Что же за сила могучая скрыта в Синь–камне?
Глядя на него, вспоминается богатырь Святогор — единственный языческий богатырь славянского эпоса. Он настолько могуч, что и не воюет ни с кем. Легендарного Илью Муромца при попытке «наезда» Святогор просто опускает в карман, вместе с Бурушкой Косматым. В образе Святогора — огромная мощь ведической культуры Руси, познавшей, может быть, такие тайны Мироздания, к каким современная наука только–только ищет подходы: «…Кабы я тяги нашёл, так я всю землю перевернул… А кабы было одно кольцо в земле, а второе на небесах, ухватился бы я за кольца эти, притянул к земле небушко и смешал бы земных с небесными…»
Но опасно, ох опасно такое Знание, такая Сила, особенно при нечистых руках, при чёрных умах и душах. Наступила эра Рыб — Ночь Сварога, наступило для Руси тёмное время, и перестала носить Святогора мать–сыра земля. Обратился он тогда в камень, а силу свою Илье Муромцу, богатырю православному, передал. Передал, да не всю, малую часть: «А то и тебя мать–сыра земля носить не станет».
Не в этом ли камне спит Святогор, не здесь ли покоится языческая, древняя душа, сила народная — та, что не даёт ему сгинуть совсем, как ни закапывай, как ни топи? И силе той, по преданию, «на бою смерть не писана», нельзя её ни подмять, ни победить! Можно только самим распродать, разбазарить, пропить — прогулять по «кабакам царским»… Говорят, в последние годы Синий камень стал сам постепенно уходить, зарываться в землю. Не от стыда ли?
С низким поклоном поднимаю меч и чувствую сквозь века могучее пожатие Святогора.
Поднимаемся на Ярилину гору. Полная луна стоит над озером. Стороной шумит лес. Вокруг кружатся летучие мыши. На лунной дорожке — движение, скользят чьи‑то тени. Местные жители утверждают, что в эту ночь поплескаться в лунном свете со дна озера выплывают русалки. От всего веет древностью, сказкой. Где‑то здесь жили легендарные берендеи. Кажется, вот–вот засветятся между деревьями костры и на тропинку выбежит Снегурочка, или стройный Лель, или весёлый, неукротимый Мизгирь…
Вот и Ярилина плешь — высокий холм с покатой вершиной, издревле место языческих обрядов, праздников. Здесь далёкие наши предки славили богов, водили хороводы, жгли священные костры… Поднимаемся на вершину и останавливаемся потрясённые: перед нами, залитый лунным светом, смотрит на восток деревянный идол. Яр? Святовит? Кто поставил его здесь? Давно ли? Простор необъятный. Над нами — синий купол неба, расписанный созвездиями, золотым алтарём — блестящая торная гладь. Где, в каком храме увидишь такое?
И в отличие от высоты соборов эта высь не давит, не делает тебя маленьким и ничтожным, наоборот — зовёт взлететь, подняться над озером, над лесом, над миром, над собой…
Спускаемся уже на рассвете. Сходим с освещённой вершины вниз, в туман и сумрак, но у каждого в душе частичка света, ощущение простора, память полёта.
Клещин — древнейшее городище Переславской земли. Когда‑то, задолго до основания Переславля, это была могучая крепость, защита всех окрестных земель. Сейчас это только поросшие травой валы. На место древнего города городищенские бабушки сажают картошку. Но мы‑то знаем, что каждая песчинка этого огромного вала полита кровью русичей.
Взлетаем на вал. Кольчуга плотно облегает плечи, на голове тяжёлый, надёжный шлем, рука сжимает меч, а глаз непроизвольно ищет укрытия — вдруг стрела, или смола, или камни… На вершине восприятие меняется: прикидываешь сектор обстрела, где встать в обороне, как лучше встретить супротивников. А вот и они — вторая цепь ратоборцев поднимается на вал. Скрестились мечи, зазвенело боевое железо — пошла сеча.
Никакими словами не передать жуткий восторг такого боя. Меч на меч, удар на удар, сила на силу. Дрожит под ногами древнейший крепостной вал. Ветер с Плещеева озера рвёт одежду, волосы, душу. Вокруг, за нами Русская земля. Как тысячи лет назад.
И кажется вдруг, что рядом с тобой встаёт кто‑то суровый и древний, чья‑то твёрдая рука подправляет твой удар, посылает твой меч новым, доселе не известным тебе движением, а душу наполняет единый, всепоглощающий призыв: «За Русь!..»
Рубимся до полного изнеможения. Потом долго лежим в траве, смотрим в бездонное, голубое небо и впитываем в себя неукротимую силу этой земли.
Не воинский, с белополотняными шатрами и богатырскими конями, — обычный, детский летний лагерь отдыха, в восьми километрах от Переславля. Нас пригласили с показательным выступлением. Дети ждут; транспорта, как водится, не нашлось, и все эти километры идём своим ходом — в полном боевом. Встречный народ откликается по–разному: кто с удивлением, кто с улыбкой, кто‑то роняет: «Киношники!» Симпатичная девушка интересуется:
— Откуда, витязи?
— С‑под Коломны, князь Александр звал на сечу, — солидно звучит в ответ.
Идём долго. Жара. Успеваем сполна ощутить прелесть боевого перехода. Рубахи липнут к телу, струйки пота стекают из‑под шелома — воистину, нет одежды теплее кольчуги…
Наконец дошли, меж сосен — фанерные домики, мелькает детвора. Ратоборцы разом приосанились, выровняли строй, широким размашистым шагом входим в лагерь. Выражение лиц детей, да и взрослых, трудно передать — это надо видеть!
— Здравы будьте! — руки вздымаются в воинском приветствии.
— З–д-дра–вствуйте…
Выступление началось. На ставшей вдруг сценой травянистой полянке сменяют друг друга картинки из древности, из жизни русского воинства. Перед удивлёнными глазами ребят то проходит древнейший славянский обряд «тризна», то разворачивается шумная воинская слобода с потешными боями, а вот лихо пошла «стенка на стенку»… Меняются времена, костюмы, оружие, меняются стили борьбы, фехтования, кулачного боя. Работаем с отдачей, «до синяков».
Малыши в восхищении. После выступления сразу же попадаем в жестокий полон. На каждом повисает по нескольку ребятишек: потрогать меч подержать, шелом примерить, что‑то спросить, узнать. Объясняем, показываем. Маленькая девчушка прижимается к окольчуженному плечу, шепчет на ухо: «Я вас люблю…» Стоило пройти восемь вёрст, чтобы услышать такое.
Долго не можем вырваться из шумного ребячьего окружения, спасает только призыв к ужину. Прощаемся с ребятами. Если сегодня они хоть чуть–чуть почувствовали себя русскими, славянами, славными потомками Ильи Муромца и Василия Буслаева, то мы приходили не зря.
Городище — село небольшое, старое. Когда‑то древний город, затем крепкое, богатое село, теперь оно доживает свой век. Живут только бабушки–старушки да несколько стариков. Молодёжи почти нет — переехали на центральную усадьбу. Школа, где нас поселили, отработала свой последний учебный год — больше учить некого.
В один из вечеров наши ребята, захватив конфет и сушек, отправляются к бабушкам в гости — побеседовать, расспросить о житье–бытье, «про старину» разговорить. Помнят бабушки многое — работу, беды, праздники, — трудную прожили жизнь. Теперешних порядков не жалуют: «Тьфу!» Рассказывали и деревенские предания: про русалок, да леших, да колдунов. Вот только по нашей части — по воинской — добавить ничего не могут — женщины. Одна только вздыхает изредка: «Был бы жив мой мужик, он бы вам порассказал».
На наше выступление собрались все, даже те, кто без крайней надобности и со двора уже не выходит. Смотрели, слушали с интересом. А как пошли схватки–поединки, забеспокоились: не убились бы ребята. Иногда узнавали: «Вот–вот, так и у нас дрались». Когда же один из бойцов, раскрутившись в «люте», лихо разбросал пятерых нападающих, одна из бабушек с грустью проговорила:
— Вот и мой был такой же — бывало, сколько парней ни насядет, всех побьёт.
Разговорились и дедушки: вспоминали, как дрались из‑за девок, как ходили стенка на стенку с соседней деревней или один конец деревни на другой, — только успевай запоминать–записывать. Седая старушка со строгим лицом и множеством орденских планок на груди похвалила: «Молодцы, ребята. Таких бы к нам в батальон… в 41–м…»
У нас гости. Своего рода местная интеллигенция: барды, художники, любители восточных единоборств, есть даже маг и философ–богослов. Сидим на кухне, пьём чай, разговоры разговариваем. Общие темы нашлись для всех.
