Теперь невозможно установить в точности, когда именно и как у него родилась мысль о создании особой, явной пространственно-архитектурной иконы горнего мира на Русской земле. Эта мысль созревала постепенно.
Первые архитектурные впечатления Никита Минин (так звали его в миру) получил в юности в Макарьевом Желтоводском монастыре близ Нижнего Новгорода, где в первой половине 20-х годов XVII века он был послушником и где в то время как раз велись большие ремонтно-строительные работы. Они должны были дать ему и первые практические уроки архитектуры и строительства, и познакомить его с определенными богословскими идеями русской храмовой и монастырской архитектуры. Вторым важным этапом явилось для будущего патриарха почти десятилетнее пребывание в Москве до 1636 года. Невероятно любознательный, просто горевший жаждой духовных знаний, чрезвычайно много читавший отец Никита никак не мог пройти мимо идей «второго» и «нового» Иерусалима, «третьего Рима», широко распространявшихся тогда в русском церковном обществе. Он отлично знал Священное Писание, и в том числе Откровение Иоанна Богослова, святоотеческие толкования на эту книгу и, конечно, много раз задумывался над теми образами Горнего Иерусалима, которые были воплощены в Москве и которые он видел воочию. Третьим этапом жизни было его пострижение в монашество в Анзерском скиту Соловецкого монастыря в 1636 году с именем Никон. Прежде всего его наблюдательное сознание должен был поразить Соловецкий остров с монастырем на нем. Настоящая церковная твердыня, сущий град, или престол Божий, но не посреди земли, а посреди моря. Вполне вероятно, что образ престола Божия, града святых посреди воды тогда уже глубоко запал в душу иеромонаха Никона, породив прямые ассоциации с Откровением Иоанна Богослова, где сказано: «... Перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу» (4, 6), и в другом месте: «И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем, и победившее зверя и образ его... стоят на этом стеклянном море, держа гусли Божии, и поют песнь Моисея, раба Божия, и песнь Агнца, говоря: велики и чудны дела Твои, Господи Боже Вседержитель! Праведны и истинны пути Твои, Царь Святых! Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? Ибо Ты един свят. Все народы придут и поклонятся пред тобою...» (15, 2-4) Монашеские псалмопения, богослужения, молитвы и славословия Богу на Соловецком и Анзерском островах посреди моря как нельзя более точно соответствовали образу Откровения. Но эти островные монастыри соответствовали также и ряду других, экклезиологических представлений, образующих как бы концентрические круги. Если учесть, что православный Восток был тогда как бы затоплен мусульманством, то Россия, Русская земля - единственный остров православия в мире. В самой России островом спасения является Церковь; в свою очередь, в ней самой надежным островом посреди «житейского моря, воздвигаемого напастей бурею» является духовное подвижничество, находящее свое предельно законченное, как бы кристаллическое выражение в православном монашестве, в русском монастыре. Это богословие «острова спасения», или «престола Божия у моря», или «собрания святых среди моря» будет последовательно развиваться Никоном в течение всей его жизни. При уходе из Анзерского скита в 1639 году на Белом море Никон попал в сильный шторм и едва не погиб, горячо моля Бога о спасении. И лодку его неожиданно выбросило на Кийский остров Онежской губы. На этом острове своего спасения (в буквальном смысле слова) Никон дал обет Богу поставить монастырь, что впоследствии, став патриархом, и исполнил. Придя в Кожеозерскую пустынь на материке, о. Никон довольно скоро испросил благословение на пустынножительство на острове посреди озера, где жил, соблюдая правило скита Анзерского острова. Свой знаменитый Иверский Валдайский монастырь патриарх Никон построил на острове Валдайского озера. Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь построен им так, что глубокая излучина реки Истры (Иордана), речка Золотушка и искусственный ров, соединивший их, окружили монастырь со всех сторон водой, соделав его тоже как бы островом. «Отходная пустынь» (скит) патриарха Никона рядом с этим монастырем тоже была поставлена на островке. Наконец, находясь уже в ссылке, на закате жизни, Никон ухитряется создать на Белоозере искусственный остров, на котором ставит каменный крест с надписью: «Никон, Божией милостью Патриарх, поставил сей крест Господень, будучи в заточении за слово Божие и за Святую Церковь - на Беле-озере в Ферапонтове монастыре в тюрьме».
Что все это делание не было безотчетным (просто в память об Анзерском острове, где он принял монашеский постриг), убеждает нас то обстоятельство, что святейший Никон создает свои островные монастыри и прочие островные сооружения в тот период, когда его сознанием уже владеет «иерусалимская» и «новоиерусалимская» символика. Следовательно, это островное богословие соединяется, сочетается с богословием образа горнего мира.
Следующим значительным этапом идейно-духовного развития патриарха Никона было пребывание в сане архимандрита Ново-Спасского монастыря в Москве в 1646-1649 годах, связанное с началом его возвышения и дружбой с царем Алексеем Михайловичем. Здесь Никон руководил постройкой нового каменного соборного храма и новых стен. В этот же период он познакомился и много беседовал в столице с находившемся в ней иерусалимским патриархом Паисием, который подарил ему в 1649 году сувенир Святой земли - кипарисовую инкрустированную перламутром модель храма Гроба Господня (Воскресения Христова) в Иерусалиме палестинском.
Эта модель вплотную приблизила Никона к желанию построить нечто подобное в натуральную величину в России. Косвенным свидетельством в пользу такого предположения может служить факт, описанный архидиаконом Павлом Алеппским, побывавшим в Новгороде в 1655 году по предложению патриарха Никона, который был митрополитом Новгородским с 1649 по 1652 год. В Софии Новгородской на Великом входе за литургией несли вместе с чашей и дискосом серебряные изображения Сионов, подобные храму Воскресения Христа в Иерусалиме621. Если такой обычай даже не был установлен святителем Никоном, то во всяком случае был им одобрен и утвержден. Это значит, что модель (копия) храма Гроба Господня не выходила у него из головы. А прямым свидетельством в пользу этого является следующее. В 1649 году старец Троице-Сергиевой лавры Арсений Суханов отправился на Восток будто бы за древними книгами и рукописями для книжных и обрядовых исправлений в Русской церкви. Возвращается он с Востока окончательно в 1654 году и привозит патриарху Никону свой знаменитый «Проскинитарий», где даны подробное описание храма Гроба Господня в Иерусалиме и обмеры этого храма, сделанные по просьбе святейшего. Правда, Арсений, в период с 1649 по 1654 год трижды возвращался с Востока в Россию. Поэтому трудно сказать, когда именно патриарх Никон сделал ему этот заказ, важно, что в любом случае он был сделан задолго до того, как Никон приступил к созданию Нового Иерусалима. Почему же, став патриархом, святейший Никон принялся строить сначала не Новый Иерусалим, а другой Иверский Валдайский монастырь? Вряд ли Никона устраивало простое копирование одного только иерусалимского храма Гроба Господня, хотя, как архитектор «Божией милостью», по призванию622, он не мог не загореться желанием постройки такого храма в натуральную величину, имея пред собой его кипарисовую модель. Но в то же время и прежде всего Никон был патриарх Всея Руси - единственной могучей православной державы мира, много думавший о всемирном историческом и духовном значении Русской Православной Церкви, которая не им одним давно осознавалась как Святая Русь - образ Небесного Иерусалима и горнего Сиона. И к этим Небесным образам Никон давно тяготел. Становится ясно, что для патриарха Никона никак не соединялись в богословском синтезе его экклезиологические взгляды и две тенденции в символике русского храмо- и градостроительства, шедшие, как мы видели, двумя независимыми, но параллельными путями, - воплощение образов исторической Палестины (исторического Иерусалима) и воплощение образов горнего мира («Иерусалима Нового»), насколько он описан в Откровении Иоанна Богослова. Последняя тенденция как будто уже нашла свое выражение в Москве, о чем мы уже говорили. Никон это хорошо знал. Но он хорошо знал также и то, что Москва - это прежде всего «третий Рим» и не только в духовном смысле, как преемница церковной столицы православия - Константинополя, но как мирская столица, державный центр, в чем-то подражавший даже языческому Риму и другим столицам мировых империй. К тому же Москва - это все-таки и город мирской суеты, «житейского моря, воздвигаемого напастей бурею»... Человек глубокого духовно-аскетического подвига и опыта, бежавший в свое время из Москвы спасаться на край света, на остров в Белом море, Никон тонким подвижническим духом чувствовал, что смешение разных миров и образов жизни не дает возможности Москве быть в полной мере образом Горнего Иерусалима. Здесь этот образ растворен с образами совсем иного характера и духа. К тому же если говорить о храме Покрова на Красной площади, то он мог быть «Иерусалимом Новым» лишь в смысле знака (знамения), но не образа623, поскольку кроме некоторых черт «Иерусалим Новый» как Царство Небесное не явлен даже в Откровении в достаточно описуемом виде. Отсюда, во-первых, следовало, что создать относительно чистый образ Царства Небесного можно только вне мирской, городской суеты. А во-вторых, как его создать? Здесь важнейшее значение приобретал богословский вопрос теории образа.
