пользе и наслаждении не материальных, – находится то, что можно было бы назвать «здравым смыслом», и наконец на вершине, допуская, но контролируя как можно строже требования воображения, чувств и всего того, что объединяет нашу сознательную жизнь с бессознательной и с неисследованными силами внутренними и внешними, находится та ничем не ограниченная область того же самого цельного разума, которую можно бы назвать «разумом мистическим».
V
Нет надобности долго объяснять мораль «благоразумия», доброго, простодушного благоразумия, которое живет в каждом из нас – в лучших, как и в худших, – и само собой возникает на развалинах религиозной идеи. То мораль «себе на уме», мораль практического грубого эгоизма, всех инстинктов и всех материальных благ. Кто исходит из благоразумия, знает только одну уверенность – свою собственную жизнь. В этой жизни, если глядеть в глубину вещей, существуют только два реальных зла: болезнь и бедность, и два настоящих, основных блага: здоровье и богатство. Из них вытекают все другие реальности, счастливые или несчастные. Все остальное – все радости и печали, рождающиеся из чувств и страстей, – призрачно, ибо зависит от идеи, которую мы о них создаем. Наше право на наслаждение ограничено лишь подобным же правом наших современников. И мы должны уважать известные законы, созданные в интересах нашего же мирного счастья. За исключением этих законов, мы не допускаем никакого другого принуждения, и наша совесть не только не замедляет свободного движения нашего эгоизма, а, наоборот, одобряет его победы, так как эти победы всего более согласны с инстинктивным, логическим долгом жизни. Вот первая ступень, первое состояние всякой естественной морали, – то состояние, за пределы которого многие из нас, после окончательной смерти религиозных идей, не переходят.
VI
«Здравый смысл», несколько менее материальный, менее животный, смотрит на все с несколько высшей точки зрения и видит поэтому несколько дальше. Он скоро замечает, что скупое «благоразумие» ведет в своей раковине жизнь темную, узкую и ничтожную. Он замечает, что человек, подобно пчеле, не в силах прожить одиноким, и что жизнь, которую он разделяет с подобными себе для того, чтобы свободно и вполне расцвесть, не может быть сведена ни к беспощадной несправедливой борьбе, ни к простому обмену жадно оплачиваемых услуг.
В отношениях с другими здравый смысл исходит еще из эгоизма, но это уже не чисто материальный эгоизм. Он еще ищет пользы, но уже допускает полезность духовную и сентиментальную. Он знает радости и печали, симпатии и антипатии, объекты которых могут существовать в воображении. Понимаемый таким образом и способный подняться на известную высоту над выводами материальной логики, не теряя из виду своей выгоды, – он стоит как будто вне всяких возражений. Он льстит себя надеждой, что твердо занял все вершины разума.
Здравый смысл даже делает уступки тому, что, видимо, не принадлежит к области разума, – я хочу сказать, страстям, чувствам и всему необъяснимому, что их окружает. Уступки эти необходимы, ибо в противном случае темные погреба, где бы он замкнулся, были бы столь же необитаемы, как и те, в которых прозябает безрадостное «благоразумие». Но именно эти уступки доказывают, как незаконны претензии здравого смысла заниматься моралью во всех тех случаях, когда последняя переступает за явления обыденной жизни.
VII
В самом деле, что может быть общего между здравым смыслом и, например, стоической идеей долга? Они обитают в двух разных областях, почти не сообщающихся между собой. Здравый смысл, когда он претендует на то, чтобы самому создавать законы, образующие внутреннего человека, должен встретиться с теми же запретами и препятствиями, на которые он наталкивается в одной из редких областей, еще им не порабощенных, – в эстетике. Тут весьма полезно советоваться со здравым смыслом во всем, что касается исходной точки и общих черт замысла, но его настоятельно приглашают молчать, лишь только дело коснется исполнения произведения, его верховной мистической красоты. Но в то время, как в области эстетики он довольно легко соглашается молчать, в области морали он ищет полного господства. Необходимо, следовательно, раз навсегда определить подобающее ему место среди способностей, образующих человеческую личность.
VIII
Отличительную черту нашего времени составляет доверие, все более растущее, почти исключительное, которое мы питаем к двум областям нашего разума, названным нами выше благоразумием и здравым смыслом. Так было не всегда. Некогда человек основывал на здравом смысле весьма ограниченную и наиболее низменную часть своей жизни. Остальное имело свой фундамент в других областях нашего духа – именно в воображении.
Религии, например, и с ними то, что есть наиболее ясного в морали, которой они служат главными источниками, поднимались всегда высоко над мелкой оградой здравого смысла. То была одна крайность. Надо узнать, так же ли слепа современная, противоположная крайность. Невероятное развитие, которого достигли в практике нашей жизни известные механические и научные законы, заставляет нас уделять здравому смыслу первенствующую роль, право на которую еще должно быть доказано. По-видимому, неопровержимая, но на самом деле, может быть, призрачная логичность некоторых феноменов, которые мы как будто знаем, заставляет нас забывать о возможном иллогизме миллиона других явлений, которых мы еще не знаем. Законы нашего благоразумия суть плоды ничтожного опыта в сравнении с тем, чего мы не знаем. «Нет следствия без причины», – говорит наш здравый смысл, чтобы взять наиболее банальный пример. Да, в маленьком круге нашей материальной жизни это несомненно и достаточно. Но стоит выйти за предел этого низшего круга, и положение это уже ничему не отвечает, ибо отношения причины к следствию не познаваемы в мире, где все неизвестно. Между тем наша жизнь, лишь только ее уровень слегка подымается, переступает каждое мгновение за маленький круг материи и опыта, а следовательно, за область здравого смысла. Даже в видимом мире, который служит ему образцом в нашем духе, мы не замечаем его беспредельного господства. Вокруг нас, среди явлений наиболее постоянных и обычных, природа не всегда действует со здравым смыслом. Что может быть бессмысленнее наблюдаемой в ней траты жизней или нелепее этих миллиардов зародышей, слепо расточаемых, чтобы достигнуть случайного рождения одного существа? Что может быть нелогичнее бесчисленного и ненужного усложнения употребляемых ею средств (например, в жизни некоторых паразитов и при оплодотворении цветов насекомыми) – и все для того, чтобы достигнуть целей самых простых? Что может быть безумнее этих тысяч миров, которые разрушаются в пространстве, не совершив никакого назначения? Все это противоречит нашему здравому смыслу и доказывает ему, что он не всегда согласуется с общей жизнью и что он почти одинок среди вселенной. Необходимо, чтобы он приводил доводы против себя и признал, что мы не должны предоставлять
