я
оцениваю. Между ощущением и осмыслением есть оценивание — первый пробуждающий импульс мысли, без которого дело не обходится никогда. В арабском есть глагол wahama, означающий «сформировать представление о чем-либо», а его латинским эквивалентом может быть aestimare или existimare. Оценивание — способность животных, но также и человека, добавляющего к ней разум (не без трений, ведь каждая из двух способностей отстаивает свою уникальность и хочет существовать независимо). Наиболее известный пример, иллюстрирующий способность оценивания, принадлежит Авиценне: это овечка, убегающая от волка, который, как она опасается, причинит ей вред. Она видит лишь шерсть, цвет, движение; слышит только рычание, но чует в этих признаках смерть: она сразу «оценивает» враждебность другого животного, так же как противоположным образом оценивает и заботу своей матери, по которой тоскует. Но что на самом деле она улавливает и благодаря чему? Что может представлять собой сколько-нибудь значимая овечья мысль?
2. Для Авиценны способность оценивать располагается в центре мозга, рядом с воображением и памятью: это wahmiyya, оценивающее. Его исключительная функция заключается в схватывании в чувственном того, что по-арабски называется ma‘nâ, а по-латыни передается соблазнительным, но вводящим в заблуждение intentio. Термин ma‘nâ не поддается переводу, и это осложняет дело. Исходно он означает стоящий за словом смысл, то, что мы имеем в виду, когда говорим. Стало быть, оценивать — значит улавливать в чувственном то, что чувственное хочет сказать, часть того, что оно означает, часть его смысла. И это — ma‘nâ, intentio, волчья враждебность, моя нежность к матери — часть реальности, отдельный объект, который, будучи таковым, требует от нас особого качества, способного воспринять его добавочный характер. В чувственном, даже до вмешательства разума с его сетями, есть нечто большее, чем оно само. В ощущаемом есть оцениваемое. Всякая чувственно воспринимаемая реальность содержит в себе измерение, которое, строго говоря, не дано чувствам, само по себе нематериально, но проявляет себя только через конкретную вещь, являясь ее, скажем так, сингулярным, привязанным к обстоятельствам, свойством. Оценивать — значит улавливать в вещи этот сопряженный, совпадающий с нею аспект, воспринимать в ощущаемом нами предмете это не данное чувствам качество и выделять его, чтобы соответствующим образом реагировать. Так делает животное, так делает человек всякий раз — иначе говоря, всегда,— когда «чувствует» симпатию или отвращение, когда в конкретной ситуации оценивает, что для него полезно, а что вредно.
Мир — не декорация, не отдаленная от нас сцена, он всегда больше своей ощущаемой данности, своего первого плана, и мысль позволяет оценить и представить себе это. Однако оценивание не добавляет глубины, оно не обогащает наше пространство восприятия чем-то уникальным, показывая больше, а поляризует его. Позволяя увидеть то, что перед нами, как какое-либо (враждебное, вредное, приятное, охраняющее и т. д.), оно освобождает нас от ложной нейтральности вещей. Жизнь, открывающаяся благодаря этой мысли,— не предмет холодного противостояния лицом к лицу, это жизнь, вовлекающая в конкретно-реальное, напряженное соотношение сил, желаний, согласий и разногласий. Оценивать вещь — значит определять не что она есть, а что она значит, что она значит для меня здесь и сейчас. Да, волки охотятся на овец. Но для конкретной овечки важна враждебность конкретного голодного волка. Оценивание — это, по существу, ситуативное мышление движущегося тела, внимательного к тому, что происходит вокруг него. Таким образом, ma‘nâ, значение, воспринимаемое индивидом в дополнение ко всему остальному, не является неким общим, абстрактным свойством, объективно заключенным в вещи как таковой; это то, что в этом свойстве заговаривает с ним в среде, сформированной его психикой и телом. Дополнение, каким является оцениваемое, это коннотация, подтекст. Мысль выводит нас из прозы мира.
Якоб фон Икскюль, не ведая того или не осознавая в полном объеме, перекликается с этой идеей в своем знаменитом «Учении о значении». По мысли Икскюля, животное вступает не в отношения с «объектом», живет не в мире «вообще», а развивается в конкретной среде, в своем собственном мире, где вещи существуют постольку, поскольку они имеют для него значение. Следовательно, для него нет чистой реальности, оно вступает в отношения лишь с носителями значения, формирующими его среду обитания. В поддержку своих рассуждений Икскюль неожиданно ссылается на мысль Средних веков, утверждая, что средневековое различение субстанции и акциденции соответствует, с точки зрения животного, различению основных и второстепенных значений: «Схоласты,— пишет он,— различали в свойствах объекта essentia (sic) и accidentia. Несомненно, что под этим они имели в виду носители значения, поскольку без отношения к субъекту свойства объекта не обнаруживают этой иерархии. Только более или менее тесная связь носителя значения с субъектом позволяет разделить свойства на основные (essentia) и второстепенные (accidentia)». Замечание точное, хотя Икскюлю правильнее было бы сослаться на урок Авиценны: в чувственном есть то, что действительно нами ощущается,— собственные и общие sensibilia, и есть intentiones, «искомые», то есть значения чувственного, смешанные с ним, акцидентно связанные с материей и делающие природу средоточием многообразных коннотаций.
3. В свою очередь, Аверроэс не предусматривает этой способности оценивания, воспринимающей значения. Животному, чтобы ориентироваться в пространстве и реагировать на среду, она не нужна, достаточно воображения; а человеку приблизиться к смыслу чувственного позволяет другая способность — соображающая (сogitative), fikriyya. Мыслить по поводу ощущения значит не оценивать, а соображать. Способность соображать, которую латиняне будут называть virtus cogitativa, также находится в центре мозга, и ее функция заключается в постижении ma‘nâ, этого специфического значения, о котором уже шла речь. Аверроэс, однако, понимает его по-другому, он уже не говорит о враждебности, вредности, притягательности или любви. То, что воспринимает соображающий человек, есть чувственное в его индивидуальности. Увлекаемый разумом, расширяющим понимание конкретно-реального, позволяющим охватить больше, чем сам объект ощущения, заглянуть дальше и ближе видимого, человек, ощущая и воображая, имеет дело не просто со смутными, разрозненными аффектами, сгустками неуправляемой беспорядочной информации. Если перед нами лошадь, ее ментальный образ, то соображать — значит, помимо различных ее качеств, что мы видим непосредственно, выявлять то, что делает ее этой конкретной лошадью. Если же перед нами человек и мысленный образ этого конкретного человека, то соображать — значит схватывать то, что делает его этим конкретным человеком, так же как, глядя на портрет, мы узнаем черты конкретной личности. Аверроэс сравнивает это — ядро смысла — с мякотью под коркой плода. Соображающая мысль (cogitation) открывает доступ к уникальной сердцевине вещей, позволяет нашим ментальным образам, соотнося их с их источниками, служить своего рода портретами: соображать — значит превращать наши образы в правдивые иконы мира.
4. Эта способность меняет всё. Она позволяет
