Практически все ученые сегодня считают Павла в высшей степени еврейским мыслителем, однако вопросы о том, к какой из ветвей иудаизма он ближе всего, а также, насколько его иудаизм был переосмыслен в свете Евангелия, по–прежнему остаются открытыми (заметим, что нам известно об иудаизме I века гораздо больше, чем предшествующему поколению, не говоря уже об остальных). В вопросе об историческом месте апостола Павла обнаруживаются новые измерения. Социологи и исследователи древней («риторической») словесности пытаются вписать его в различные проявления современной ему культуры. Как и прежде, можно найти пару авторов, стремящихся представить Павла последовательным «эллинистом» (в отличие от своих предшественников, они, как правило, делают это, в основном, чтобы подпортить ему репутацию), однако соглашаться с ними никто не обязан.
Богословие
По–прежнему ведутся споры о том, что же считать смысловым центром Павлова богословия. Большинство немецких исследователей и кое–кто из представителей консервативных американских кругов продолжают настаивать на том, что сердцевину богословия апостола Павла составляет учение о кресте и оправдании, но их взгляды постоянно оспаривают; а кроме того, многих ведущих ученых последних десятилетий XX века больше волнует другое: как мы можем узнать, где сердцевина чьей–либо мысли, и вообще, правомерно ли ставить такой вопрос. В качестве ключа к богословию Павла предлагаются модные нынче категории «сюжет» и «повествование» («нарратив»), однако до сих пор остается непонятным, как ими пользоваться и что из этого может выйти. Обособление библеистики от богословия, столь распространенное в научных и учебных центрах Северной Америки (где, кстати, сосредоточена большая часть современных библейских исследований), привело к тому, что текстами Павла нередко занимаются люди, не имеющие ни философской, ни богословской подготовки и, более того, плохо представляющие себе, зачем это нужно. Многие исследователи Нового Завета, стремясь вырваться из оков тяжеловесного консерватизма, тяготеют к детальной экзегезе и всякий намек на всеохватность Павлова богословия воспринимают как попытку возродить ту самую систему, от которой они были бы рады избавиться. Это вроде того, как в других научных кругах для «освобождения от мук прошлого» используют исторические штудии — весьма привлекательный, хотя, по мнению некоторых, довольно неэффективный вид терапии.
Экзегеза
В этой сфере активно изучаются фрагменты и детали отдельных посланий, привлекается значительно больше как иудейских, так и языческих первоисточников, содержащих возможные параллели к Павловым образам и идеям. Вместе с тем на нас хлынул поток очень разной по качеству вспомогательной литературы, и теперь перед каждым добросовестным исследователем стоит тяжелая задача — перелопатить множество специальных изданий и, по возможности, справедливо отозваться о каждом из них. Поэтому нынешние комментарии содержат, скорее, пространную историю вопроса, чем основополагающие богословские утверждения. Это, может быть, и неплохо, если, конечно, мы понимаем, что таким образом подготавливается почва для будущих богословских изысканий и удобряют ее, смею надеяться, лучшим из всего, что так манит своей доступностью в наши дни.
Значение
По–прежнему остро стоит вопрос о значении апостола Павла для современности. Некоторые, как и раньше, предпочитают играть на понижение: дескать, давайте поместим святого апостола в его исторический контекст и там оставим, — а, по сути, под видом современного подхода к интерпретации предлагается исключить Павловы идеи из наших мировоззренческих и богословских построений. Другие продолжают пользоваться именем Павла для оправдания старомодной «проповеди Евангелия», согласно которой, единственная наша «проблема» — человеческая греховность и гордыня, а единственный «выход» — крест Христов. Наконец, есть и те, кто, ничуть не отрицая этой стороны Павловой мысли, тем не менее, пытается оперировать более широкими понятиями и ставить более общие вопросы, которые, на их взгляд, составляют неотъемлемую часть учения Павла в целом. К этой категории, как, надеюсь, станет ясно из данной работы, я отношу и себя. В таком подходе кроются прекрасные возможности обращаться к специфическим проблемам конца XX — начала XXI века и таким образом обнаруживать смысл тех Павловых текстов, которые прежде было принято относить к разряду «темных мест». Так, например, сталкиваясь с вполне самодостаточным современным западным неоязычеством, в котором буйный материализм, с одной стороны, сочетается с философствованиями New Age («нового века»), с другой, было бы неплохо напомнить себе (и мы это сделаем в одной из следующих глав) о том, что основным адресатом проповеди Павла были не иудеи, а язычники, и у него есть, что сказать их современным единоверцам. Но об этом чуть позже.
По мере того как мы наводим исследовательский объектив, личность апостола Павла начинает проступать на фоне более общей проблемы. Какова роль Павла в основании церкви? Насколько верно истолковывал он слова Иисуса? Или же это был самонадеянный выскочка, навязывавший окружающим новую религию, в которой главная роль отводилась некоему «Иисусу», хотя ничего общего с учением Христа она не имела?
Именно это пытается утверждать кое–кто из современных исследователей, стоящих, в частности, на иудейской точке зрения. Так, известный еврейский ученый и апологет Хаим Маккоби (Maccoby) в ряде своих работ доказывает, что Иисус, личность которого (по мнению автора) предельно затемнена христианскими «евангелиями», был никем иным, как фарисеем, добропорядочным и законопослушным иудеем, вовсе не намеревавшимся отказываться от основных принципов иудаизма и не предлагавшим новую религию. А вот Павел, полагает Маккоби, вопреки всем его заявлениям, никогда фарисеем не был. Он, вечный маргинал в иудейской среде, типично эллинистический мыслитель, перетолковывает учение Иисуса в категориях греческой, если не гностической, мысли. Придуманный им Иисус — исключительно плод его религиозно–философского воображения, персонаж, никак не связанный с соответствующей исторической личностью и пришедший, скорее, из мира античной религии, — этакое божество греческого пантеона. Именно этим, по убеждению Маккоби, Павел проторил путь антисемитизму в западной культуре.
Другой автор, писатель и журналист Э. Н. Уилсон, публично отрекшийся от христианства и выпустивший затем книгу об Иисусе, призванную хотя бы отчасти оправдать его личное отступничество, недавно произвел на свет аналогичное сочинение об апостоле Павле. Судя по всему, оказавшись глух к предостережениям Швейцера не привносить в истолкования Павловых текстов эллинистические понятия, поскольку самому апостолу были куда ближе иудейские, он слегка покровительственно рассуждает о Павле как о несомненно величайшем мыслителе, но, к сожалению, проглядевшем истинную сущность Иисуса. Именно Павел, переведший в категории эллинистической мысли то, чему довольно невразумительно, но вдохновенно учил Иисус, и стал, по мнению Уилсона, подлинным «основателем христианства». Из этих двух примеров, как впрочем, и из множества им подобных, видно (и об этом речь впереди), что изобретатели такого рода теорий блуждают в туманных предгорьях, а над ними во всей своей ослепительной красе высятся вершины и ледники, отвесные скалы и утесы, — и это настоящий ландшафт Павловой мысли.
Итак, в XX столетии учение апостола Павла использовали и извращали не меньше, чем в первом. Но способны ли мы на исходе столетия хоть чуть–чуть прислушаться к нему? Готовы ли повиниться в том, что были к нему несправедливы, и хотя бы немного уважать его взгляды? Именно это я попробовал сделать в своей книге — сойти с проторенных дорожек к Павловым текстам и, пусть отчасти, но увидеть в них то, о чем говорит сам Павел. Я пытаюсь прочитать апостола Павла «на его языке». Пытаюсь понять, что он хотел сказать на самом деле.
Глава Вторая. Гонитель Савл и христианин Павел
В начале десятой главы Послания к Римлянам у Павла (напомним, он обращается к своим соплеменникам) прорывается фраза, в которой, несомненно, слышится автобиографическая нотка: «Ибо свидетельствую им, что имеют ревность по Боге, но не по рассуждению» (Рим 10:2). Еще явственней она звучит в Флп 3:6, где Павел называет себя «по ревности — гонителем Церкви». А в первой главе Послания к Галатам находим то же признание, но более развернутое:
Вы слышали о моем прежнем образе жизни в иудействе, что я жестоко гнал Церковь Божию, и опустошал ее, и преуспевал в иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий
(Гал 1:13–14).
Итак, ревность — ключевая характеристика умонастроений того типа иудеев, к которым принадлежал Савл из Тарса[10]. Но что это были за умонастроения? И что должно было случиться с Савлом, чтобы из гонителя он стал проповедником?
