— Ничего, мы еще доживем до того времени, когда наши лаборатории будут переведены в шестнадцатиэтажный дом силикальцитного института, — улыбался Хинт.
Конечно, до шестнадцатиэтажного дома было еще далеко, они ютились в тесных комнатушках того же приземистого одноэтажного барака. И все же уверенность в успехе передалась всем, кто трудился в эти дни на опытном заводе. Четырехэтажный дом был знаменем этого завода. И, когда сорок трудовых семей переехали в этот дом, все на заводе ликовали.
Теперь уже не было никакого сомнения, что силикальциту открыта дорога в большое будущее.
Хинт сообщил об этом успехе Алексею Ивановичу Долгину. Но почему-то ответа не получил. Он объяснил это занятостью ученого или капризами почты. Но во время очередной поездки в Москву Хинт все же зашел к Алексею Ивановичу.
— Поздравляю вас, Иоханнес Александрович, — сказал Долгин.
— С чем? — спросил Хинт.
— С тем, что вам удалось собрать четырехэтажный дом, хотя, как сообщили, этот дом золотой.
— Почему золотой?
— Он дороже железобетонного в три раза.
— Откуда у вас такие сведения, Алексей Иванович?
— Не беспокойтесь, сведения эти точные.
— Но вся документация у нас на заводе.
— Конечно. Именно из вашей документации следует, что силикальцит очень дорог. И знаете почему?
Хинт промолчал и с удивлением посмотрел на Алексея Ивановича.
— Ваша машина — дезинтегратор, — продолжал Алексей Иванович, — пожирает уйму металла. Ведь верно?
Хинт согласился, что в дезинтеграторе есть действительно своя ахиллесова пята — металлические «пальцы», то есть детали, о которые ударяются и разбиваются песчинки. Они быстро стираются, срабатываются, и их приходится менять. Сперва, на ранней стадии исследования силикальцита, «пальцы» эти менялись чуть ли не каждые три часа. Потом появились более твердые сплавы, и «пальцы» уже выдерживают дневной цикл.
— Все равно, — сказал Алексей Иванович. — Приходится останавливать машину, держать весь конвейер, менять детали. Разве может существовать при такой абсурдной технологии современная индустрия?
Долгин помолчал, прошелся по кабинету, долго смотрел в окно, как бы обдумывая, что еще сказать Хинту.
— Видите, Иоханнес Александрович, — продолжал Долгин, — пока вы там игрушками занимались, вас поддерживали, надеялись на успех. А теперь вы затеяли серьезные дела — собираете многоэтажные дома, предлагаете даже строить заводы. А это уже не шутки. С промышленной технологией шутить нельзя. Давайте-ка, Иоханнес Александрович, посидим полгодика, передумаем все от начала до конца, разработаем более точную технологию, и надеюсь, что все будет в порядке.
— Я не понимаю вас, Алексей Иванович, — сказал Хинт.
— Почему же? — удивился Долгин. — Что же тут непонятного? Давайте трудиться вместе, — уже более определенно сказал Долгин.
— Вместе? — переспросил Хинт. — Разве все дело в том, чтобы мы трудились вместе или не вместе? Речь же идет о дезинтеграторе или, вернее, об одной только его детали. Вот над ней и надо трудиться. Но вы ведь, Алексей Иванович, не механик, не специалист по металлу?
— Нет, нет, Иоханнес Александрович, дело не только в металле, но и в атмосфере, которая создается вокруг силикальцита.
— Какую атмосферу вы имеете в виду, Алексей Иванович?
— Ну как вам сказать… Не очень доброжелательную.
— Почему же?
— Вы газеты читаете, Иоханнес Александрович?
— Конечно.
— О чем там речь идет? Из номера в номер, изо дня в день? О чем? Разве о силикальците? Нет. О железобетоне. О цементе. А вы что предлагаете? Отказаться, правда, в будущем, от железобетона и от цемента! Теперь вы понимаете, почему вы попадаете, как говорится, не в тон?
— Я никогда не старался попадать в тон, — сказал Хинт.
— И напрасно.
Алексей Иванович поправил шнуры трех телефонов, склонился над аккуратной стопкой чистой бумаги, что-то написал на верхнем листе. Потом вновь вернулся к Хинту, сидевшему у длинного стола.
Хинт наблюдал за Долгиным, за его неторопливыми движениями. Пожалуй, давно уже Хинт не испытывал такого глубокого и тягостного разочарования. Он считал этого человека богом, поклонялся ему как кумиру, и вдруг перед ним оказался маленький человечек, даже не ученый, а какой-то изворотливый гном. Он так и хотел ему сказать… Гном.
В детстве братья Хинт играли в гномов — пугали друг друга появлением маленьких карликов. Хинт уже не помнит в деталях всю игру, но он на всю жизнь пронес фразу, которой кончалась эта игра: «Испугался гнома, побежал в лес». Это было в детстве, в детской игре, а не теперь, в большом и серьезном деле, в науке, когда речь идет о новом изобретении, о новых открытиях, о революционных преобразованиях в технике. Может ли он сейчас произнести эту фразу: «Испугался гнома, побежал в лес»? Нет, не может. Не должен.
Хинт встал и коротко сказал:
— Будьте здоровы, Алексей Иванович.
— Вы уходите? — удивился Долгин.
— Ухожу, Алексей Иванович.
— Так вы все-таки подумайте.
— О чем, Алексей Иванович?
— Обо всем, что я вам сказал.
— Лучше будет, Алексей Иванович, если я просто обо всем этом забуду.
— Вы так полагаете? — удивился Долгин.
— Убежден, что и для меня и для вас будет лучше, если мы оба забудем об этом разговоре. Я у вас не был, вы мне ничего не говорили. Все осталось, как прежде. Алексей Иванович Долгин остался для меня тем же крупным ученым, каким он был до часу дня такого-то числа такого-то года.
Долгин посмотрел на Хинта, уловил в его взгляде какую-то яростную решимость и понял, что с этим человеком сговориться ему не удастся. И с подчеркнутой холодностью сказал:
— Ну что ж, Иоханнес Александрович, была бы честь предложена. Но помните, вы стоите на ошибочном пути. А когда зайдете в тупик, придете ко мне. Ну, а тогда уж будет разговор другой, совсем другой, Иоханнес Александрович. Будьте здоровы, — и протянул ему свою большую жилистую руку.
После секундного колебания Хинт пожал эту руку и быстро вышел из кабинета Долгина.
В тот же день Хинт вылетел в Таллин. Там его ждали Ванаселья и Тоомель, его новый помощник.
— Ну что? — бросился к нему Ванаселья.
— Теперь хоть мы знаем нашего врага номер один.
— Кто это?
— Алексей Иванович Долгин.
— Как же так? А его письмо?
— Не знаю. Люди — это сложная штука.
— Что же он — против силикальцита? — спросил Ванаселья.
— Нет. По правде говоря, он за силикальцит, но, как я его понял, он хочет принимать участие в победах.
— А в поражениях?
— Не знаю. Я не счел нужным продолжать этот разговор, — сказал Хинт. — Но в одном он прав. Нам нужно серьезно заняться «пальцами» дезинтегратора.
— Разве мы ими не занимаемся? — спросил Тоомель.
— По-видимому, недостаточно. У меня есть идея, — сказал Хинт, — поедем в Академию наук СССР.
— Зачем? — удивился Тоомель.
— По поводу этих «пальцев».
— Вы не шутите, Иоханнес Александрович?
— Нет, я серьезно говорю. Это такое дело, что им должен заниматься какой-то крупный институт. Я узнавал — над сверхтвердыми сплавами трудится много ученых. Неужели они нам не помогут?.. Поедете со мной? — спросил Хинт у Тоомеля, который в последние месяцы был занят только «пальцами» дезинтегратора.
На следующий день Хинт пришел на опытный завод раньше обычного и уже застал там Лейгера Ванаселья.
В лаборатории больше никого не было. На заводе царила предрабочая тишина.
— Я долго думал о нашем разговоре, — сказал Ванаселья.
— Каком? — спросил Хинт. — О Долгине?
— Нет, о вашем капо в лагере. Вы правы: люди — это сложная штука.
Хинт вспомнил, что во время вчерашнего разговора он действительно рассказал какой-то эпизод о своем капо в фашистском лагере.
— Я не люблю о нем рассказывать, — ответил Хинт. — Впрочем, я хорошо помню его лицо, его плотную фигуру, его имя — Янес[1].
— Капо Янес — смешно, — сказал Ванаселья.
— Он был человеком злым. Он выслуживался перед немцами и заставлял меня делать самую грязную работу. Должен вам сказать, что главной моей обязанностью, по милости этого капо, была чистка немецких уборных.
— Что стало с ним после войны?
— Я слышал, что его осудили на десять лет и он выслан.
— Что же, десять лет уже прошли, и он где-нибудь снова гуляет на свободе.
Они замолчали и даже не заметили, как вошла лаборантка и сказала Хинту:
— Там вас ждет какой-то человек. Он говорит, что вы его знаете.
— Пусть войдет, — сказал Хинт.
Лаборантка вскоре вернулась с плохо одетым, небритым, как показалось Хинту, грязноватым человеком. Они взглянули друг на друга и долго молчали.
— Познакомьтесь, — сказал Хинт, обращаясь к Ванаселья, — это мой капо Янес.
Ванаселья вскочил как ужаленный. Он уже был без костылей и палочки, которой он пользовался в последнее время, и мог, как и все, вскакивать, ходить, бегать. Так вот, теперь Ванаселья вскочил, подошел к Хинту, как бы желая его оградить от возможной опасности.
