такой степени увлечен идеальной красотой нового, созданного им государственного устройства, что не может согласиться ни на какое изменение в нем. Он желает осуществить его полностью, не делая уступок каким бы то ни было соображениям, каким бы то ни было важным интересам, стоящим у него на пути. Он полагает, что различными частями общественного организма можно располагать так же свободно, как фигурами на шахматной доске. При этом он забывает, что ходы фигур на шахматной доске зависят единственно от руки, переставляющей их, между тем как в великом движении человеческого общества каждая отдельная часть целого двигается по свойственным ей законам, отличным от движения, сообщаемого ей законодателем. Если оба движения совпадают и принимают одинаковое направление, то и развитие всего общественного механизма идет легко, согласно и счастливо. Но если они противоречат друг другу, то развитие оказывается беспорядочным и гибельным и весь общественный механизм приходит вскоре в совершенное расстройство.
Некоторые общие и даже системные идеи о совершенствовании законодательства и правительства необходимы для просвещения государственного человека. Но желание установить – и установить до малейших подробностей, несмотря ни на какие препятствия, – все части целой государственной системы нередко оказывается безумной самонадеянностью. Это то же самое, что выдавать за непреложное решение свое мнение о том, что хорошо и что дурно; это значит считать себя за единственного благоразумного и просвещенного человека в государстве; это значит требовать, чтобы сограждане склонялись перед нашим мнением, и воображать, будто наше мнение вовсе не должно принимать в расчет их мнения. Именно поэтому самодержавные государи суть опаснейшие из всех политических мыслителей. Высокомерие, не допускающее возражений, составляет обыкновенно отличительную черту их характера: они нисколько не сомневаются в непогрешимом превосходстве собственного мнения. Когда эти венценосные преобразователи снисходят до размышления о государственном устройстве управляемой ими страны, то обыкновенно не видят в нем никаких недостатков, кроме встречаемого противодействия их воле; они пренебрегают божественным правилом Платона и воображают, будто государство создано для них, а не они для государства. Преобразования их направлены обыкновенно к уничтожению всего, что оказывает сопротивление их деспотизму, к уничтожению дворян, к разрушению привилегий городов и провинций – словом, к приведению отдельных лиц и главных сословий в такое положение, чтобы они могли оказать не большее сопротивление, чем самые слабые и незначительные сословия.
Глава III. Об универсальной благожелательности
Хотя последствия наших добрых поступков редко могут переходить за пределы той страны, в которой мы живем, тем не менее наша добрая воля не стеснена никакими границами и может охватить всю вселенную. Мы не можем представить себе невинное и разумное существо, которому бы мы не желали счастья, а страдания которого, как только они представятся нашему воображению, не вызвали бы в нас негодования. Представление о злом, хотя и разумном существе, причиняющем ему страдание, естественно возбуждает наше негодование, а наша враждебность к злому существу является необходимым следствием нашей универсальной благожелательности. Это результат нашей симпатии к страданию и справедливому негодованию другого невинного и разумного существа, счастье которого нарушено преступными намерениями злого существа.
Эта универсальная благожелательность, как бы благородна и великодушна она ни была, не может, однако, быть источником прочного счастья человека, который до конца не убежден, что все существа, населяющие вселенную и занимающие в ней как самое ничтожное, так и самое видное место, находятся под непосредственным попечением и покровительством мудрого и по природе своей благого существа, управляющего миром, то есть существа, неизменные совершенства которого побуждают ежеминутно сохранять повсюду возможно большее количество счастья. Для человека, усомнившегося хоть на одну минуту, что мир имеет такого охранителя, чувство всеохватывающей любви должно служить источником самых грустных представлений при мысли, что все неведомые области безграничной вселенной могут быть переполнены существами, находящимися в постоянном несчастье. Самый ослепительный блеск счастья не в силах рассеять густого мрака, заполняющего такими грустными идеями его воображение. И, напротив, в человеке религиозном, добродетельном и мудром никакие жестокие бедствия не могут нарушить душевной ясности, проистекающей из внутреннего убеждения в истинности противоположного воззрения.
Добродетельный человек готов в любое время пожертвовать своим личным интересом ради интересов сословия или отдельного сообщества, к которому он принадлежит. Он равным образом желает, чтобы интересы этого сословия или сообщества уступали более широким интересам государства, часть которого оно составляет. Поэтому он должен желать, чтобы интересы его страны приносились в жертву еще более широким интересам всего мира, интересам огромного общества чувствительных и разумных существ, непосредственный управитель и высший судья которых – Бог. Он глубоко уверен в Божьей мудрости и благости, чтобы сомневаться, будто тот может допустить в управлении миром малейшую причину зла, которая не была бы необходима для всеобщего блага. Он верит, стало быть, что все несчастья, какие только постигают его самого, его друзей, его сообщество, его страну, необходимы для благосостояния всего мира и что он должен подчиняться, насколько это зависит от него, тому, чего сам он желал бы, если бы ему известны были все связи и все отношения между явлениями.
Эта великодушная преданность воле существа, управляющего вселенной, кажется, ни в коем случае не превышает возможностей человеческой природы. Хороший солдат, твердо верящий в генерала и любящий его, нередко идет с большей радостью и большим рвением на передовую, откуда у него нет надежды вернуться, чем к месту, где он не встретит ни опасности, ни гибели. Отправляясь на последнее, он не испытывает другого чувства, кроме обычного чувства исполнения долга, но идя к первому, он чувствует, что совершает самый благородный и геройский подвиг. Он убежден, что генерал не повел бы его в опасное место, если бы это не было необходимо для безопасности армии и для военного успеха. Он охотно жертвует своей отдельной жизнью ради великого множества жизней. Он прощается с товарищами, желая им счастья и успеха, и идет не только со слепым повиновением, но нередко с выражением живой радости на указанную ему роковую, но почетную позицию. Но какой же генерал заслуживает более широкого доверия и более горячей и преданной любви, чем верховный владыка вселенной? Поэтому, оказавшись среди самых больших общественных и личных бедствий, благоразумный человек должен смотреть на себя, на друзей и на сограждан своих как на существ, предназначенных для такой опасной позиции во вселенной. Он должен сознавать, что если бы подобное назначение
