À propos позволим себе историческую параллель: для решения проблемы достаточного производства сельскохозяйственной продукции в вечно голодном аграрном обществе феодальной эпохи (где 80 % занятых составляло крестьянство) надо было: в несколько раз сократить численность населения, выращивающего зерно и пасущего скот, и занять большую часть населения совершенно бесполезным (с точки зрения средневекового крестьянина) делом производства даже не сельхозинвентаря, а станков, оборудования и т. п. В результате уменьшившееся до 5–10 % аграрное население оказалось способно производить в несколько раз больше сельскохозяйственной продукции, чем 80 % в прежнюю эпоху. Не резонно ли предположить, что переход к постиндустриальному обществу требует такой же перегруппировки, в результате которой 10–20 % занятых в материальном производстве (при 80 % занятых в образовании как I подразделении неоэкономики и науке, культуре и т. п. как II подразделении) будут создавать больше материальных благ, чем составлявший ранее большинство населения промышленный пролетариат?
Во-вторых, почему бы нам не перейти к новой стратегии — опережения, а не повторения того, что делает Запад? Почему бы нам стремиться не производить автомобиль, такой же или — о предел мечтаний — чуть лучше, чем в США или ФРГ, а разрабатывать технологию общественного транспорта будущего (возможно, электромобиля, возможно, вообще поставтомобильный проект). Производить же эти «поставтомобили» могут и корпорации Запада.
Это утопия? Сейчас — да. Но когда-то порывы отцов американской демократии конца XVIII века превратить свою страну (колонию с полубандитским населением, примитивной экономикой и полным отсутствием «квалифицированных управленческих кадров» — а двести лет назад весь цивилизованный мир знал, что управлять обществом могут только «профессионалы», т. е. короли и дворяне, а отнюдь не «быдло» — третье сословие) в передовую экономико-политическую державу выглядели еще более смешной утопией. Но США пошли по пути развития самых передовых на то время форм организации экономики — свободного рынка (капитализма) и демократии без каких-либо примесей феодализма (даже таких, что сохранялись в Великобритании с ее лендлордами и королем), начав и выиграв войну с прежней эпохой колониализма и рабства (Революция, Гражданская война Севера и Юга), дав простор индустриальной революции, США опередили (на этой основе социальной и технологической революции) все остальные страны через сто лет.
Более того, научно обоснованная стратегическая цель (в отличие от основанной на вере утопии) является важнейшим компонентом мобилизации исполнителей долгосрочного проекта. Для России такой целью, как видно из сказанного выше, является культурная (в подлинном смысле слова: включая сюда образование, науку, высокие технологии, решение природоохранных и социальных задач) экспансия.
(В скобках заметим, что слово «экспансия» малоадекватно для обозначения существа этой стратегии: речь идет не о внешнем насильственном воздействии, а о стратегии и тактике очарования мира подлинной культурой, о развертывании науки, искусства, воспитания, общения, диалога с природой, самостоятельного критического освоения мира Человеком в его диалоге с другими людьми как альтернативе потребительству, масскультуре, манипулированию.)
Инициатором такой всемирной стратегии и могла бы стать наша Родина в единстве с другими мировыми силами, заинтересованными в «экспансии» такого мира (а в условиях генезиса «общества знаний» университеты и школы, экологические и образовательные НПО и общественные движения — это именно силы, которые пока кажутся малозначительными, подобно тому как малозначительными казались силы различных союзов третьего сословия в эпоху мощных феодальных империй XVIII века).
Это стратегия, принципиально отличная от нынешней борьбы за геоэкономическое или геополитическое доминирование и/или монополию на know how, в которой мы уже проиграли (у нас под контролем нет достаточно мощных ТНК и международных институтов типа ВТО и МВФ, чтобы такую монополию прорвать или создать). Она предполагает отказ от частной собственности на фундаментальные научные разработки, новые образовательные и социальные технологии, использование экологически чистых территорий и т. п. Это принципиально антиимперская стратегия, но в то же время это подлинное завоевание мира путем открытости и распространения своих культурно-экологических достижений.
В чем-то это перелом, аналогичный тому, что совершили первые буржуазные республики в эпоху Ренессанса: открыв для беспошлинного проезда дороги и предоставив бесплатно площади и дома своих городов для торговли (т. е. сделав бесплатным то, за что князья и бароны драли деньги), они не только не потеряли в доходе, они его многократно увеличили, ибо «поймали в свои паруса ветер истории», открыв новую эру открытых рынков.
Точно так же и сейчас те, кто первым откажется от искусственных барьеров частной собственности на фундаментальные достижения культуры, выиграет в мировом соревновании нового столетия, взорвав изнутри протоимперские тенденции, подобно тому как свободная торговля подорвала изнутри феодальную раздробленность две-три сотни лет назад.
А теперь от исторических параллелей и долгосрочных утопий вернемся к реалиям России начала XXI века.
Вынося на передний план развитие таких сфер прорыва в постиндустриальное общество, как воспитание и образование, наука и высокие технологии, искусство и природоохранная деятельность, управление и социальная работа, мы должны все же конструктивно, а не образно ответить на вопросы о производстве промышленной и сельскохозяйственной продукции, судьбах работников этих секторов, способах обеспечения конкурентоспособности нашей открытой (эту модальность мы обосновали еще в начале нашего текста) экономики в глобальной среде и социально-экономических механизмах реализации этой стратегии, а также о том, кто и почему окажется способен и заинтересован ее реализовать.
Ответы на все эти вопросы (кроме последнего) есть. И многократно были представлены научной общественности и представителям гражданского общества.
Коротко их формула проста: ограничение рынка и расширение сознательного общественно-государственного регулирования в экономике при сокращении роли государства и усилении гражданского общества в политике. Чуть подробнее это расшифровывается следующим образом.
В экономике это активное общественное регулирование (в рамках долгосрочных модернизационных программ) с целью обеспечения приоритетного развития культуры как основной сферы прорыва; обеспечение социальной справедливости как условия формирования современного типа работника, а значит — экономической эффективности; существенное перераспределение реальных прав собственности в пользу социально-творческих слоев общества (прежде всего — трудящихся, ибо без хозяйской мотивации не может быть современного работника-новатора); ограничение спекулятивных сфер бизнеса и изъятие природной ренты, прогрессивное налогообложение доходов, используемых на престижное потребление, и т. п.
В политике — безусловное соблюдение всех международно признанных прав и свобод человека, развитие базисной демократии и демократии участия, первенство гражданского общества по отношению к государству.
Такова программа-минимум, и она общеизвестна среди «розовых» и «алых» и в Европе, и в США, и в Латинской Америке, но, впрочем, не в России[46]).
И все же эта программа, как правило, либо вообще не воспринимается, либо воспринимается как утопия.
Почему?
Именно потому, что нет вразумительного ответа на последний вопрос, ибо только поняв, какие общественные силы способны реализовать новый проект, мы сможем уточнить и конкретные параметры последнего. Более того, новый субъект сам востребует новых разработчиков и «реализаторов» этого проекта. Подобно тому как буржуазия вызвала из небытия к жизни таланты тысяч техников, инженеров и путешественников, новый социальный субъект вызовет к жизни таланты миллионов педагогов, ученых, художников и «садовников».
Так кто же он, этот новый субъект?
Qui prodest?
Социальные силы реализации нового модернизационного проекта. Вместо заключения
Толкового ответа на этот вопрос нет прежде всего потому, что его не там ищут.
Ответ на вопрос о социально-политических силах модернизации ищут «там, где светло, а не там, где потеряли» — среди реально существующих политических элит, уповая то ли на олигархов (они уже, по большому счету, проиграли первый раунд и взять реванш в третьем сами по себе могут разве что в рамках «коричневого» проекта, тоже, как мы показали, исторически тупикового), то ли на государственную бюрократию (она второй раунд выиграла, но переход экономики и общества к новому качеству роста обеспечить не может).
