Такой же интерполяцией, как упоминание о Христе и Иакове, является и упоминание об Иоанне Крестителе у Флавия (XVIII, 5, 2).
Таким образом, уже с конца второго столетия мы встречаем у Флавия христианские интерполяции. Молчание Иосифа о главных действующих лицах евангелий было слишком заметно и должно было быть исправлено.
Но если бы даже свидетельство об Иакове было верно, оно в лучшем случае доказывало бы, что существовал Иисус, которого называли Христом, т. е. мессией. И это все, что оно может доказать. «Если это место действительно принадлежало бы Флавию, — пишет Кальтгоф, — то критическая теология получила бы таким путем лишь одну нить ткани, на которой надо нарисовать человеческий образ. Во время Флавия, вплоть до конца второго столетия, было так много лже-Мессий, что о них сохранились только суммарные известия. Так мы знаем Иуду Галилейского, Теудаса, какого-то безымянного египтянина, самаритянина Бар-Кохбу — почему среди них не быть и Иисусу? Ведь среди евреев это было очень распространенное имя».
Следовательно, второе место из Флавия в лучшем случае доказывает, что среди агитаторов, которые тогда вы ступали в Палестине как Мессии, как помазанники Божии находился и Иисус. Но мы ничего не узнаем ни о жизни его, ни о деятельности.
Другое упоминание об Иисусе, принадлежащее нехристианскому писателю, мы находим в «Анналах» римского историка Тацита, составленных около 100 года после Р. X. В пятнадцатой книге описывается пожар Рима при Нероне. Вот что мы читаем в 44-й главе:
«Чтобы опровергнуть этот слух (возлагавший вину за пожар на Нерона), он выставил виновниками людей, ненавидимых за их позорные деяния, которых народ называл христианами, и предал их изысканнейшим казням. Родоначальник этого имени, Христос, был казнен в правление Тиберия прокуратором Понтием Пилатом. Подавленное, таким образом, на время гибельное суеверие не раз прорывалось вновь наружу не только в Иудее, где первоначально зародилось это зло, но и в самом Риме, куда со всех сторон стекается все ужасное и позорное (atrocia aut pudenda) и находит себе последователей. Сначала были схвачены немногие, сознавшиеся в своей вине, а потом, на основании их показаний, огромное множество людей, которые, впрочем, были осуждены не за поджигательство, а за человеконенавистничество. Их казнь сделалась развлечением; их заворачивали в шкуры диких зверей и отдавали на растерзание псам, или распинали, или сжигали их при наступлении тьмы, дабы они служили светильниками. Для этого зрелища Нерон открыл свои сады и устроил игры в цирке, причем он сам, в одежде возницы, смешивался с толпой или принимал участие в ристалищах. Хотя речь шла о злодеях, заслуживавших самого жестокого наказания, их судьба вызывала сострадание, так как они пали жертвой не во имя всеобщего блага, а произвола одного человека».
Это свидетельство, наверное, не было фальсифицировано христианами в их пользу. Правда, достоверность его также была подвергнута сомнению, так как Дион Кассий ничего не говорит о гонении на христиан при Нероне. Но Дион Кассий жил столетием позже, чем Тацит. Светоний, писавший вскоре после Тацита, также сообщает в своей биографии Нерона о гонении на христиан, «людей, которые предались новому и злостному суеверию» (гл. 16).
Но об Иисусе Светоний ничего не сообщает, а Тацит не упоминает даже его имени. Христос, греческое слово, означающее «помазанник», есть только греческий перевод еврейского слова «мессия». О деятельности Христа и содержании его учения Тацит не говорит ни одного слова.
И это все, что мы узнаем об Иисусе из нехристианских источников, относящихся к первому столетию нашего летосчисления.
Глава 2. Христианские источники
Но может быть, христианские источники гораздо богаче различными сведениями? Разве мы не имеем в евангелиях самое подробное описание учения и деятельности Иисуса?
Конечно, это описание очень подробно. Но пример с интерполяциями в тексте Флавия показал уже нам характерный признак старой христианской историографии, ее полный индифферентизм к истине. Она заботилась не об истине, а об эффекте, и она не была при этом очень разборчива в выборе средств.
Справедливость требует признать, что христианская историография для своего времени не представляет исключения. Иудейская религиозная литература поступала не лучше, и «языческие» мистические течения последних, столетий до Рождества Христова и первого столетия после него грешили тем же пороком. Легковерие публики, страсть ко всякого рода сенсации и недостаточная уверенность в собственных силах, потребность опереться на сверхчеловеческие авторитеты, отсутствие чувства действительности — свойства, с причинами которых мы познакомимся дальше, — заражали всю литературу тем сильнее, чем больше она покидала почву предания. Многочисленные доказательства этого мы находим в христианской и еврейской литературах. Что родственная христианству мистическая философия также склонялась к этому, показывает пример неопифагорейцев. Это направление возникло в первом столетии до начала нашей эры и представляло смесь платонизма и стоицизма, исполненную веры в откровение и чудеса. Оно выдавало себя за учение древнего философа Пифагора, который жил в шестом столетии до нашего летосчисления — или Рождества Христова, как говорят обыкновенно, — и о котором почти ничего не было известно. Тем более удобно было приписывать ему все, что нуждалось в авторитете крупного имени.
«Неопифагорейцы хотели, — пишет Пфлейдерер, — чтобы их считали верными учениками старого самосского философа; чтобы выставить их учение как старопифагорейское, были произведены бесчисленные фальсификации сочинений, без всякого зазрения вкладывавших в уста Пифагора или Архита учения, на которых лежал несомненный отпечаток платоновского или аристотелевского происхождения».
С этим же явлением мы встречаемся в ранней христианской литературе. Она представляет поэтому хаос, распутыванием которого больше ста лет занимается ряд самых проницательных умов, не достигших, впрочем, до сих пор сколько-нибудь определенных результатов.
До какой степени перекрещиваются и запутываются в настоящее время различные мнения о происхождении ранних христианских сочинений, хорошо показывает пример Апокалипсиса св. Иоанна. Вот что пишет о нем Пфлейдерер:
«Книга пророка Даниила принадлежит к самым старым откровениям и является образцом для всей этой литературы. А так как ключ к видениям Даниила был найден в событиях Иудейской войны при Антиохе Епифане, то вполне основательно сделан был вывод, что и Иоанновский Апокалипсис может быть объяснен из условий его времени. Так как мистическое число 666 в 13-й главе, 18-м стихе, было почти одновременно отнесено несколькими учеными (Бенари, Гитциг, Рейс) — на основании численного значения еврейских букв — к императору Нерону, то путем сравнения 13-й и 17-й глав пришли к заключению, что Апокалипсис составлен вскоре после смерти Нерона, в 68 г. после Р. X. Это мнение долго оставалось господствующим, в особенности среди представителей старой Тюбингенской школы: исходя из неоспоримого для нее положения об авторстве апостола Иоанна, она искала объяснение всей книги в партийной борьбе между иудаистами и павликианами, причем допускала очень произвольные толкования (Фолькмар в особенности). Новый толчок к основательному исследованию этой проблемы дан был в 1882 г. одним из учеников Вайцзекера, Даниэлем Фельтером, который пришел к заключению, что Апокалипсис представляет многократную переработку одного основного сочинения различными авторами в промежуток времени от 66 до 110 г. (позже до 140 г.). Примененный им литературно-исторический метод подвергся в ближайшие 15 лет самым разнообразным вариациям: по мнению Фишера, Апокалипсис являлся переработкой одного еврейского сочинения христианским редактором; Сабатье и Шен, наоборот, думают, что в христианское сочинение были вплетены иудейские элементы. Вейланд отличает два еврейских первоисточника времен Нерона и Тита и христианскую редакцию при Траяне; Спитта нашел одно основное христианское сочинение, составленное в 60 г. после Р. X., два еврейских источника 63 и 40 гг. после Р. X. и христианского редактора при Траяне; Шмидт — три еврейских источника и двух христианских редакторов, а сам Фельтер в своем новом труде (1893 г.) нашел уже первичный Апокалипсис 62 г. и четыре редакции его при Тите, Домициане, Траяне и Адриане. В результате всех этих противоречащих друг другу гипотез непосвященные получали впечатление, что в области новозаветных исследований нельзя прийти ни к какому определенному заключению».
Впрочем, сам Пфлейдерер думает, что «ревностные исследования последних двух десятилетий» все-таки дали «определенный результат», но он не берет на себя смелость сказать это с уверенностью и употребляет слово «по-видимому». Если мы даже встречаем сколько-нибудь определенные заключения относительно ранней христианской литературы, то почти все они носят отрицательный характер: мы знаем теперь, что именно представляет подделку и вставку.
