Николай Капченко - Политическая биография Сталина

Я не стану здесь пускаться в рассуждения об исторической закономерности и неизбежности падения царского режима. Полагаю, что этот факт трудно всерьез оспорить даже самым ярым приверженцам монархизма в России. Под углом зрения исторического процесса все сколько-нибудь значимые события уже обретают исторически закономерный характер. Ведь их нельзя вырвать из самой сути истории, они служат естественными вехами ее развития и проявления. Было бы наивно гадать, что было бы, если бы события развивались в ином историческом русле. История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Но она не знает и такого феномена, как обратный ход событий. Всякое происшедшее явление в истории, будь оно даже случайным по форме своего происхождения, в действительности представляет собой проявление исторической закономерности. Подчас это трудно, и даже порой невозможно, осознать участникам происходящего события.

Большевики, в том числе и Сталин, многое сделали для стимулирования темпов революционного процесса. Однако глубоко ошибочным было бы считать, что они подготовили само наступление революции. Это было им не под силу не только по причине их малочисленности, но и просто в силу такого непреложного факта, что партии, как и отдельные личности, не определяют ход исторического процесса, а лишь, познав законы его развития, способны в той или иной мере способствовать его развертыванию.

Важно при наступлении революционной ситуации найти в себе политическую волю, решимость и — главное — способности оседлать революционную волну и на ее гребне оказаться в числе ведущих революционных сил. Такую способность большевики проявили. Им удалось оказаться в самом русле бурного революционного потока. Этому во многом способствовала их прежняя самоотверженная подпольная и легальная деятельность. Она стала своеобразной школой политического мастерства. Накопленный опыт подпольной работы помог и Сталину довольно быстро осознать историческую уникальность момента, понять, что необходимо в максимально короткий срок оказаться в центре происходящего. Успех всякой революции, равно как и всякого серьезного переворота, в России всегда решался не в провинции, а столицах — Петербурге и Москве. Провинция обычно следовала в фарватере событий, имевшим место в столицах. Но для того, чтобы правильно руководить развитием революционного процесса, было необходимо знать не только ситуацию в столицах, но и быть хорошо знакомым с положением дел в провинции. Сталин как раз и был той фигурой, за плечами которого был опыт работы в этих двух сферах. Это во многом предопределило высокую траекторию его политического роста в период революционных бури и натиска.

Политическая биография Сталина не может считаться полной и объективной, если мы не рассмотрим, хотя бы в сжатом виде, вопрос о его взаимоотношениях с царской охранкой. Это диктуется не только тем обстоятельством, что значительная часть его предреволюционной жизни и политической деятельности прошла, можно сказать, в постоянном контакте с карающей дланью старого режима. Аресты и ссылки, побеги и подпольная работа так или иначе ставили его перед необходимостью постоянно учитывать действия своего незримого противника, каковым являлись органы сыска и дознания царской России. Необходимость рассмотреть данный вопрос мотивируется в еще большей степени тем, что на протяжении многих десятилетий вокруг характера отношений Сталина с царской охранкой сложилась определенная система мифов и фальсификаций. Их зарождение и даже в — определенные отрезки времени — расцвет порождены самой логикой политической борьбы, развернувшейся вокруг имени Сталина и его роли в истории.

Если говорить по существу, то вопрос об отношениях Сталина с полицейскими властями стал одним из наиболее изощренных методов политической дискредитации как самого Сталина, так и его политического курса вообще. Методы здесь применяются не новые, они были многократно апробированы и на других деятелях в истории. Они просты и вместе с тем достаточно эффективны. В широкий оборот вводится политический ярлык, вокруг которого намеренно раздувается пропагандистская шумиха. Затем этот политический ярлык обретает как бы права гражданства и становится своеобразным постулатом, не требующим доказательств. Нельзя сказать, что такие методы не использовались в политической и идеологической борьбе прежде, Они столь же стары, как и сама политическая борьба. Однако в наше время такие методы получили чрезвычайно широкое распространение, превратились в своеобразный эталон политической и моральной дискредитации определенных личностей нашей истории.

Излишне говорить, что подобные приемы не имеют ничего общего с подлинно научным и объективным исследованием деятельности той или иной политической фигуры, особенно такой сложной и противоречивой, каким был Сталин в жизни и каким он остался в исторической памяти. Было бы неправильно с порога и без всяких аргументов отбросить обвинения в его адрес о сотрудничестве с царской охранкой. Интересы выяснения истины требуют привести наиболее существенные обвинения в его адрес, проанализировать их как с точки зрения логической и политической состоятельности, так и с точки зрения исторической достоверности. Просто отмести как несостоятельные все «аргументы», которые приводятся в подтверждение вымышленной версии, значит оставить без серьезного опровержения широко распространяемые вымыслы. Иными словами, голое и бездоказательное отрицание данной версии по существу играет на руку тем, кто ее выдвигает и защищает. Такой подход мне представляется неверным, хотя бы по той причине, что он оставляет неосвещенными некоторые деликатные эпизоды из политической биографии Сталина. Фигура умолчания или же возмущенного отрицания утверждений о сотрудничестве Сталина с полицией оставляет почву для новых измышлений на этот счет. Хотя, повторюсь, с самого начала ясно, что мы здесь имеем дело с провокационными фальсификациями, продиктованными четко выраженными политическими мотивами.

Следует обратить внимание на одно весьма примечательное обстоятельство: версия о тайном сотрудничестве Сталина с охранкой в своем, так сказать, наиболее полном и обнаженном виде появилась уже после смерти Сталина. Правда, некоторые глухие намеки на это стали циркулировать в эмигрантских, преимущественно грузинских, меньшевистского толка, изданиях. Однако они носили какой-то невнятный и явно приглушенный характер. Складывалось впечатление, что просто забрасывают удочку и ждут, кто и как на нее клюнет. Всерьез такие намеки и завуалированные обвинения никто из солидных политических деятелей или историков не принимал. Даже такой смертельный враг Сталина, каким был Троцкий, никогда не поднимал этого вопроса и не рассматривал данную версию в качестве имеющей какие-либо шансы на достоверность. Последнее обстоятельство заслуживает особого внимания, поскольку в своих обвинениях в адрес Сталина Троцкий не останавливался буквально ни перед чем, стремясь опорочить своего главного противника, изобразить его в качестве человека, которого судьба не обделила едва ли не всеми пороками, свойственными людям. Что же касается политических оценок, то здесь Троцкий также не знал никакой меры и зачастую, вопреки логике и здравому смыслу, порой противореча самому себе, рисовал такой облик Сталина, что все исторические злодеи буквально меркли перед ним. Однако в богатом арсенале антисталинских эскапад Троцкого никогда не присутствовало подозрение, а тем более обвинение его в сотрудничестве с царской охранкой. И надо сказать, что Троцкий не по наслышке был знаком с царской полицией и методами ее действий, как и с материалами охранки, ставшими известными после Февральской революции.

Более того, не кто иной, как Троцкий в своей книге о Сталине счел необходимым не только фактически отмежеваться от обвинений Сталина в сотрудничестве с охранкой и в доносах на своих товарищей по революционной борьбе, но и решительно возразить тем, кто выдвигал подобные обвинения. В частности, он писал: «Ему начинают приписывать многое, в чем он не повинен. Социалист-революционер Верещак, близко сталкивавшийся с Кобой в тюрьме, рассказал в 1928 году в эмигрантской печати, будто после исключения Иосифа Джугашвили из семинарии директор получил от него донос на всех его бывших товарищей по революционному кружку. Когда Иосифу пришлось давать по этому делу ответ перед тифлисской организацией, он не только признал себя автором доноса, но и вменил себе этот акт в заслугу: вместо того, чтоб превратиться в священников или учителей, исключенные должны будут стать, по его расчету, революционерами. Весь этот эпизод, подхваченный некоторыми легковерными биографами, несет на себе явственное клеймо измышления. Революционная организация может поддерживать свое существование только беспощадной строгостью ко всему, что хоть отдаленно пахнет доносом, провокацией или предательством. Малейшая снисходительность в этой области означает для нее начало гангрены. Если бы даже Сосо оказался способен на такой шаг, в котором на треть Макиавелли приходится две трети Иуды, совершенно невозможно допустить, чтобы партия потерпела его после этого в своих рядах»[515].