Часть III. Об основании наших суждений о собственных поступках и чувствах, а также о чувстве долга
Глава I. О причинах, по которым мы одобряем или порицаем самих себя
В первых двух частях этого сочинения я исследовал главным образом происхождение и причины наших суждений о поступках и чувствах прочих людей. Теперь я исследую более подробно происхождение и причины наших суждений о собственных поступках и чувствах.
Основания, по которым мы одобряем или не одобряем наше собственное поведение, по-видимому, совершенно те же, по которым мы судим о поведении других людей. Мы одобряем или порицаем его, смотря по тому, сочувствуем мы или нет побуждениям и чувствам, руководившим нами, если вообразим себя в положении постороннего наблюдателя. Итак, мы одобряем или порицаем наше собственное поведение смотря по тому, найдем ли мы похвальными или предосудительными вызвавшие его побуждения, если станем на место другого человека и будем смотреть на себя с его точки зрения и, так сказать, его глазами. Мы не можем судить о причинах, побудивших нас к поступку или вызвавших в нас соответствующее чувство, если мы не отрешимся, так сказать, от самих себя и не постараемся посмотреть на них с некоторого расстояния. Необходимо, стало быть, взглянуть на них глазами постороннего человека и с такой точки зрения, с которой он, вероятно, посмотрел бы на них. Следовательно, каково бы ни было наше суждение о самих себе, оно непременно находится в тесной связи с тем суждением, которое существует, которое будет существовать или которое, насколько мы способны вообразить, должно существовать в других людях. Мы стараемся взглянуть на наше поведение так, как на него посмотрел бы, по нашему мнению, беспристрастный и справедливый человек. Если, став на его место, мы разделим все страсти и мотивы, руководившие им, то мы оправдаем самих себя, разделяя чувство одобрения этого судьи, которого считаем беспристрастным. В противоположном случае мы разделяем чувство неодобрения воображаемого свидетеля и обвиняем себя.
Если можно было бы представить себе человека, выросшего на каком-либо необитаемом острове, вне всякого общения с людьми, то у него не было бы никакого понятия о приличии или неприличии своих поступков и своих чувствований, о достоинствах или недостатках своего разума, как и о красоте или безобразии своего лица. Он не мог бы иметь этих способностей, ибо в его распоряжении, естественно, не было бы никаких средств для их различения; он, так сказать, был бы лишен зеркала, которое отражало бы их. Но поместите такого человека в общество – и к нему вернется это зеркало: он найдет его, сопоставляя собственный образ и образ людей, с которыми он будет жить вместе. Он неизбежно узнает, сопереживают ли они его чувствам или нет. Тогда он впервые заметит правомерность или неправомерность своих чувствований, совершенство или несовершенство своей души. Внешние предметы, доставляя ему удовольствие или вред, поглотили бы все внимание человека, который от рождения был бы лишен человеческого общества. Он почти не задумывался бы о желании или радости, отвращении или неудовольствии и вообще о всех чувствах, которые могут быть возбуждены в нем этими внешними предметами, даже если последние постоянно были бы перед его глазами и производили бы на него свое действие: чувства его не были бы настолько интересны для него, чтобы он сосредоточил на них особое внимание. Мысль о собственном удовольствии или страдании не возбуждала бы в нем нового удовольствия или нового страдания, хотя большая сосредоточенность на причине этих ощущений могла бы оказать подобное действие. Но поставьте его в общество – и все эти чувства превратятся непосредственно в источник новых ощущений. Он заметит, что некоторые из них будут одобрены людьми, между тем как другие вызовут их отвращение. Он либо обрадуется, либо впадет в уныние. Его желания и отвращения, его удовольствия и страдания породят новые желания и отвращения, новые удовольствия и страдания; все испытываемые им чувства получат особенное значение для него и вызовут в нем самые серьезные размышления.
Наши первые представления о красоте или безобразии вызываются созерцанием внешнего вида прочих людей, а не осознанием форм нашего собственного тела. Мы чувствуем, что в этом отношении прочие люди судят о нас так, как мы судим о них. Нам приятно, когда им нравится наше лицо, и нам неприятно, когда оно вызывает у них отвращение. Мы стараемся узнать, какое впечатление производит на них наш внешний образ. Мы исследуем каждую черту своего лица. Став перед зеркалом, мы рассматриваем себя с
