом и иудейскими апокалипсисами, наводит ряд ученых на мысль, что христиане с иудейскими корнями вряд проигнорировали бы символический характер этих событий после того, как они произошли[258].
Верхнюю временную границу создания Мк помогают установить синоптические взаимосвязи. Если Мф и Лк опирались на Мк независимо друг от друга в 80–х или начале 90–х годов, как считает большинство ученых, то дата после 75 года маловероятна[259].
Сложнее обстоит дело с нижней временной границей: здесь четких критериев нет. В 1972 году Х. О́Каллаган попытался отождествить очень маленький греческий фрагмент из кумранского текста 7Q5 с Мк 6:52–53; поскольку на палеографических основаниях 7Q5 датируется периодом между 50 годом до н. э. и 50 годом н. э. (плюс–минус 25 лет), теоретически, Мк мог быть написан как минимум за десять лет до уничтожения кумранской общины (68 год). Почти никого из ученых не убедила эта гипотеза[260]. Согласно широкому научному консенсусу, развитый характер греческой традиции в Мк означает, что после смерти Иисуса прошло несколько десятилетий. Большинство ученых датирует Мк концом 60–х или самым началом 70–х годов.
(1) Как мы уже сказали, данное «Введение» исходит из приоритета Мк. Однако на протяжении веков господствовала августинианская гипотеза (Мк — немногим более, чем сжатый вариант Мф); в последнее время обсуждалась (модифицированная) гипотеза Грисбаха (Мк опирался на Мф и Лк). Интересно посмотреть, какие богословские последствия повлекла бы зависимость Мк от других синоптиков. Скажем, тогда получается, что Мк опустил молитву Господню и четыре заповеди блаженства (относительно которых Мф и Лк согласуются). Что касается христологии, то если Мк опирался на Мф (в период, когда Иисуса все чаще именовали «Богом»), то Мк 10:17–18 беспричинно усложняет Мф 19:16–17, возражая против применения к Иисусу божественного титула. Другой пример: Марк заменил утверждение (Мф 13: 58), что Иисус не совершил чудес в Назарете, словами о том, что Он не смог их совершить (Мк 6:5). Некоторые полагают, что приоритет Мф и зависимость Мк от него лучше согласуются с традиционным католическим учением, но в реальности они создают определенные сложности (в частности, с образом Марии и Петра). Получается, что Мк сознательно исключил рассказы Мф и Лк о детстве (даже их общие места, включая непорочное зачатие). Кроме того, в этом случае Мк сознательно добавил два отрывка, связанных с Марией, отсутствующие в Мф и Лк: семья Иисуса считала Его сумасшедшим (3:19б-21); родственники не чтили Его (6:4). Что касается Петра и апостолов, Мк тогда опустил Мф 16:16–19 (Петр — камень, на котором основана церковь) и Лк 22:31–34 (Петр укрепляет братьев после собственного провала). (Хотя эти отрывки не составляют двойную традицию, евангелист не мог бы не заметить, какое эффект создает их исключение.) Также Мк должен был бы сознательно пропустить обетование ученикам в Мф 19:28 и Лк 22:29–30 (согласно которому, они воссядут на престолах судить двенадцать колен Израилевых). Мк 4:38 сделал бы учеников более грубыми по отношению к Иисусу, чем в Мф 8:25. Предлагаю читателям самостоятельно поработать с синопсисами и посмотреть другие образцы мысли и методики Мк, как они выглядят в гипотезе Грисбаха.
(2) Некоторые ученые усматривают в Мк враждебную критику апостолов, вплоть до того, что после своего падения апостолы будто бы не обретают прощения. Однако вчитаемся в Мк: так ли это? Не является ли постоянное непонимание учеников естественной человеческой слабостью, так или иначе присущей, быть может, всем людям? Неужели Иисус отворачивается от учеников, даже зная об их неминуемом провале? Разве 14:28 и 16:7 не порождают уверенность, что Он вернет их к той роли, которую уготовил им, когда посылал на проповедь в 6:7–13[261]? (Могут возразить, что эти отрывки — дополнения к более раннему источнику, но ведь они принадлежат тому Евангелию, которое дошло до нас.)
(3) Если бы мы знали Мк и не знали Мф, мы были бы лишены замечательного рассказа об Ироде и волхвах, Нагорной проповеди, молитвы «Отче наш», слов об основании церкви на Петре и некоторых деталей страстей (например, самоубийство Иуды). Если бы мы знали Мк и не знали Лк, мы были бы лишены трогательного рассказа о Марии и о пастухах, некоторых красивых притч (о добром самарянине, блудном сыне) и мягких сцен в повествовании о страстях (исцеление уха раба, иерусалимлянки на крестном пути, «благоразумный разбойник»). Когда это осознают, подчас начинают смотреть на Мк как на какого‑то гадкого утенка. Стоит, однако, вчитаться в Мк, как бы вынеся за скобки остальные наши знания об Иисусе, чтобы понять, сколь глубок по–своему этот образ Иисуса.
(4) В Марковом рассказе о страстях первосвященники с книжниками и старейшинами организуют заговор против Иисуса, собирают синедрион, чтобы послать Его на казнь, приговаривают к смерти, плюют, бьют и издеваются над Ним, потом обвиняют перед Пилатом, подстрекают толпу требовать Его смерти и осыпают насмешками, когда Он уже распят. Некоторые ученые усматривают здесь антииудейскую пропаганду. Однако не все так просто. Конечно, рассказ о страстях драматизирует происходящее, но с исторической точки зрения вполне вероятно, что храмовая верхушка и авторитеты синедриона активно участвовали в приговоре Иисусу и выдали Его римлянам для казни. В пользу этого говорят, в частности, следующие факты.
• По свидетельству Павла (спустя примерно 20 лет после распятия), иудеи участвовали в казни Иисуса (1 Фес 2:14–16).
• По свидетельству иудейского историка I века Иосифа Флавия, Пилат приговорил Иисуса к кресту «по настоянию наших влиятельных лиц» (Древности 18.3.3; # 64).
• Параллель: в 60–х годах принимались меры и против других иудеев в Иерусалиме, которые либо выдавались иудейскими вождями римскому прокуратору после побоев (Иисус, сын Анании), либо, в отсутствие римского префекта, непосредственно казнились первосвященником, созывающим синедрион (Иаков, брат Иисуса)[262].
Поначалу христиане отнюдь не мыслили иудейское участие в казни Иисуса в антииудейском ключе, ибо иудеями были не только храмовая верхушка, но и Иисус с учениками. Изображение иудейских противников Иисуса как замышляющих недоброе напоминает ветхозаветные описания заговора нечестивых против праведников. Например, в Прем 2:17–21 нечестивые говорят: «Если этот праведник есть сын Божий, то Бог защитит его… Осудим его на бесчестную смерть». Оскорбления и муки Иисуса окрашены печальными тонами Пс 21 и образом Страдальца из Ис 52–53. Были ли все иудейские власти, противостоящие Иисусу, злонамеренны? Нет, как не были нечестивцами все противники политики, предлагавшейся Иеремией шестью столетиями ранее. Между тем именно нечестивцами рисует их ВЗ, упрощая мотивы и драматизируя поступки. Иер 26 содержит очень яркие параллели к рассказу о страстях[263].
Тем не менее впоследствии рассказ о страстях был прочитан в антииудейском ключе. Одной из главных причин было обращение язычников в христианство. Иногда раннехристианские общины сталкивались с враждебностью вождей местных синагог и усматривали в этом аналог отношения властей к Иисусу. Отныне проблема вышла за рамки иудаизма: получалось, что иудеи, погубившие Иисуса, гонят (христианских) неиудеев. Это уже отличалось от ситуации с Иеремией. Как иудеи, отвергавшие Иисуса, так и последователи Иисуса считали рассказ об Иеремии частью Писания. Иудейские власти преследовали Иеремию; однако, хотя мотив ответственности за невинную кровь появляется в повествовании, никто не предлагал отомстить. Скорее, и для иудеев, и для христиан, Иеремия был выдающимся примером праведника, страдавшего от вождей народа Божьего; страдания пророка дают нам возможность подумать, что мы, считающие себя народом Божьим, сделали нашим пророкам, которых Бог послал к нам. Ситуация с Иисусом, при всей схожести сюжета, эмоционально иная, ибо христиане в итоге обособились в отдельную религию. Иудеи и христиане уже не могли сказать, что один из нас, кого Бог послал к нам, пострадал от рук наших вождей. Вместо этого христиане говорили иудеям: ваши вожди сделали зло нашему Спасителю. Для иудеев же (в прошедшие века) это означало: наши вожди поступили так с их (лже)пророком[264]. К счастью, отношение с обеих сторон сейчас меняется, но по–прежнему очень трудно преодолеть стереотипы («наше», «ваше», «их»). Читателям НЗ полезно помнить о том, когда и в какой ситуации произошло распятие и начал складываться рассказ о нем.
