Друзья Аввакума просили за него в Москве, и в итоге ему с женой и шестью детьми приказали жить в Поморье на Мезени[79]. Здесь он провел больше года, а семья оставалась и позднее.
Весной 1666 года Аввакума под стражей повезли в Москву для суда на большом церковном соборе. Сначала его держали в Пафнутьево-Боровском монастыре, безуспешно уговаривая принять новые обряды. Затем отвезли в столицу, где после прений о вере повели в Успенский собор, расстригли и предали анафеме[80].
Перед судом греческих патриархов и русских архиереев несломленный Аввакум предстал 30 апреля 1667 года. Он вспоминал: «От писания с патриархами говорил много. Бог отверз грешные мои уста, и посрамил их Христос!»
После долгих споров греки заявили Аввакуму:
– Что-де ты упрям? Вся-де наша палестина, – и серби, и албансы, и волохи, и римляне, и ляхи, – все-де трема персты крестятся. Один-де ты стоишь в своем упорстве!
Протопоп им ответил:
– Вселенстии учителие! Рим давно упал и лежит невсклонно. И ляхи с ним же погибли, до конца враги быша християном. А и у вас православие пестро стало от насилия турескаго Магомета. Да и дивить на вас нельзя, немощни есте стали. И впредь приезжайте к нам учитца! У нас Божиею благодатию самодержство. До Никона отступника в нашей Росии у благочестивых князей и царей все было православие чисто и непорочно и Церковь немятежна.
Патриархи задумались, а русские епископы загалдели:
– Глупы-де были и не смыслили наши русские святыя. Не учоные-де люди были, чему им верить? Они-де грамоте не умели.
Эти слова оскорбили Аввакума, он не стерпел и выбранил собор. Архиереи кинулись на протопопа и стали его избивать, а потом приказали посадить на цепь.
После собора Аввакум и другие ревностные защитники старой веры (священник Лазарь из города Романова и соловецкий инок Епифаний) были отправлены в заточение в Пустозерский острог. Перед отправкой в ссылку Лазаря и Епифания подвергли казни: им отрезали языки, иноку также «поперек костей» отсекли четыре перста на правой руке.
А Лазарю, как вспоминал Аввакум, «положа правую руку на плаху, по запястье отсекли. И рука отсеченная, на земли лежа, сложила сама персты по преданию и долго лежала так пред народы. Исповедала, бедная, и по смерти знамение Спасителево неизменно. Мне-су и самому сие чудно: бездушная одушевленных обличает!» Самого протопопа от казни спасло лишь заступничество царицы.
В декабре 1667 года Аввакум и его соратники прибыли к своему последнему земному пристанищу, которым стала страшная земляная яма. Наступил заключительный период жизни протопопа.
Но в заточении Аввакум не унывал. В письме к своему ученику Семену Крашенинникову он с грубоватым юмором рассказывал о темнице, в которой сидел вместе с Епифанием: «Я ведь не богослов, что на ум напало, я тебе то и говорю. Горазд я, Симеон, есть да спать, а как ветхая та испражнять? Покой большой у меня и у старца милостию Божиею. Где пьем и ядим, тут, прости Бога ради, и лайно испряжняем, да складше на лопату, да и в окошко. Хотя воевода тут приходит, да нам даром. Мне видится, и у царя Алексея Михайловича нет такова покоя. Еретики, собаки! Как то их диявол научил: жива человека закопай в землю! Хлебом кормят, а срать не пускают!»
В апреле 1668 года в Пустозерск прибыл четвертый узник-старообрядец – Феодор, диакон кремлевского Благовещенского собора. До этого в феврале ему отрезали язык.
Во время заключения протопоп Аввакум написал многочисленные послания единомышленникам, челобитные царю и другие сочинения, которые были для староверов «светлее солнца». Здесь же не самочинно, но по благословению старца Епифания взялся Аввакум за свое прославленное «Житие».
Заточив Аввакума в Пустозерском остроге, за тысячи верст от Москвы, власти надеялись заставить его замолчать. Но вышло наоборот. Пустозерск превратился в проповеднический и вероучительный центр старообрядческого движения.
Сочинения протопопа, написанные в холодной земляной яме, в кромешной тьме, при багровом дымном свете лучины, обошли весь мир, пережили века и читаются поныне.
Проходили годы, на Руси совершались важные перемены, а тяжелому заключению не предвиделось конца. В 1676 году скончался Алексей Михайлович, и на престол вступил его сын Феодор.
Наверное, протопоп умер бы в тюрьме своей смертью от голода и холода, забытый властями. Но его судьба резко переменилась 6 января 1681 года.
В этот день, на праздник Богоявления Феодор Алексеевич был на Москве-реке, где совершался чин освящения воды. В это время в кремлевском Архангельском соборе, где похоронены русские цари, старообрядцы «безстыдно и воровски метали свитки богохульныя и царскому достоинству безчестныя… Тайно вкрадучися в соборныя церкви, как церковныя ризы, так и гробы царския дехтем марали и сальные свечи ставили»[81].
Началось следствие, и возникло подозрение, что староверы действовали «наущением того же расколоначальника и слепаго вождя своего Аввакума». Протопопа обвинили в распространении «злопакостных» и «злохульных» писаний, направленных против царя и высшего духовенства.
И вскоре из Москвы в Пустозерск пришел указ: «За великие на царский дом хулы сжечь Аввакума и его товарищей». В Страстной Пяток, 14 апреля 1682 года протопоп Аввакум, поп Лазарь, диакон Феодор и инок Епифаний были казнены.
В 1632 году в Москве в семье царского дворецкого Прокопия Федоровича Соковнина родилась дочь Феодосия. Вместе с ней в отцовском доме росли два старших брата, Феодор и Алексей, и младшая сестра Евдокия.
В семнадцать лет скромную и благочестивую красавицу Феодосию выдали замуж за царского спальника и ближнего боярина Глеба Ивановича Морозова. Этот суровый вдовец был гораздо старше юной супруги – ему было далеко за пятьдесят, он был славен и богат, владел более чем двумя тысячами крестьянских дворов.
Еще более славен и богат был его старший брат Борис Иванович Морозов, влиятельнейший человек того времени, дядька (воспитатель) и свояк царя Алексея Михайловича, всесильный временщик, бывший молодому самодержцу «во отцово место». Борису Ивановичу принадлежало неслыханное по тем временам богатство – более семи тысяч дворов.
Выйдя замуж за Глеба Ивановича, Феодосия стала вхожа и в царские палаты, и в дома высшей московской знати. Муж любил Феодосию, и она отвечала ему почтительной, благоговейной любовью, заповеданной строгими уставами Домостроя. В 1650 году у Морозовых родился сын Иван, болезненный и тихий мальчик.
После смерти бездетного Бориса Морозова все его вотчины перешли к брату. А после того, как в 1662 году умер Глеб Морозов, единственным наследником и владельцем несметных богатств боярского рода оказался малолетний Иван Глебович, опекаемый матерью.
Неизвестно, когда Феодосия познакомилась с протопопом Аввакумом, ставшим ее духовным отцом. Весной 1664 года Аввакум, вернувшийся из сибирской ссылки в Москву, поселился в доме Морозовой, хотя Алексей Михайлович сначала поместил протопопа с семьей в Кремле, поближе к себе. Но Аввакум предпочел царским хоромам терем боярыни.
Здесь протопоп наставлял духовную дочь в благочестии, читая вечерами ей душеполезные книги, она же в это время пряла нитки или шила рубахи. Эти нитки, рубахи и деньги Феодосия тайно раздавала нищим.
На сирых и убогих боярыня истратила треть огромного состояния. Дома же ходила в заплатанной одежде, а под ней сокровенно носила власяницу, которую надевала, благословляясь у духовного отца:
– Благослови-де до смерти носить! Вдова-де я молодая после мужа своего, государя, осталася. Пускай-де тело свое умучю постом, и жаждею, и прочим оскорблением. И в девках-де, батюшко, любила Богу молитися. Кольми же во вдовах подобает прилежати о души, веще бессмертней[82].
Набожная боярыня щедро подавала милостыню на храмы и монастыри. В своем доме привечала прокаженных, юродивых и странников. Один из странников, инок Трифилий, рассказал Феодосии о благочестивой подвижнице, старице Мелании – ученице Аввакума. Морозова пригласила старицу к себе и стала ее смиренной послушницей.
Опытная и учительная инокиня, Мелания наставляла боярыню «сотворити всякое богоугодное дело». Вместе они ходили по тюрьмам и разносили милостыню. Вместе, встав затемно, ежедневно обходили московские святыни и поклонялись им.
В это же время Феодосия захотела принять иночество. Неоднократно она обращалась к наставнице, умоляя постричь ее, но Мелания не спешила. Тайный постриг состоялся лишь осенью 1670 года, когда в Москве прилучился старообрядческий проповедник, игумен Досифей, который и совершил чин пострижения. Боярыня Феодосия стала черницей Феодорой.
Новоначальная инокиня предалась суровому подвигу – посту, молитве и молчанию. И совершенно устранилась от домашних дел, которые препоручила верным людям.
