Звоню Главному. Он отвечает:
– Что же, подождите.
А тем временем Микоян, пока мы сидели в аэродинамической трубе, не теряя времени, бешено гнал постройку своего МиГ-9. Когда мы получили, наконец, заключение ЦАГИ, на основе этих же продувок ЦАГИ выдало заключение и на МиГ-9.
Таким образом, в ЛИИ оказалось сразу два самолета с турбореактивными двигателями, которые одновременно были готовы к первому полету – Як-15 и МиГ-9. Когда Микоян узнал о запрете, он сам связался с командующим авиацией московского военного округа, который любезно ответил:
– Для вас, Артем Иванович, всегда готовы сделать исключение.
И вот, к нашему удивлению, стоявший по соседству с нами МиГ-9 преспокойно выруливает на старт, разбегается, взлетает, делает круг над аэродромом и прекрасно приземляется. Когда мы позвонили на КП, нас тоже выпустили в полет, но История была уже сделана: первым советским реактивным самолетом стал МиГ-9.
Дальше Последовало еще более странное поведение Яковлева. Словно задавшись целью покровительствовать Микояну во всем, он дал нам такую команду:
– Один полет в день, и точка.
Як-15 в полете
Тогда мы жили в железнодорожном вагоне, подогнанном к самому ангару, находясь на казарменном положении. Пользуясь светлыми весенними днями, спозаранку делали один полет, осматривали самолет и готовили его к следующему дню. Обрабатывали материалы сегодняшнего полета, докладывали их Яковлеву и уже часам к десяти утра начинали бить баклуши. Так было весной, продолжалось и летом. Мы тянули время, а Микоян кропотливо работал день и ночь, проводил огромный объем доводочных работ, которые неизбежно сопутствуют созданию опытного самолета.
Наконец, не выдержав, я по собственному почину отправился на завод для доклада Яковлеву о полном окончании заводских испытаний.
– Александр Сергеевич, давно пора передавать самолет на госиспытания.
– Зачем? Военные его наверняка забракуют.
– Ну и пусть. Тогда они возьмут на себя ответственность за отставание нашей авиации от западной. А так вы сами ее берете.
– Так уж и отставание. Откуда это вы взяли?
– Каждый студент МАИ знает, что у англичан есть «Метеор», у американцев – «Шутинг Стар», а у нас – ничего. И, потом, по расчету скорость получалась около 800 км/ч, при испытаниях получилось тоже что-то около этого. Зачем же тогда стоило начинать постройку, если, приблизившись к расчетной скорости, вы сами бракуете свой самолет?
– Нет, все-таки лучше подождать Микояна и вместе с ним выходить к военным.
– Тогда разрешите сходить в отпуск.
– Нет, нет, с отпуском пока подождите.
Так тянулось время, пока не подошло 18 августа – День авиации. Наш летчик-испытатель, ветеран испанской войны, Михаил Иванов спокойно и уверенно прошел над Тушино. МиГ-9 тоже прошел успешно. И опять наступило затишье…
И вдруг 12 сентября 1946 года в пожарном порядке десять конструкторов, не считая меня, вместе с директором Тбилисского завода Владимиром Саладзе, заместителем министра МАП Александром Кузнецовым, захватив пачки опытных чертежей Як-15, вылетают с Центрального аэродрома в одном самолете. Задание, немыслимое: построить в Тбилиси пятнадцать самолетов Як-15, доставить их в Москву, натренировать летчиков и подготовить их к воздушному параду над Красной площадью к 7 ноября этого же года. ОКБ Микояна и Горьковскому авиазаводу было поручено к этому же сроку справиться с постройкой и подготовкой к параду девяти самолетов МиГ-9.
По пути в Тбилиси, еще находясь в воздухе, мы начали совещаться.
– Сколько в Тбилиси можно найти светокопировальных установок?
– Одна у нас на заводе, другая на танкоремонтном заводе, да еще одна есть в Университете, – говорит Саладзе.
– Давайте разделим все чертежи на три части, пусть каждая светокопия сделает по двадцать синек со своей доли чертежей. Тогда мы в три раза ускорим их поступление в производственные цеха и техслужбы завода.
– Правильно, – одобрил Кузнецов, – а я смогу им всем заплатить по наивысшим расценкам за срочность.
– Договорились. Мне перед вылетом, – продолжаю я далее, – показали постановление правительства, где сказано, что самолет строится и принимается по чертежам и указаниям главного конструктора. Следовательно, в целях ускорения внесения изменений, без ксггорых не обойтись, придется скорректировать обычный порядок внесения изменений в чертежи.
– Что же вы предлагаете изменить? – спрашивает Кузнецов.
– Предлагаю, чтобы каждый из конструкторов ОКБ, являясь представителем главного конструктора по своей специальности, имел право вносить за своей подписью изменения в той синьке и на том рабочем месте, где данная ошибка обнаружена. Это изменение будет действительно в течение трех дней, за которые серийное конструкторское бюро должно успеть заменить все остальные синьки, расцехованные по своим адресам, на измененные. Такое распоряжение, Владимир Еремеевич, вы можете подписать еще здесь, в самолете, – обращаюсь я к Саладзе, – чтобы на месте все уже было ясно.
– Согласен, – говорит Саладзе.
– Еще одно. Раз такое необычное дело нам поручено, прошу устроить на заводе помещение с кроватями для конструкторов ОКБ. Будем жить на заводе на казарменном положении, чтобы не тратить время на поездки в город.
– Согласен и с этим, – сказал Саладзе. – Так будут оперативнее решаться возможные неполадки в работе.
– Тогда попробуем, может быть общими силами и справимся с этим заданием.
– А не заартачатся ли военные принимать самолет на таких условиях? – спрашивает Александр Иванович Кузнецов.
– А что же им остается делать? Ведь вся ответственность правительством все равно возложена на главных конструкторов. Тут уж, как говорится, «грудь в крестах или голова в кустах».
С непостижимой быстротой по авиазаводу, расположенному на окраине города, распространилась весть о срочном задании. Еще добавляли, что Кузнецов привез с собой мешок денег.
Рабочие из числа русских и украинцев, эвакуированные сюда еще в начале войны из Таганрога, теперь изрядно пообнищали и с нетерпением ожидали возможности подзаработать. В цехах, куда действительно быстро были спущены чертежи, жизнь забила ключом. Работа по Як-15 на самом деле довольно щедро оплачивалась. Завод заработал круглые сутки.
Мы поселились в одном из залов заводской столовой, отведенном под нашу спальню, где были расставлены койки, установлены телефоны.
Как-то раз, после совещания у директора, ко мне подошел старший военпред Быков и заявил:
– Что это вы тут за новшества решили заводить? Без подписи военной приемки изменения в чертежах недействительны.
– Чертежи мы сами чертили, сами и будем их изменять. А ваше дело проверять соответствие деталей и узлов чертежам.
– Нет, самовольства и анархии на заводе не будет!
– А вы почитайте постановление правительства, тогда и поговорим.
Во время этого разговора начальники цехов, выходившие из кабинета Саладзе, с интересом окружили нас, слушая, чем дело кончится.
Когда Быков в возбужденном тоне позвонил в Москву, ему спокойненько разъяснили: как чертежи, так и указания главного конструктора в данном случае – закон.
Дней через десять позвонил Яковлев. Я доложил, что работа развернута такими темпами, с таким размахом, что я не удивлюсь, если это задание будет выполнено к заданному сроку.
Через несколько дней Яковлев оказался в Тбилиси и позвонил с вокзала Саладзе:
– Если сможете, подъезжайте сюда.
Саладзе с Кузнецовым, захватив с собой и меня, отправились на вокзал.
На первом пути стоял министерский вагон, отцепленный от скорого поезда Москва-Тбилиси. К нему были присоединены телефон, электричество и прочее.
Войдя в вагон, мы замешкались в дверях. АэС, будто не замечая нас, с озабоченным видом что-то диктовал машинистке. Затем, словно очнувшись, приветливо нам улыбнулся, поворчав на машинистку:
– Что это вы тут завалили все бумагами, а к нам гости. – И снова приветливо, обращаясь к нам, – заходите, заходите, милости прошу, присаживайтесь.
Бумаги исчезли. Появился коньяк, а за ним стали расставлять закуски, посуду, рюмки.
– Я не пью, – засмущался Саладзе с деланной скромностью.
– И я, – присоединился к нему Кузнецов.
– А я так с удовольствием выпью, – и я налил себе рюмку. При этом едва удержался, чтобы не рассмеяться по поводу напускной застенчивости моих компаньонов.
Разговор что-то не клеился, мы вернулись на завод, а АэС отправился в гостиницу «Тбилиси», где ему был приготовлен лучший номер. Не зная, как и угодить, администрация распорядилась опрыскать стены и ковры одеколоном, чем обеспокоила клопов, один из которых нагло вылез на самое видное место. Увидев этого завсегдатая гостиницы, Яковлев с преувеличенным ужасом ретировался в свой вагон, чем вызвал отчаянный переполох у властей.
