По материалам журнала «Grands reportages» подготовила И.Солодовщикова
Спросите у любого эквадорца, где находится крупнейший в стране центр ремесленных промыслов, и вам ответят: «В Куэнке». Этот большой, красивый город в Андах, привольно раскинувшийся по зеленой горной долине на высоте 2500 метров над уровнем моря, славится своими искусными ткачами и ювелирами, гончарами и резчиками, сапожниками и мастерами по коже. И вот что удивительно: местного сырья почти нет совсем, его привозят со всех концов страны. Золото и серебро, дерево, натуральный каучук из Амазонии; хлопок, тростник для плетения — с побережья; цветные металлы, сырые кожи (как ни странно, скотоводство в Куэнке не очень развито) — из других горных районов.
Самый знаменитый ремесленный продукт Куэнки — панама. В нашей стране это название почему-то закрепилось за матерчатым круглым головным убором, ничего общего не имеющим с элегантной соломенной шляпой, известной как панама остальному миру. Утешает, что и он, остальной мир, ошибся. Шляпу окрестили по Панаме — стране в Центральной Америке, думая, что там ее и плетут. Действительно, мода на панаму объявилась на рубеже нынешнего столетия, а ввели ее рабочие и инженеры, которые прокладывали Панамский канал. Легкие, с хорошей «вентиляцией», широкополые шляпы спасали их от палящего тропического солнца. Но мало кто теперь помнит, что администрация «Компании Панамского канала» закупила огромную их партию в Эквадоре.
На истинной родине панамы такого термина и не слыхивали. Здесь ее называют «сомбреро де паха токилья», то есть шляпа из соломки токилья. Последняя — особый сорт тростника. Изделия хорошей выделки с удовольствием скупают экспортные фирмы. Стоят они на мировом рынке до 30-50 долларов штука. Такую шляпу можно мять как угодно: засовывать в карман, садиться на нее, стирать — распрямившись, она тут же обретет прежнюю форму. В этом-то и заключается ее главное удобство: компактность под стать носовому платку. В экспортном исполнении панама укладывается в футляр меньше школьного пенала, сделанный из душистых пород тропических деревьев.
Как плетут сомбреро де паха токилья, я в деталях ознакомился в куэнском пригороде Сан-Хоакин. Мастерская, если можно так ее назвать, обычно размещается прямо на легкой веранде, характерной для здешних сельских домиков. На веранде прохладнее, и в то же время хозяйке сподручно отрываться на кухню, заниматься другими домашними хлопотами. Плетут, как правило, все члены семьи, от дедов до внуков. Секреты ремесла передаются из поколения в поколение. Кроме шляп, из-под проворных пальцев выходят нарядные и прочные корзины, переметные сумы, хлебницы, чемоданы, бельевые ящики и даже целые шкафы из них. — Тростник привозят сюда издалека, с побережья, может, слышали о таком местечке — Пальятанга. Это недалеко от Гуаякиля, — рассказывает очень смуглая, немолодая уже Долорес Рохас. — Обходится он нам в пять долларов за одного мула. Нагрузить же на эту животину можно примерно 250 тростниковых «палок». Вот корзинка натуральных цветов: белый — «лыко» из сердцевины, зеленый — это внешний слой. Но мы и красим соломку, уже в другие цвета. Уйма времени уходит как раз на нарезку полос и крашение. Плести куда быстрее. Я за сутки делаю по 12 корзин средних размеров или один бельевой шкаф.
— В Куэнке, увы, продаем мало, у людей этих вещей полно, да и конкуренция велика. Поэтому надо везти товар в Кито, Гуаякиль, Мачалу, а то и колумбийский город Пасто. Аренда грузовика обходится где-то под сто долларов. Живем, как видите, без особого достатка. Родила семерых детей, да трое умерли.
По кузнечной улице Эррериас меня водил Хуан-Антонио Нейра Каррион — общепризнанный знаток традиций и обычаев Куэнки. Звонкие молоты споро выковывали из металла, не успевшего заупрямиться после огненной бани горна, красавцы-фонари, канделябры, решетки с затейливым узором, массивные замки и запоры — такие впору вешать на ворота средневековых крепостей.
— Мы раз сладили такую люстру для кафедрального собора — загляденье, — говорит один из кузнецов Карлос Калье. — Да вот беда, слишком тяжелой оказалась. Рухнула. Хорошо еще, не придавила никого.
— Самое обидное, что замечательным ремесленникам Куэнки не оказывают практически никакой помощи, — с горечью объясняет Рубен Вильявисенсио, который пишет картины, ткет, создает ювелирные шедевры, но более всего известен цветными витражами. — Принят закон, стимулирующий развитие ремесел. Но он так и остался на бумаге. Банки большинство кредитов отпускают по знакомству: на этой системе разжирел целый класс чуркерос — ростовщиков, которые тут же ссужают деньги, например, крестьянам, не имеющим бумаг на владение землей и лишенных, таким образом, доступа к банковскому кредиту. Собрав грабительские проценты, чуркерос и с банком без труда расплачиваются, и собственное состояние еще более округляют. А вечная нехватка сырья? Ювелиры, скажем, сидят без золота, а с рудников Намбихи — «эквадорского Клондайка» его вывозят на продажу в Колумбию.
Ремесленники Куэнки, по логике вещей, давно должны были вымереть, как динозавры, — заключает Рубен. — Секрет их выживания, на мой взгляд, более загадочен, нежели уникальная фауна на весь мир прославившихся Галапагосских островов.
Сергей Свистунов Фото автора
Однажды, будучи в экспедиции в отрогах Тянь-Шаня и остановившись как-то в небольшом ауле, я разговорился со старым казахом, который, вспоминая прошлое, вдруг назвал фамилию Пашино.
Произнес он ее несколько искаженно, но я понял, что речь шла о Петре Ивановиче Пашино, русском путешественнике-востоковеде, ныне, к сожалению, незаслуженно забытом.
— Он мог говорить с любым человеком, знал язык каждого, был отважный и добрый, и люди любили его. Мой прадед был у него проводником. Много о нем говорил. Забыл я уже. Вернувшись из экспедиции, я стал собирать сведения о Пашино.
В феврале 1861 года Петр Иванович Пашино был отправлен в Персию вторым секретарем посольства. Для большинства это могло быть началом дипломатической карьеры. Но ни отличное владение восточными языками, ни основательное знание быта местных жителей, ни исключительная наблюдательность не продвинули его по служебной лестнице. Больше всего он любил встречи с различными людьми и поездки по стране. Так, однажды, путешествуя, Пашино повстречался с кавалькадой хорошо вооруженных всадников.
— Что это за народ? — спросил Пашино у спутника-иранца, наемного слуги.
— Разбойники, — спокойно ответил слуга.
— Чего же они хотят?
— Известно, ограбить хотят, — флегматично ответил тот.
Но узнав, что Пашино иностранец, разбойники оставили его в покое: недавно за грабеж проезжавшего француза пострадали, по шахскому повелению, 60 деревень той местности, где было совершено ограбление.
Но не всегда так удачно заканчивались встречи в пути.
В другой раз, когда Пашино с проводником ехали по узкой горной дороге, их остановили трое. Они отобрали всю поклажу, забрали несколько монет, но, к счастью, не догадались прощупать пояс, куда Петр Иванович предусмотрительно зашил деньги. После грабежа бандиты стали обычными приветливыми людьми, предложили вместе поесть лепешек, только что отобранных у Пашино. Остро отточенным обрезком ножа один из них даже побрил Петра Ивановича. Мыла, конечно, не было, поэтому «парикмахер» поплевал на голову клиента, намочил ее водой и довольно чисто выбрил, сделав не так уж много порезов. Два предприимчивых бандита уехали, а третий предложил Пашино стать его проводником и в дальнейшем исправно выполнял свои новые обязанности.
Трагичное и смешное были рядом. Так, однажды в пути Петр Иванович натер ногу. Рана болела, но, лежа на кошме, с одной стороны жарко обогреваемый костром, с другой — обдуваемый ледяным ветром, слушая хохот и визг шакалов, он был счастлив. Ночью проснулся, почувствовав прикосновение чего-то теплого к больному месту: это гиена лизала его рану. Зверь мгновенно исчез, как только путешественник сделал движение...
О своих путешествиях Пашино писал немало, он был издателем, редактором и сотрудником уличного листка «Потеха», сотрудничал в «Современнике», готовил книгу о Персии на основании своих дневников. О точности изложения и прекрасном слоге Пашино можно судить хотя бы по одному отрывку: «Проехавши версты две все так же по берегу той же горной речки, названия которой мы никак не могли добиться... мы должны были перебираться через нее вброд при впадении ее в широкую и чрезвычайно величественную реку Талар. Река Талар берет начало на вершинах Эльбруса и, спускаясь несколькими каскадами, омывает подошвы хребта со стороны Мазендерана, а потом впадает в реку Бабр. Вода Талара с голубым отсветом, прозрачна, как чистейший хрусталь; на вкус жидка и отзывается железом. Бродом, или иначе сказать, самою рекою мы ехали около часа. Берега густо засажены то плакучими ивами, повисшими над водой и играющими по поверхности ее своими продолговатыми, как ногти персидской красавицы, листочками, то высокими тонкоствольными чинарами, которые при легчайшем порыве ветерка покачивают своими вершинами, сплетаются между собой, то лепечут, как влюбленные, то поднимут шум и свист, наводя этим на суеверного странника панический страх, в котором он сознает зловещую ноту горного духа. Мы вытянулись вдоль реки длинной вереницей на большом расстоянии друг от друга, чтобы брызги, летящие во все стороны из-под копыт мерно ступающих по мозаиковому дну Талара коней, не кропили нас... Дорога тесна, рядом ехать нет возможности, поэтому нет и разговоров. Топот копыт, отдаленное чириканье мелкой птички, шум Талара и изредка вспархивание золотистого фазана нарушают тишину»...
