Но Иосиф не сломался. Он извлек урок. Он сумел избавиться от своих недостатков. Он открыл в себе большие душевные силы и с большим умом использовал их. Он преуспел в качестве домоправителя Потифара. Он не дал жене этого царедворца соблазнить себя. Он выжил в египетской тюрьме. Он поднялся к руководству государством и проявил способность руководить им в кризисной ситуации. Все это свидетельствует о том, что он сумел извлечь сладкое из горького, превратить поражение в победу.
У него, конечно, были необходимые для этого обаяние, красота и интеллект, а также душевные силы и, наконец, помощь Господа, без которой не обойтись, особенно в Библии. Но с этим последним не все так просто. Несколько раз Иосиф вспоминал Бога как Того, Кто заводит пружину всех событий и определяет их пути и результаты, но даже в самые трудные свои часы, даже на дне колодца и в тюрьме, он не молился Ему, не просил помощи. Возможно, он уже тогда понимал, что наказан за свою гордыню и высокомерие, и решил переломить себя прежде чем просить милосердия и помощи. А может быть, Иосиф полагал, что все его приключения и беды составляют часть Божьего замысла, как он скажет своим братьям спустя много — много лет.
Высокий статус позволял Иосифу по-разному повести себя в отношении своей семьи. Он мог, например, направить в Ханаан посланцев, которые сообщили бы отцу, в каких краях он теперь живет. Мог предварительно направить лазутчиков — выяснить, как поживает отец, или послать отряд египетской кавалерии, чтобы расправиться с братьями. Мог силой привести их в Египет, бросить в тюрьму или продать в рабство, как это сделали с ним они. Мог, наконец, явиться пред ними во всей своей силе и могуществе, забрать отца и Вениамина к себе, а братьев оставить в Ханаане. Но Иосиф выбрал другой путь: объявить, что он забыл весь дом своего отца, включая самого отца, и отказаться от возможности восстановить отношения с ними.
Как мы уже сказали, его можно понять, но не Иосиф предопределял ход этой истории, а Господь Бог, и у Бога здесь тоже были определенные планы. А кроме того, ни один человек не способен к такому забвению, а тем более Иосиф.
Я уже сказал выше, что сам выбор декларативного имени Менаше показывает, что Иосиф, несмотря на свое желание, не забыл отцовский дом. И действительно, спустя несколько лет, снова встретившись с братьями, он ощутил такой напор чувств, которого не мог себе представить раньше и которого не сумел сдержать во время самой встречи. Об этом красноречиво говорят его рыдания и первый заданный им после признания вопрос: «Я Иосиф, жив ли еще отец мой?» К счастью для братьев, его захлестнула не ненависть, а жалость, и первым его побуждением было не отомстить за все, а, напротив, все простить.
Их первая встреча произошла, когда братья в голодный год пришли в Египет, чтобы разжиться здесь продовольствием. Она началась с того, что Иосиф своих братьев узнал, а они его — нет. Это не удивительно и вполне логично. Он мог ожидать их прихода в Египет, а они никак не могли представить себе его в роли заместителя египетского фараона. Братья не могли признать его в этом чужом и роскошном египетском вельможе, тогда как они сами были во все тех же памятных и хорошо ему знакомых одеждах. Но главное заключалось в том, что Иосиф стал новым человеком и изменился до неузнаваемости, в то время как они остались теми же, чем были раньше.
Иосиф не открылся братьям немедленно. Вначале он обвинил их в шпионаже, велел оставить одного из них — Симеона, самого грубого и жестокого, — в качестве заложника, а остальным приказал пойти и вернуться к нему с Вениамином, его единоутробным братом. Когда он услышал, что они говорят друг другу: «точно мы наказываемся за грех против брата нашего […] за то и постигло нас горе сие» (Быт. 42, 21), — он выбежал в другую комнату, чтобы там разрыдаться без свидетелей.
Когда они вернулись с Вениамином, Иосиф спрятал в его мешке дорогую чашу и обвинил в краже, чтобы оставить его в Египте. Можно квалифицировать такое поведение как месть и издевательство. Но если бы Иосиф просто хотел поизмываться над братьями и воздать им по заслугам, он мог придумать куда более страшные наказания, и я уже перечислял выше эти возможности. И в любом случае то, что он с ними сделал, даже не приближается по своей жестокости к тому, что они сделали с ним и с их отцом.
Поэтому его действия нужно понимать иначе — не как месть, а как испытание. Иосиф хотел проверить своих братьев до того, как открыться им. Изменились ли они, как изменился он? Забыли или, как он, не смогли забыть? И тот страшный поступок, который они совершили, — оставил ли он на них отпечаток? И как это отразилось на других членах семьи?
Чтобы выяснить все это, он создал ситуацию, в которой братьям придется лишиться одного из них (Симеона), ситуацию, напоминающую тот ужасный день, когда они продали его самого измаильтянам. Их слова — а они не знали, что он понимает их язык, — показали ему, что и они не забыли тот день и что с тех пор в их душе угнездились страх и чувство вины. Тогда он потребовал оставить в его руках Вениамина, чтобы понять, питают ли они и ко второму сыну Рахили ту же ненависть, что питали к нему.
Но Иосиф хотел испытать и себя. Проверить и понять, хочет ли он признаться братьям, отомстить им или отправить их своей дорогой и на этом покончить. Не сумев сдержать первых рыданий, он понял, что, несмотря на данное им сыну имя Менаше, ничто не забыто. Его второй плач, при виде Вениамина, проделал трещину в броне, которой он себя окружил. А после речи Иуды, который описал их семью так, как описывают чужому человеку, и пытался объяснить ему, почему они не могут оставить Вениамина в его руках, чувства Иосифа достигли апогея и он больше не мог сдержаться. Он зарыдал в их присутствии и сказал: «Я Иосиф». И сразу же за этим спросил: «Жив ли еще отец мой?» (Быт. 45, 3).
Снова, как в тот день, когда с него сорвали рубашку, он стоит перед ними обнаженный. Но на этот раз он открылся по собственному желанию, а не раздет их руками. Не по внешней необходимости и не насильственно, но сам, изнутри и по собственному желанию. И не в роли слабого, но с позиции силы. Не только силы подчиненных ему огромных армий египетского царства, но и внутренней силы человека, который боролся и одолел, — так же, как некогда его отец, как Иаков.
Речь Иуды перед Иосифом (до того, как тот открылся братьям) была поистине трогательной, но, увы, не честной. Иуда снова повторил лживое утверждение, будто Иосиф был растерзан, будто он погиб. Но именно эта ложь объяснила Иосифу самую важную, с его точки зрения, правду: что в глазах отца он мертв, — и он наконец понял, почему тот не стал его разыскивать. Уже в первую встречу братья сказали ему, что у них был еще один брат, но тогда они не употребили ясное слово «умер», а лишь «его нет», что можно было истолковать так же, как «пропал» или «исчез». Теперь же, когда Иуда сказал ему: «У нас есть отец престарелый, и младший сын, сын старости, которого брат умер» (Быт. 44, 20) — и даже процитировал слова Иакова, известные читателю, но не Иосифу: «верно он растерзан», — Иосиф вдруг до конца осознал, каким образом его братья обманули Иакова и как получилось, что отец не пошел искать и спасать его. И только теперь, громко разрыдавшись, он воскликнул: «Я Иосиф, жив ли еще отец мой?»
Вопрос как будто бы странный. Ведь Иосиф знает, что Иаков жив, потому что братья уже сказали ему это, и не раз. Но сейчас он знает, что братья выдумали его собственную смерть, а тот, кто солгал о ком-то, будто тот умер, может также солгать о другом, будто тот жив. И поэтому он требует от них ясного, прямого и окончательного ответа: «Жив ли еще отец мой?» Да или нет?
«Но братья его не могли отвечать ему; потому что они испугались его»[119] (Быт. 45, 3). Они испугались, и этот их страх не исчез и во все последующие годы, несмотря на то что все это время Иосиф заботился о них, кормил и нашел для них владения и работу. И даже семнадцать лет спустя, после смерти Иакова, они из того же страха снова прибегли ко лжи, придумав, будто отец перед смертью приказал, чтобы Иосиф их простил: «Отец твой пред смертию своею завещал, говоря: так скажите Иосифу: „Извини[120] братьям твоим вину и грех их; так как они сделали тебе зло“. И ныне извини вины рабов Бога отца твоего» (Быт. 50, 16–17).
Услышав этот вымышленный отцовский наказ, Иосиф снова заплакал. Он плакал по двум причинам. Во-первых, потому, что братья впервые, пусть косвенно, но попросили у него прощения. А во-вторых, потому, что он вдруг понял, что, несмотря на все годы, прожитые ими в Ханаане после продажи его в рабство, а потом в Египте, под его покровительством и заботой, братья ничуть не изменились — их мир остался все тем же узким и темным миром мести, страха и лжи. И сами они остались теми же темными, злобными, низколобыми и ничтожными людьми, какими были в тот день, возле безводного колодца в Дофане: он — на дне, обнаженный, избитый, дрожащий, они — снаружи, жрущие всласть.
