быть
сознаваемо, а мы не знаем — сознают-ли животные свои страдания.
Самые высшие умственные процессы могут быть бессознательны; даже такой спиритуалист, как, напр., Dunan 34, допускает, что бобры и пчелы строят свои постройки и ульи так же, как гений, создающий бессознательно новые теории; бобры и пчелы только не сознают тех процессов, которые создают их удивительные постройки. Даже не вдаваясь в такие фантастические, по справедливому замечанию Fouillée 35 предположения, как, напр., был-ли бы взят турками Константинополь, если-бы не было сознания, мы можем, на основании несомненных клинических наблюдений, утверждать, что человек без сознания может думать, поступать почти также, как и всегда. Отсутствие сознания, правда, характеризуется отсутствием воспоминания за весь период бессознательного состояния, но в продолжение этого периода больной помнит, что с ним было; но крайней мере, его поступки доказывают, что он помнит то, что с ним было во время припадка болезни. Я не ссылаюсь на больных с раздвоением сознания, потому что считаю опубликованные до сих пор случаи неубедительными: я видел один из наиболее известных случаев, описанный известным ученым, и эта больная, казалось мне, просто обманщица. Спросить себя — страдает-ли, действительно, эпилептик в период отсутствия сознания, сознает-ли свои страдания, помнит-ли свои страдания, а, следовательно, существуют-ли эти страдания? Можно сказать да, потому что он избегает неприятного, по всей вероятности, чувствовав боль и холод, кутался от холода и т. п., но можно сказать и нет, потому что для его сознания, для его личности, как таковой, страдания не существовали. Придя в сознание, эпилептик не знает о своих бывших страданиях. Я помню эпилептичку, с удивлением рассматривавшую перевязки на своих руках: она не знала, что во время припадка обварила кипятком свои руки; придя в сознание, она начала жаловаться на боль от обжогов; во время припадка она сопротивлялась наложению повязок, кричала при этой операции и старалась сорвать повязки; повидимому, и тогда она испытывала боль.
Во всяком случае несомненно, что многие умственные процессы могут быть бессознательны; больной в бессознательном состоянии никак не ниже по умственной деятельности большинства животных; для больного в этом состоянии, можно предполагать, нет страданий: придя в сознание он их не помнит, почему мы заключаем, что он их не-сознает. Дело в том, что мы можем себе представить бессознательные ощущения, представления, заключения, намерения, поступки — и мы их наблюдаем, но бессознательного страдания даже и представить себе нельзя 36.
Чем слабее воспоминание о перенесенной боли, тем менее эта боль существует для сознания. Не мало людей совершенно забывают о перенесенных несчастьях: они, напр., знают 37, что лет десять тому были в нищете, но не помнят страданий, причиненных нищетой; когда у меня болит зуб, то для меня было-бы большим счастием не помнить, не сохранить чувствования боли, испытанной вчера; конечно, еще лучше, если-бы чувствование боли состояло из отдельных моментов, при чем для меня существовал-бы только настоящий момент. В таком случае боль почти-бы не существовала, по крайней мере, была-бы ничтожна. Мы знаем еще из опытов Ch. Richet 38, что суммирование раздражений столь слабых, что каждое отдельное раздражение не причиняет боли, вызывает боль; очевидно потому, что память сохраняет предыдущие раздражения; если-бы они не существовали для сознания, очевидно, эти раздражения не вызвали-бы чувствования боли. Конечно, сильные раздражения причиняют нам боль, даже если они воздействуют однократно и мгновенно, по несомненно, что сильные раздражения подчинены тому же закону, что и слабые, потому что для сознания боль в данный момент будет тем сильнее, чем более оно сохранило воспоминаний о боли, воспринятой в предыдущие моменты — если такие воспоминания не сохранились—их не существует. Тем, которые возразят мне, что боль возникает вследствие суммирования слабых раздражений, потому что таков закон возбуждения в нервах, я отвечу, что все психические процессы обусловлены строением нервной системы.
Интенсивность страдания у людей весьма неодинакова. Едва ли прав Fouilles 39, доказывающий, что сила чувствований развивается параллельно силе умственных способностей. Это наиболее распространенное мнение основано на наблюдении многих, по не всех фактов; оно, конечно, верно относительно высших чувствований, потому что высшие чувствования действительно выражают собою богатство духовной жизни. Что-же касается низших чувствований — полового, голода, жажды, и общего чувствования — то весьма сомнительно, чтобы они развивались параллельно умственной деятельности. Значение чувствований для организма несколько другое, чем значение умственной деятельности, и потому сила низших чувствований не соответствует ни силе умственных способностей, ни даже ощутимости, восприимчивости. Сила чувствований даже не соответствует силе восприимчивости 40; дикари вообще наделены прекрасными органами чувств — отлично видят, слышат, но чувствования у них бесспорно слабее, чем у цивилизованных европейцев, и вам понятно почему, они сильнее, „грубее“, т. е. их тело лучше переносит вредные воздействия, чем „нежный“ организм цивилизованного человека. Дурно сваренная пища, резкое изменение температуры обыкновенно вредны европейцу и почти безразличны для индейца. Чувствования соответствуют борьбе между жизнью и смертью в организме; попятно, чем организм „нежнее“ (употребляю это выражение как общепонятное, хотя и ненаучное, но ведь наука пока и не объяснила нам, что такое „нежное,, и „грубое“ телосложение), тем более для него опасны всякие процессы смерти, а следовательно в таком организме чувствования должны быть сильнее, чтобы оберегать его от вредных влияний. Человек крепкий, „грубый“ будет мало страдать, обварив себе руку, такое же повреждение у „нежного“ человека должно вызвать жгучую боль, потому что для второго тоже повреждение должно быть гораздо опаснее, чем для первого. Почти каждый знает, что после тяжелой болезни, во время сильных „душевных невзгод“ мы чувствуем сильнее: то, что прежде вызывало небольшое неудовольствие, причиняет жгучее страдание; между тем и наши умственные силы и восприимчивость остались без изменения или даже от болезни или горя временно, как нам кажется, ослабели. Чем „нежнее“ организмы, тем чувствования, как процесс соответствующий борьбе между жизнью и смертью, интенсивнее. Животные, без сомнения, „грубее“ человека: организм их лучше приспособлен для борьбы за существование, для противодействия внешним вредным условиям. Как известно, детеныши животных почти все выживают; за исключением травматических повреждений, болезни у животных очень редки. Ветеринария имеет дело почти исключительно с животными, живущими в искусственных условиях: породистые лошади, собаки, коровы, действительно, сравнительно часто хворают; их организм, вследствие условий их существования, стал „нежным“. Поэтому можно думать, что страдания только у немногих животных достигают значительной силы; может быть их страдания в роде тех смутных, неприятных чувствований, которые мы испытываем во сне.
Наконец, животные не знают будущего, и уже потому страдание их гораздо слабее. Всякий согласится, что большая разница в силе боли
