Можно себе представить, какие воздушные потоки, какие грозные вихри бушуют в дезинтеграторе, в его плотно запертом чугунном кожухе, когда с большой скоростью вращаются «беличьи колеса». Вихри подхватывают песчинки, ударяют их о металлические «пальцы» — наковальни, разбивают, выносят осколки из дезинтегратора. И вот Лехт и Ванас использовали эти мощные вихревые потоки для дробления и смешивания песка и извести. Теперь и раздробленная, размолотая в дезинтеграторе известковая пыль выносилась той же бурей навстречу песчаным осколкам, сталкивалась с ними, соединялась, как бы впивалась в них на лету, с возрастающей энергией. Как только песчинки разбивались, а их осколки становились шероховатыми, известковая пыль как бы «прилипала» к ним, присасывалась к осколку со всех сторон. Так вместо мертвой пленки вокруг песчинки или, вернее, ее осколка возникал тончайший слой извести. И когда воздушный поток выбрасывал эту новую смесь в бункер, уже трудно было без микроскопа отличить песчаные осколки от известковой пыли.
По-видимому, этот новый успех позволил Лехту написать в маленьком трактате, который он назвал «Мысли о новом камне»: «В высокопрочном силикальците частицы песка и извести соединены почти так же, как частицы соды и песка в стекле. Отделить их одну от другой обычными исследовательскими методами нельзя. В бетоне же зерна песка и гравия не принимают участия в образовании внутренней структуры искусственного камня — они просто склеиваются цементом».
Лехта тогда обвинили:
— Вы что же, против цемента?
Нет, ни Лехт, ни Ванас, ни их новые коллеги не порочили железобетон, цемент и их апостолов. Наоборот, они продолжали их уважать. Ведь нефть, уголь, вода продолжают служить человечеству, дают ему миллиарды киловатт-часов энергии, хоть все мы признаем, что вступили в атомный век. Даже при самом большом расцвете мирного атома будут добывать уголь и нефть — их, может быть, не станут сжигать в топках, а найдут им более полезное применение. Так, полагал Лехт, произойдет и с цементом.
До сих пор речь шла об изобретении Лехта. Теперь надо рассказать о борьбе за его признание.
Три года Лехт посвятил теоретическому обоснованию своего изобретения. Это была диссертация на соискание ученой степени кандидата технических наук. Он послал диссертацию крупному ученому, автору многих трудов по бетону и железобетону Алексею Ивановичу Долгину.
И уже через несколько дней Лехт получил ответ. Долгин признавал талант Лехта, отдавал должное его труду. Лехт читал и перечитывал это письмо:
«С большинством ваших положений я полностью согласен, что, может быть, и понятно, так как они идут в развитие тех же выводов, которые мною даны в ряде моих работ… Любопытно и то обстоятельство, что в своем новом, подготовленном к печати труде я высказываю примерно такие же взгляды, как и изложенные Вами… Несомненно то, что мы с Вами находимся на верном пути… Необходима еще известная шлифовка материала и его редактирование. Еще раз повторяю, что работа является большой Вашей удачей. Такие работы не часто появляются. Браво, Лехт! С уважением.
Ваш А. Долгин».
Это было признание человека, которому Лехт верил, у которого он учился и чьей научной добросовестностью всегда восхищался.
Диссертация была признана блестящей, и вскоре Лехту была присуждена степень кандидата технических наук. Потом, когда в Таллине начал возводиться четырехэтажный силикальцитный дом, Лехт говорил, что и дом этот для него — своеобразная диссертация. Новый дом должен был доказать, что силикальцит пригоден для новых кварталов и проспектов наших городов.
— Ничего, мы еще доживем до того времени, когда наши лаборатории будут переведены в шестнадцатиэтажный дом силикальцитного института, — улыбался Лехт.
Конечно, до шестнадцатиэтажного дома было еще очень далеко, они ютились в тесных комнатушках того же приземистого одноэтажного барака. И все же уверенность в успехе передалась всем, кто трудился в эти дни на опытном заводе. Четырехэтажный дом был знаменем этого завода. И когда сорок семей переехали в этот дом, все на заводе ликовали.
Теперь уже не было никакого сомнения, что силикальциту открыта дорога в большое будущее.
Лехт сообщил об этом успехе Алексею Ивановичу Долгину. Но почему-то ответа не получил. Он объяснил это занятостью ученого или капризами почты. Но во время очередной поездки в Москву Лехт все же зашел к Алексею Ивановичу.
— Поздравляю вас, Иоханнес Александрович, — сказал Долгин.
— С чем? — спросил Лехт.
— С тем, что вам удалось собрать четырехэтажный дом, хотя, как сообщили, этот дом золотой.
— Почему золотой?
— Он дороже железобетонного в три раза.
— Откуда у вас такие сведения, Алексей Иванович?
— Не беспокойтесь, сведения эти точные.
— Но вся документация у нас на заводе.
— Конечно. Именно из вашей документации следует, что силикальцит очень дорог. И знаете почему?
Лехт промолчал и с удивлением посмотрел на Алексея Ивановича.
— Ваша машина — дезинтегратор, — продолжал Алексей Иванович, — пожирает уйму металла. Ведь верно?
Лехт согласился, что в дезинтеграторе есть действительно своя ахиллесова пята — металлические «пальцы», то есть детали, о которые ударяются и разбиваются песчинки. Они быстро стираются, срабатываются, и их приходится менять. Сперва, на ранней стадии исследования силикальцита, «пальцы» эти менялись чуть ли не каждые три часа. Потом появились более твердые сплавы, и «пальцы» уже выдерживают более длительный цикл.
— Все равно, — сказал Алексей Иванович. — Приходится останавливать машину, держать весь конвейер, менять детали. Разве может существовать при такой абсурдной технологии современная индустрия?
Долгин помолчал, прошелся по кабинету, долго смотрел в окно, как бы обдумывая, что еще сказать Лехту.
— Видите, Иоханнес Александрович, — продолжал Долгин, — пока вы там игрушками занимались, вас поддерживали, надеялись на успех. А теперь вы затеяли серьезные дела — собираете многоэтажные дома, предлагаете даже строить заводы. А это уже не шутки. С промышленной технологией шутить нельзя. Давайте-ка, Иоханнес Александрович, посидим полгодика, передумаем все от начала до конца, разработаем более точную технологию, и надеюсь, что все будет в порядке.
— Я не понимаю вас, Алексей Иванович, — сказал Лехт.
— Почему же? — удивился Долгин. — Что же тут непонятного? Давайте трудиться вместе, — уже более определенно сказал Долгин.
— Вместе? — переспросил Лехт. — Разве все дело в том, чтобы мы трудились вместе или не вместе? Речь же идет о дезинтеграторе или, вернее, об одной только его детали. Вот над ней и надо трудиться. Но вы ведь, Алексей Иванович, не механик, не специалист по металлу?
— Нет, нет, Иоханнес Александрович, дело не только в металле, но и в атмосфере, которая создается вокруг силикальцита.
— Какую атмосферу вы имеете в виду, Алексей Иванович?
— Ну как вам сказать… Не очень доброжелательную.
— Почему же?
— Вы газеты читаете, Иоханнес Александрович?
— Конечно.
— О чем там речь идет? Из номера в номер, изо дня в день? О чем? Разве о силикальците? Нет. О железобетоне. О цементе. А вы что предлагаете? Отказаться, правда в далёком будущем, от железобетона и цемента! Теперь вы понимаете, почему вы попадаете, как говорится, не в тон?
— Я никогда не старался попадать в тон, — сказал Лехт.
— И напрасно.
Алексей Иванович поправил шнуры трех телефонов, склонился над аккуратной стопкой чистой бумаги, что-то написал на верхнем листе. Потом вновь вернулся к Лехту, сидевшему у длинного стола.
Лехт наблюдал за Долгиным, за его неторопливыми движениями. Пожалуй, давно уже Лехт не испытывал такого глубокого и тягостного разочарования. Он считал этого человека богом, и вдруг перед ним оказался маленький человечек, даже не ученый, а какой-то изворотливый гном. Он так и хотел ему сказать… Гном.
В детстве братья Лехт играли в гномов — пугали друг друга появлением страшных карликов. Лехт уже не помнит в деталях всю игру, но он через всю жизнь пронес фразу, которой кончалась эта игра: «Испугался гнома, побежал в лес». Это было в детстве, в детской игре, а не в большом и серьезном деле, в науке, когда речь идет о новом изобретении, о новых открытиях, о революционных преобразованиях в технике. Может ли он сейчас произнести эту фразу: «Испугался гнома, побежал в лес»? Нет, не может. Не должен.
Лехт встал и коротко сказал:
— Будьте здоровы, Алексей Иванович.
— Вы уходите? — удивился Долгин.
— Ухожу, Алексей Иванович.
— Так вы все-таки подумайте.
— О чем, Алексей Иванович?
— Обо всем, что я вам сказал.
