а уже спустя три дня появилась знаменитая политическая карикатура Ж. Ж. Гранвиля (казак, беспечно раскуривающий трубку в окружении трупов и на фоне виселиц), озаглавленная «L’Ordre règne à Varsovie»[1272].
Выражение, приписанное французскому министру, вскоре стало крылатым в том смысле, который передает замечание Тацита (Жизнеописание Юлия Агриколы, XXX, 4): «Ubi solitudinem faciunt, pacem appellant» (Создав пустыню, они говорят, что принесли мир)[1273]. Пушкин, несомненно, известился о нем из французской прессы уже осенью 1831 года, и весьма характерно, что тщательное обследование этого материала позволило Б. В. Томашевскому заключить (причем без обычной ссылки на источники):
…в Палате депутатов <…> министр иностранных дел генерал Себастьяни обессмертил себя словами: «L’ordre règne dans <sic!> Varsovie».[1274]
Таким образом, наряду с торжественно хвостовской темой отвоеванного у стихии Петербурга, в подтекст стиха «В порядок прежний все вошло» вводится тема завоеванной Варшавы, что дает возможность расширить аллюзионный пласт «Медного всадника», связанный с польским восстанием 1830–1831 годов[1275]. В общем же плане можно говорить о регулярно возникающем в «Медном всаднике» эффекте размножения остраняющих друг друга смысловых оттенков, который достигается за счет комбинированной отсылки к нескольким разнокачественным источникам, не обязательно связанным принадлежностью общему литературному или историческому ряду.
Александр Осповат (Москва / Лос-Анджелес, Калифорния)Из поздних замыслов Федора Сологуба:
Фрагмент романа «Опостен» (1925–1926)
24 декабря 1927 года В. А. Рождественский извещал Е. А. Архиппова о смерти и похоронах Федора Сологуба (Ф. К. Тетерников, 1863–1927), попутно он сообщал ему подробности о последних днях писателя: «За два дня до смерти его подвели к камину, и он сжег все свои письма, дневники, рукопись оконченного романа, имеющего автобиографический характер»[1276].
Название этого последнего, сожженного, романа осталось неизвестным. Между тем в поздние годы Сологуб, действительно, продолжал интенсивно работать, несмотря на нездоровье и занятость в Союзе писателей (с марта 1924 года он возглавил Ленинградское отделение Союза). В его архиве сохранилось немало набросков незавершенных произведений. О наиболее значительных творческих планах он рассказывал в 1925 году П. Н. Медведеву: «Начал писать роман „Опостен“ (Параллель). Вообще многое начато: „Богдыхан“, переводы, романы „Ариадна“, „Про последний класс“, про Пугачева и др.»[1277].
Из перечисленных замыслов, оставшихся невоплощенными (за исключением некоторых переводов), до нас дошли первая и вторая главы романа «Богдыхан. Эпизоды из романа, который может быть написан» (1918–1922) и первая глава романа «Опостен» (1925–1926)[1278]. В основе этих произведений — идея параллельных миров, ранее получившая художественное оформление в трилогии «Творимая легенда» (1907–1913). К группе поздних утопических проектов со смещенной исторической перспективой можно отнести начатый в 1927 году роман «Индукция»: его первая глава записана в «Тетради последнего лета»[1279], которую Сологуб вел во время предсмертной болезни.
В «Богдыхане» и «Индукции» переключение одного повествовательного плана в другой (переход в параллельный мир) происходит посредством известного художественного приема — погружения героя в продолжительный летаргический сон, как, например, в утопии Э. Беллами «Золотой век» или новелле В. Ирвинга «Рип Ван Винкль»[1280]. Замысел романа «Опостен» восходит к общесимволистской идее «соответствий», которая у позднего Сологуба получила дополнительное — научное обоснование благодаря его увлечению высшей математикой и теорией относительности.
П. Н. Медведев вспоминал: «У С<ологуба> чрезвычайный интерес к астрономии. Его страшно занимают четвертое измерение, принцип относительности, проблема строения мира. <…> — Если бы я начинал жить снова, я стал бы математиком. Математика и теоретич<еская> физика были бы моей специальностью. Литература же — приватное, как досуг. Бородин[1281]. И для литературы было бы лучше: не написал бы всего того мелкого и случайного, что приходилось писать, потому что литературой кормился. По-настоящему написал бы „Твор<имую> легенду“. — Это — любимое его произведение»[1282].
Можно допустить, что один из вышеназванных текстов («Богдыхан» или «Опостен») и представляет собой фрагмент уничтоженного произведения; характеристике В. А. Рождественского при этом более удовлетворяет «Опостен» (роман «автобиографического характера»). Разумеется, мы не располагаем достаточными основаниями для подобной гипотезы (возможно, Сологуб все-таки написал и затем сжег новую версию «Мелкого беса»[1283]), — но, даже в случае неудачи, знакомство с одним из последних творческих замыслов старейшего русского символиста заслуживает внимания.
В рабочих материалах Сологуба к прозе упоминаний о романе «Опостен» нам не встречалось, не обнаружены в архиве и характерные для творческой лаборатории писателя планы, черновики и наброски, сделанные на карточках. Не исключено, что он уничтожил все подготовительные материалы по цензурным соображениям. Текст перебелен в тетрадь и производит впечатление белового автографа с незначительной авторской правкой. Отдельные неуклюжие фразы (например: «интуиция, обручившаяся с вереницами наилучших наименований» и т. п.) свидетельствуют о том, что роман не был отредактирован. По-видимому, мы располагаем промежуточной редакцией одной случайно сохранившейся главы.
Название произведения, вероятно, происходит от архаического слова «опостен» — параллельно, рядом, прямо с чем, равнобежно, бок о бок[1284].
В первой главе романа прочитывается автобиографический подтекст[1285]. Главный герой Сребров — «беллетрист символической школы», «на пятьдесят восьмом году»; имеет странную привычку к прогулкам босиком («В прошлое лето в усадьбе близ знаменитого города Сафата он с начала мая до середины октября ходил босой»). Летние месяцы 1920–1922 годов Сологуб проводил в усадьбе Княжнино на Волге под Костромой (арендовал ее с 1915 года), где «часто ходил босиком в город, делая по 7 верст и возвращаясь с мешком за плечами, нагруженный хлебом и другой снедью»[1286]. 58 лет ему исполнилось в марте 1921 года.
Действие романа начинает разворачиваться в сентябре. Учитывая возраст героя, можно предположить, что это сентябрь 1921 года. 23 сентября 1921-го покончила с собой жена Сологуба, писательница и переводчица Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876–1921)[1287]. Трагическое событие, по-видимому, усилило его влечение к опостенному, или потустороннему, миру (аналог «земли Ойле»), в котором свершится грядущая встреча с ушедшей подругой (ср. о Среброве: «…возрастала уверенность, что здесь, в опостенном мире, и, может быть, даже вот на этом ночном празднике, он встретит…»).
Отсутствие черновиков и незначительный объем текста (восемнадцать рукописных страниц) не позволяют даже приблизительно реконструировать содержание романа; о его замысле мы можем лишь строить догадки. Сребров — «бездомный странник», писатель, математик и философ (еще одна вариация образа Триродова), не нашедший себе места в ненавистном ему советском раю, переселяется в опостен — мир иррациональный, сотворенный его мечтой по идеалам истины и красоты. Действие, как и в «Творимой легенде», попеременно разворачивается в двух параллельных пространствах: в безобразном большевистском Сновграде и опостен — в Явиграде. Оппозиция рационального / иррационального вводится с помощью чисел: обыденным номерам сновградских домов противопоставлены номера домов явиградских, которые обозначены числом под знаком математического корня[1288].
Сновград — «рациональный город, подчиненный незыблемым законам экономического материализма и осененный пространною бородою пророка», его населяют «служилые совдевки» и «совбарышни», «помсеки» и «замзавы», в Сновграде пахнет «духами химического производства и адскою серою, а с кухни удачно-уворованными припасами», здесь в любую минуту могут «поставить к стенке» и т. п.
Тема Сновграда развивается в сатирическом ключе, в стилистике сологубовских антисоветских басен (1925–1926) или шуточных экспромтов, которые вполне могли оказаться вставленными в текст романа, например вот этот:
— Получи от нас мандат! —
Бабы члену говорят.
Член немедленно встает
И от баб мандат берет.
Но случился тут феномен, —
Всякий орган автономен,
И с мандатами у баб
Очень скоро член ослаб.
Занялися члены вздором,
И у нас растаял кворум,
И, мандатами богат,
Лишь один сидит собрат.[1289]
Тема иррационального бытия (Явиграда) в сохранившемся фрагменте только намечена, но вектор авторского замысла более или менее внятен, он может быть определен как внутренняя эмиграция или путешествие Среброва-Сологуба на Ойле.
