они дают себе отчет в большей или меньшей толщине глыбы по гибкости, упругости или какому-нибудь другому физическому свойству воска; или еще, что их щупальца способны расследовать наиболее отдаленные и искривленные части предметов и что эти щупальца служат им компасом в невидимом; или, наконец, что отношение всех ячеек математически производится из расположения и размеров ячеек первого ряда, так что нет надобности в других измерениях. Но ясно, что эти объяснения недостаточны: первые – гипотезы, недоступные проверке; другие просто передвигают тайну. И если хорошо перемещать тайны как можно чаще, то еще не нужно льстить себя тем, что перемена места достаточна, чтобы уничтожить тайну.
XXIII
Оставим, наконец, монотонные равнины и геометрическую пустыню ячеек. Вот, наконец, сот уже начат и становится обитаемым. Хотя бесконечно малое прибавляется к бесконечно малому, без видимой надежды на окончание, и хотя наш глаз, видящий вообще так мало, смотрит, ничего не видя, – восковая постройка, которая не останавливается ни днем, ни ночью, подвигается с необыкновенной быстротой. Нетерпеливая царица уже много раз обошла постройки, белеющие в темноте, и теперь, когда уже закончены первые очертания жилищ, она завладевает ими со своею свитою хранительниц, советчиц или служанок, потому что трудно сказать, ведут ли ее, или сопровождают, почитают ли ее, или надзирают за ней. Прибывши на место, которое ей кажется благоприятным или которое указывается ей советчицами, она закругляет спину, сгибается и вводит конец своего длинного веретенообразного брюха в одну из девственных ячеек; в это время все внимательные маленькие головки телохранительниц из ее свиты, маленькие головки с огромными черными глазами, теснятся вокруг нее в возбуждении, поддерживают ей лапки, ласкают ее крылья и водят по ней свои лихорадочно движущиеся щупальца, как бы для того, чтобы внушить ей мужество, побудить ее и поздравить.
Место, где она находится, легко узнается по этому подобию звездчатой кокарды или овальной броши, в которой она составляет центральный топаз и которая довольно похожа на те внушительные броши, которые носили наши бабушки. Замечательно еще (теперь представляется случай это отметить), что работницы всегда избегают поворачиваться спиной к царице. Как только она приблизится к какой-нибудь группе, все располагаются таким образом, чтобы неизменно обращать к ней глаза и щупальца, и идут перед ней, пятясь назад. Это знак уважения или, скорее, нежной заботливости, который очень постоянен и совсем обычен, каким бы невероятным он ни казался. Но возвратимся к нашей царице. Часто, во время легкой спазмы, сопровождающей, по-видимому, выход яйца, одна из ее дочерей обнимает ее и, чело к челу, уста к устам, как будто тихо говорит с ней. Она же довольно равнодушна к этим необузданным проявлениям, и, не торопясь, нисколько не волнуясь, вся отдается своей миссии, которая, по-видимому, является для нее скорее страстным наслаждением, чем трудом. Наконец, через несколько секунд она выпрямляется со спокойствием, передвигается на один шаг, делает четверть оборота и, прежде чем ввести туда конец своего брюшка, погружает голову в соседнюю ячейку, чтобы удостовериться, что там все в порядке и что она не положит два яйца в ту же ячейку; в это же время две или три пчелы из ее усердной свиты опрокидываются одна за одной в оставленную ячейку, чтобы посмотреть, выполнена ли задача, и окружить своими заботами или уложить на должное место маленькое синеватое яйцо, положенное туда царицей. С этой минуты и до первых осенних холодов последняя больше не останавливается, продолжая нести яйца в то время, когда ее кормят, продолжая нестись и во время сна, если только она вообще спит. С этих пор она представляет собою всепоглощающую власть будущего, которое заполняет все углы этого царства. Она шаг за шагом следует за несчастными работницами, которые доходят до изнеможения, строя колыбели, требуемые ее плодовитостью. Здесь, таким образом, приходится наблюдать соревнование двух могучих инстинктов, перипетии которых освещают несколько загадок улья, если и не настолько, чтобы их разрешить, то чтобы их показать.
Случается, например, что работницам удается несколько опередить царицу. Повинуясь своим заботам хороших хозяек, которые думают о запасах на черный день, они торопятся наполнить медом ячейки, выигранные у жадности рода. Но царица приближается; нужно, чтобы материальные блага отступили перед идеей природы, и обезумевшие работницы второпях перетаскивают мешающее сокровище.
Случается также, что они опередят на целый сот: тогда, не имея перед глазами той, которая представляет собою тиранию дней, которых никто не увидит, они этим пользуются, чтобы выстроить как можно скорее пояс крупных ячеек для трутней, строящихся гораздо легче и быстрее. Дойдя до этой неблагодарной полосы, царица с сожалением кладет там несколько яиц, проходит ее и направляется к ее краям требовать новых ячеек у работниц. Работницы повинуются, постепенно суживают ячейки, и преследование начинается снова, до тех пор, пока ненасытная матка, плодоносный и обожаемый бич, не возвратится от окраин улья к начальным ячейкам, покинутым уже тем временем первым поколением, только что вылупившимся, и которое скоро выйдет из мрака, где оно родилось, чтобы рассеяться по цветам окрестностей, чтобы населить солнечные лучи и оживить благодатное время, а потом, в свою очередь, пожертвовать собой поколению, уже заместившему его в колыбелях.
XXIV
А пчела-царица – кому повинуется она? Пище, которую ей дают; потому что она не берет сама своей пищи; ее кормят, как ребенка, те самые работницы, которых изнуряет ее плодовитость. А эта пища, в свою очередь, отпускается ей работницами пропорционально изобилию цветов и добыче, приносимой посетительницами венчиков. Значит, и здесь, как всюду в этом мире, часть круга погружена во тьму; значит, здесь, как и везде, высочайшее повеление приходит извне от неизвестной могущественной власти, и пчелы подчиняются, как мы, безыменному господину колеса, которое, поворачиваясь, давит волю тех, кто его двигает.
Кто-то, кому я недавно показывал в одном из моих стеклянных ульев движение этого колеса, так же хорошо видимое, как большое колесо стенных часов, с удивлением смотрел на это обнаженное бесконечное треволнение сотов, безостановочное, загадочное и безумное трепетание кормилицы выводковых камер, одушевленные мосты и лестницы, которые образуют работницы, выделывающие воск, все захватывающие спирали царицы, разнообразную и непрерывную деятельность толпы, безжалостное и бесполезное напряжение, чрезмерно ревностную суету, нигде не ведомый сон, кроме колыбелей, уже подстерегаемых завтрашним трудом, и даже покой смерти, удаленный из этого убежища, где не допускаются ни больные, ни могилы. И как только прошло удивление, наблюдавший все эти вещи поспешил отвратить глаза оттуда, где можно было прочесть полный печали ужас.
В самом деле, в улье, ликующем на первый взгляд, за этими сверкающими воспоминаниями прекрасных дней, которые наполняют его и
