Открытость II Ватиканского собора удивила мир, не знавший о подводных течениях в католической церкви. Но чтобы он состоялся, богословы трудились в течение полувека. Такие эксперименты, как, например, использование священников-рабочих, стали результатом богословских поисков, к которым Рим относился без энтузиазма. Но самое главное, были богословы, чья католическая вера никогда не подвергалась сомнению, но труды которых либо отвергались, либо игнорировались Ватиканом.
Самым творчески мыслящим среди этих богословов был, пожалуй, Пьер Тейяр де Шарден. Он родился во французской аристократической семье и уже в раннем возрасте решил стать иезуитом. Он был рукоположен в священники в 1911 году. Когда началась Первая мировая война, он отказался от звания капитана, положенного военным священникам, и служил капралом в качестве санитара, выносившего раненых на носилках. По окончании войны он стал полноправным членом Общества Иисуса и в 1922 году получил степень доктора палеонтологии. Его всегда интересовала теория эволюции, но не как отрицание творения, а как научный путь постижения действия Божьей творческой силы. Однако его первые сочинения о взаимосвязи между верой и теорией эволюции очень быстро подверглись осуждению со стороны Рима. Ему запретили в дальнейшем публиковать работы на богословские темы, а самого отправили служить в Китай, где, как полагали, он не сможет принести большого вреда. Будучи послушным священником, он подчинился. Но запрет не мешал ему продолжать писать, хотя он и не публиковал свои рукописи. Таким образом, занимаясь палеонтологическими изысканиями в Китае, он одновременно продолжал богословскую работу, показывая написанное лишь нескольким близким друзьям. В 1929 году он участвовал в идентификации черепа синантропа, ставшей еще одним подтверждением принципа эволюции и принесшей ему известность в научных кругах всего мира. Но Рим по-прежнему не давал ему разрешения на публикацию его философских и богословских работ, распространявшихся теперь среди друзей во Франции. Лишь после его смерти в 1955 году друзья опубликовали его сочинения, сразу же привлекшие широкое внимание.
Признавая общие принципы теории эволюции, Тейяр де Шарден отвергал тезис Дарвина, согласно которому движущей силой эволюции является "выживание наиболее приспособленных". Вместо этого он выдвинул концепцию о "космическом законе усложнения и осознания", означающем, что эволюция представляет собой движение к более сложному и более осознанному. На каждом этапе эволюции мы видим определенное количество организмов, относящихся к разным стадиям или сферам эволюционного процесса. Эволюция начинается с "ткани универсума", которая затем превращается в "литосферу" – материю, образующую молекулы, которые в свою очередь соединяются в тела. Следующая стадия – "биосфера", в которой появляется жизнь. Из нее развивается "ноосфера", в которой жизнь начинает осознавать себя. На этом этапе эволюция не прекращается, но принимает осознанный характер. Люди в том виде, в каком мы их сейчас знаем, – это еще не конец эволюционного процесса. Мы находимся на определенном этапе продолжающейся эволюции, ведущей к "гоминизации" человека. Эта новая стадия характеризуется тем, что, будучи разумными существами, мы принимаем участие в собственной эволюции.
Но что касается пути, по которому должна идти эволюция, то здесь мы не предоставлены самим себе. В этом процессе есть "пункт Омега" – конечный пункт всего космического процесса. Чтобы понять эволюцию, на нее надо смотреть не от начала до конца, а с конца до начала. Смысл всему процессу придает его завершение. А завершением этим, "пунктом Омега", является Иисус Христос. С Ним началась новая и заключительная стадия эволюции – "христосфера". Подобно тому как человечность и божественность неразделимо и неслитно соединились в Христе, каждый из нас в конце соединится с Богом, оставаясь при этом самим собой. Церковь, Тело Христово, есть новая историческая реальность, связанная с "пунктом Омега". Таким образом, Тейяр де Шарден соединил науку с богословием и даже со значительной примесью мистических идей. Но, в отличие от большинства представителей мистических направлений, он был мистиком, обращенным к миру.
Влияние Тейяра де Шардена заметно даже среди многих из тех, кто не принял его широкомасштабной космической схемы. Его попытка смотреть на эволюционный процесс "с конца до начала" побудила современных богословов, как католических, так и протестантских, вновь обратиться к эсхатологии – учению о "последних днях". Во многих важных разделах современного богословия эсхатология стала полезным исходным пунктом, а не просто дополнением ко всей остальной богословской системе. Во-вторых, мысль Тейяра де Шардена о продолжающемся эволюционном процессе и о нашем сознательном участии в нем побудила других богословов заняться исследованием вопроса об участии человека в осуществлении Божьих целей и относиться к человечеству как к активной действующей силе в формировании исторического процесса. Наконец, его земной мистицизм побудил многих связать свою духовную жизнь с политической деятельностью.
Еще одним представителем богословской мысли, развивавшейся в католической церкви в первой половине XX века вопреки желаниям Ватикана, был Анри де Любак, тоже французский иезуит и друг Тейяра де Шардена. Вместе с Жаном Даниелу де Любак издал объемное собрание ранних христианских произведений. Это солидное академическое издание было обращено к современной аудитории и отражало стремление де Любака связать в творческой и динамичной манере современный мир и христианское предание. По его мнению, за последние годы представление церкви о предании стало более узким, вследствие чего все христианское предание в значительной степени утратило динамизм. В сравнении с широтой и универсальностью раннего предания современное католическое богословие казалось узким и избитым. Но такие взгляды встретили неодобрение Рима, и к середине столетия его тоже заставили замолчать. Когда запрет был снят, иезуиты попросили его написать критическое исследование трудов и мыслей Тейяра де Шардена, дав им оценку в свете католического предания. Первый том был опубликован на французском языке в 1962 году, и Рим отреагировал немедленно, остановив проект и запретив повторную публикацию и перевод уже изданного тома. Де Любак не вполне разделял космическую масштабность взглядов Тейяра де Шардена, и это в сочетании с его глубоким знанием раннего христианского предания способствовало тому, что он оказал более сильное влияние на католическое богословие. Но он тоже считал, что перед всем человечеством стоит общая цель и что ход исторического развития легче всего понять при осознании, что этой целью является не кто иной, как Иисус Христос. Церковь – не как общественная организация, а как мистическое Тело Христово – являет собой священный символ в окружающем ее мире. Хотя Рим принуждал его к молчанию, де Любак пользовался уважением со стороны многих богословов и прогрессивно настроенных епископов и стал одним из "перито", то есть экспертов, участие которых во II Ватиканском соборе в значительной степени предопределило результаты работы этой ассамблеи. Сама его идея, что церковь представляет собой священный символ для мира, послужила основанием для принятия собором документов, отражавших открытость церкви миру.
Ив Конгар, еще один "перито" на П Ватиканском соборе, придерживался примерно той же ориентации. Он на собственном опыте пережил тяготы современной жизни – в 1939 году его призвали во французскую армию, и с 1940 по 1945 годы он находился в немецком плену. Будучи доминиканцем, он позднее возглавил доминиканский монастырь в Страсбурге. Как и де Любак, он пришел к убеждению, что в результате богословских споров церковь сузила свое понимание предания и тем самым отказалась от многих богатых по содержанию составляющих этого предания. Особенно его волновал вопрос о самосознании церкви, поэтому он считал необходимым выйти за рамки превалировавшего в то время чисто юридического и иерархического представления о церкви. Вдохновение он черпал в ранних учениях о церкви, в которых на первом плане находился образ "Божьего народа" и основное внимание уделялось мирянам. Такая точка зрения, подразумевавшая открытость другим христианам, в первой половине века казалась католикам необычной. Так же как Тейяра де Шардена и де Любака, Рим на какое-то время принудил Конгара к молчанию. Но он пользовался большим авторитетом и стал одной из ведущих богословских фигур на II Ватиканском соборе. Его влияние на этой ассамблее выразилось прежде всего в принятии постановлений о природе церкви, экуменизме и церкви в современном мире.
Самым влиятельным католическим богословом XX века можно, по-видимому, считать иезуита Карла Ранера, который тоже исполнял обязанности "перито" на II Ватиканском соборе. Ранер был одним из семи детей немецкого школьного учителя – его брат Гуго тоже стал известным иезуитским богословом – и написал свыше трех тысяч книг и статей. Они касались как сугубо теоретических богословских тем, так и вопросов повседневной жизни, таких, например, как "почему мы молимся по вечерам". Но во всех случаях Ранер пользовался примерно одинаковым методом: он обращался к преданию и к современному миру и ставил перед преданием совершенно иные вопросы, нежели было принято. Цель его заключалась не в постижении тайны мироздания, а в прояснении таинственной природы бытия, в возвращении тайны в центр повседневной жизни. В философском плане он черпал вдохновение как у Фомы Аквинского, так и у Мартина Хайдеггера, одного из крупнейших экзистенциалистов. Но философия его интересовала только в той мере, в какой она помогает прояснению христианского учения. Он очень мало занимался популяризаторской работой, предпочитая писать в основном для богословов, которых он призывал к открытости и новому пониманию предания. По этим причинам, хотя он неоднократно предлагал истолкования предания, отличавшиеся от общепринятых взглядов, Рим никогда не принуждал его к молчанию, как это было в случае с его французскими коллегами. Его влияние прямо или косвенно просматривается практически во всех документах II Ватиканского собора, однако в наибольшей степени оно проявилось, пожалуй, в понимании им роли епископства. При жизни многих поколений в католичестве развивалась тенденция к большей централизации власти в Риме по модели монархического управления. Ранер исследовал вопрос о епископате и, не отвергая приоритета Рима, сделал упор на коллегиальном характере епископства. Это в свою очередь подразумевало, что церковь может быть действительно вселенской, приспосабливаясь к любой культурной среде и не обязательно принимая за эталон истины римские или западноевропейские точки зрения. Такое представление о всеобщности и коллегиальности выразилось в решениях собора, касающихся не только самого епископства, но и использования родного языка и приспособления литургии к разным культурным условиям.
