Еще труднее положение тех гордых людей, которые не могут отрицать Бога, потому что духовный опыт их слишком ясно открывает бытие Его, но в то же время не могут и допустить бесконечного превосходства Его над собой. Нередко они находят выход в пантеистическом мировоззрении, которое дает им право гордс заявлять: «Я — не тварь, а проявление Самого Бога». Молясь Богу, они, строго говоря, молятся самим себе. Лессинг однажды сказал, полуулыбаясь, что он сам, быть может, есть Высшее Существо, только находящееся теперь в состоянии крайнего сжатия.
Конечно, я вовсе не утверждаю, будто всякий пантеист — гордец. Душа человеческая сложна, проблема сущности Бога и Его отношения к миру трудна; возможны различные психологические основания логически несостоятельного мировоззрения, называемого пантеизмом.
Наконец, самое глубокое искажение отношений человека к Богу гордыней есть открытое соперничество с Богом и борьба против Него, сопутствуемая ненавистью к Нему.. Потрясающее художественное изображение этого зла дано Вл. Соловьевым в «Повести об антихристе» в «Трех разговорах». Ненависть всегда есть адское чувство; тем более тогда, когда она направлена против самого Господа Бога. Искажение души, производимое ею, ясно обрисовывает Шелер, говоря, что ненависть побуждает печалиться при виде достоинств ненавидимого лица и радоваться тому, что у него есть пороки. «Бесовское это дело, — говорит св. Ефрем Сирин, — оскорбляться доблестями преуспевающих» (Добротолюбие. Т. II. 2–е изд. С. 406).
Зло гордости тем более страшно, что, таясь в зародыше на низших ступенях духовной жизни, оно нередко начинает разрастаться по мере восхождения человека по ступеням духовного
172
совершенства. Не только светские люди, стоящие на высоте общественной жизни благодаря своему духовному превосходству, но даже и христианские подвижники, монахи, отшельники подпадают этой страсти. Тогда высокие силы духа, освободившегося от пути чувственности, используются не ради чистого добра, а как средство для самоутверждения. Рано или поздно отсюда возникает конфликт с волей Самого Господа Бога, и если гордое существо не смирится даже и перед Лицом Божиим, тогда оно вступает на путь богоборчества. Люцифер, горделиво восставший против Бога, был наиболее одаренным из ангелов.
Искажения души, производимые гордостью, ужасны; поэтому при малейшем зародыше этой страсти необходимо заранее искать средств искоренения ее. Основное условие борьбы с дурными страстями есть знание сущности их и глубины зла, проистекающего из них. В действительности, однако, мы, люди, имеем очень поверхностное представление о духовных страстях и очень часто, переживая их, не умеем или не хотим опознать их или просто осознать даже в себе самих. Бесчисленное множество действий человека совершается под руководством мотивов, остающихся в подсознании. Когда несколько лиц оживленно беседуют, содержание их сообщений друг другу, замечаний, рассуждений очень часто руководится тщеславием, честолюбием, гордостью, завистью и т. п. чувствами, но многие из них остаются совершенно несознанными.
Встречаясь с честолюбием, властолюбием или гордостью, возросшими до титанических размеров, многие люди видят в проявлении этих страстей нечто красивое, принадлежащее скорее к области добра, чем зла. Значительное зло им кажется уже не злом. Так, например, в литературе есть попытки показать, что предательство Иуды Искариота обусловлено не мелким сребролюбием, а гораздо более глубокими духовными страстями. Всякое такое предположение вызывает отпор среди многих христиан, потому что они истолковывают его как попытку оправдания Иуды, откуда следует, что они не учитывают глубины зла, присущего высшим духовным страстям. Очень показательны в этом смысле суждения, вызванные замечательным трактатом о. С. Булгакова «Иуда Ис–кариот — Апостол Предатель».
О. С. Булгаков, опираясь на исследования проф. Муретова «Иуда–предатель», приходит к предположению, что Иуда был горожанин из семьи, проникнутой религиозно–политическим воодушевлением. В свою любовь к Иисусу Христу Иуда вложил, по о. С. Булгакову, фанатическую мечту о Мессии, как земном царе, который освободит еврейский народ извне от политического порабощения и изнутри — от разделения на богатых и бедных. Он считает Иуду революционером, который преувеличивает значение материальной стороны жизни и является своего рода «мессианским марксистом, большевиком», причем у него «в темной глубине ^УШИ копошится змея честолюбия и сребролюбия» (26, 10). В Евангелии от Иоанна, согласно истолкованию о. Булгакова, «отмечается общая сухость сердца Иуды, которому было малодоступно
173
чувство личного сострадания (как и многим революционерам), в соединении, однако, с отвлеченной, безличной заботой о бедных» (29). Любя Иисуса Христа, он «хочет извратить Его по своему образу» (23), хочет путем предательства заставить Его воспользоваться Своей чудотворящей силой и вступить на путь Мессии, как земного царя. Предавая Христа, он унизился до принятия денег, но это «лишь занавес, за которым происходя трагедия титанизма» (32), поддавшегося дьявольскому искушению христоборства и богоборства (27, 36 и след.). В самом деле все другие Апостолы совершали грехи в отношении к Иисусу Хрис ту, но грехи эти были лишь искушением человеческой слабости. тогда как Иуда подпал искушению «активно, от ложно направлен ной воли» (26, 49); «он согрешил против самой любви, не в немощи, а в ложной, черной мощи, в которой сребролюбие и зависть он не отличил от любви» (58).
Об о. Сергии говорят, что он «байронизировал Иуду». Это совершенно верно, но из этого не следует, что он уменьшает зло гнездящееся в душе Иуды. Не следует соблазняться мнимой красотой титанизма и упускать из виду бездну зла, скрывающегося под нею. В произведениях Байрона, который сам подпал дьявольским соблазнам гордыни, сплетаются в трудно распутываемый клубок мнимая красота его героев и подлинная красота художественного изображения их; поэтому творчество Байрона вноси зло в европейскую культуру. И в трактате о. Сергия об Иуде ест. эстетический момент конкретного изображения значительности Иуды, но он содержит в себе также отчетливое разоблачение глубины его зла и научает бояться сатанинского греха, который имен но вследствие своей громадности пронизывает душу многих высокоодаренных людей так, что они не способны усмотреть его i вступить в борьбу с ним. Правда, Иуда Искариот при том понимании его, которое дано о. Булгаковым, вызывает к себе жалость; Но это и есть правильное отношение к грешному человеку и его вине — ужасаться греха и жалеть грешника.
Св. Исаак Сирианин на вопрос «что такое сердце милующее» ответил: «возгорание сердца у человека о всем творении, о чело веках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари». Допуская жалость к самому «врагу истины» (Слова подвижнические Москва, 1858. С. 299), он, конечно, не делал исключения для Иуды: Искариота.
Для борьбы с гордыней недостаточно познать зло ее вообще и в других людях; нужно еще научиться в самом себе подмечать малейшие проявления ее и родственных ей страстей. В общении: людей друг с другом, в беседах, рассказах, обсуждении любы. вопросов поразительно многие высказывания и способы выражения обусловлены тщеславием, честолюбием, завистью, спесью чванством, гордыней. Наблюдая эти основы поведения в других людях, человек смеется над ними; когда ему удастся с ужасом открыть их и в себе самом, самое это знание себя есть крупны шаг вперед на пути к исцелению. Особенно трудно каждому человеку
174
освободиться от недоброго соперничества в той области, которая составляет главное содержание его жизни. Ученый охотно признает заслуги и достоинства поэта, артиста, государственного деятеля; артист, поэт, государственный деятель без труда признает заслуги ученого. Но трудно судить поэту другого поэта, особенно современника и соплеменника: нелегко философу судить о другом современном философе и т. п. Строгая дисциплина духа и требовательность к себе нужна для того, чтобы сохранить справедливость в этих взаимных оценках. Но и сама эта справедливость, достигнутая в том случае, когда найденные в чужом творчестве недостатки действительно существуют и не заслоняют от нашего взора достоинств, как далеко она от душевной чистоты, если зоркость к недостаткам обусловлена соперничеством.
Как уже сказано, само духовное совершенствование, многочисленные победы над низшими страстями легко могут вызвать самонадеянность и довольство собой, ведущее к развитию крайней степени гордости. Надежной защитою против этой опасности может служить только проникнутость всего нашего существа пониманием следующей абсолютно достоверной истины: подлинное совершенное добро гармонически связано со всем миром и с Богом; задача осуществления его столь значительна, что конечное ограниченное существо может выполнить ее не иначе как в том случае, когда силы его сочетаются с силой Божией. Тому, кто свободно и искренно стремится преодолеть зло и осуществить добро из чистой любви к Нему, Бог посылает благодатную помощь, вступая с ним в союз и восполняя его немощь своей мощью для действительного творения добра. «Без Меня не можете делать ничего» (Иоан. 15, 5). Горделивая идея самоискупления есть нелепость; всякое достижение добра должно быть относимо не столько к себе, сколько к Богу, и быть мотивом для восхваления Его, а не себя. Такое умонастроение есть христианское смирение. Когда оно вошло в плоть и кровь человека, он защищен от разрастания гордыни, потому что каждый успех вызывает в нем прежде всего радостную мысль о Боге как источнике всякого добра, а не замкнутое в себе самодовольство; он защищен и от уныния в случае падения, потому что знает свою ограниченность.
