Фаддей Зелинский - Софокл и его трагедийное творчество. Научно-популярные статьи

Тут все со смехом стали рукоплескать, громко выражая свое удовольствие, что он так ловко залучил мальчика.

– Я учусь стратегическому искусству, друзья, – ответил Софокл, – ведь Перикл говорит про меня, что я стихи писать умею, а начальствовать войском – нет. Но, кажется, эта стратегема вышла удачной?

Так-то он за вином был очень занимателен и в словах и в делах; но в политике он не был особенно находчив и деятелен, а таким же, каким мог быть любой честный афинянин.

Таков этот случайно дошедший до нас листок из дневника Иона; читатель сумеет, надеюсь, отвлечься от неизбежных условностей времени и по достоинству оценить добродушный юмор, проявленный поэтом в описанной маловажной, но характерной сценке. Как видно из нее, он обладал в полной мере также и последним из четырех даров, прославленных народной мудростью эллинов в вышеприведенной застольной песенке, – и нам делается еще понятнее суждение о нем его безымянного биографа; «Обаятельность его нрава была такова, что он везде и всеми был любим».

Десятилетие, начавшееся с удачной для афинян самосской экспедиции, было эпохой наибольшего влияния Перикла и наибольшего блеска руководимых им Афин; но вскоре после него наступило его быстрое и стремительное падение. Можно подумать, что дружба с трагической музой не сошла ему даром: она и его кончину запечатлела печатью трагизма. И над ним тяготело наследственное проклятье: по своей матери он происходил из славного в афинской истории рода Алкмеонидов – тех Алкмеонидов, которые к исходу VII века, значит, без малого двести лет тому назад, провинились против Евменид и Афины, умертвив так называемых килонейцев, т. е. приверженцев неудачливого тирана Килона, искавших убежища у алтарей этих богинь. За эту «килоновскую скверну» их род был несколько раз изгоняем, и набожные афиняне не без тревоги терпели присутствие Перикла в городе богини Афины. Правда, он мудро управлял государством, он украсил город бессмертными памятниками, он ревниво охранял могущество Афин и вместе с тем щадил до последней возможности жизнь их граждан; но могло ли все это служить противовесом страху, который наводил на верующих «дух-мститель» рода Алкмеонидов? Могло, пока все обстояло благополучно. Действительно, когда спартанцы в своем ультиматуме афинянам (в 432 г.) потребовали изгнания «проклятых», т. е. главным образом Перикла, им ответили отказом. Отказ был равносилен объявлению войны.

И вот война началась – великая пелопоннесская война. Спартанцы стали опустошать Аттику; поднялся ропот. В народе ходили тревожные слухи: говорили, что сам Аполлон в Дельфах обещал помогать спартанцам; приводили древнее предсказание, гласившее, что:

И действительно, чума явилась – в 430 г. По греческим верованиям, эта страшная болезнь приписывалась непосредственному воздействию дельфийского бога – вот она, значит, та помощь, которую Аполлон обещал спартанцам! И вот, значит, к чему повело упорное сохранение «проклятых» в числе граждан Паллады. Под гнетом двойного бедствия – врага вне стен и чумы внутри их – афиняне пали духом. Всему виною казался Перикл; недавно еще всемогущий стратег был отрешен от должности и наказан штрафом. В то же время и чума кружилась около него, убивая одного за другим обоих сыновей от первого брака. Теперь у него оставался только один Перикл Младший; но он, сын милетянки Аспазии, был незаконным, и притом по закону самого Перикла, проведенному уже давно, согласно которому условием законности было происхождение от гражданина и гражданки. Сломленный горем отец упросил город сделать исключение для него – Периклу Младшему было даровано гражданство. Вообще гнев народа на него прошел быстро, но было уже поздно: вскоре после примирения Перикл умер от той же чумы.

Софокл был свидетелем падения этого великого человека, вместе с которым он некогда сражался в Самосском заливе. Он вспомнил о фиванском страдальце, герое своего родного села; в 429 г. была поставлена его трагедия «Царь Эдип».

Но и тут «трагедия двойной привязанности» не выпускала поэта из своих рук. Он любил Перикла, но был также верующим поклонником дельфийского бога. А именно отношения к нему стали портиться в Афинах после чумы, которая представила его сторонником Спарты; Фукидид свидетельствует, что афиняне, сломленные бедствием, потеряли веру в оракулы. С этим благочестивый дух Софокла не мог примириться: его «Царь Эдип» был в такой же мере прощальной песнью по Перикле, в какой и защитой правдивости дельфийского бога. Только на фоне тогдашних Афин вполне понятны слова хора этой трагедии:

А впрочем – в ближайшее после смерти Перикла десятилетие эта трагедия двойной привязанности прекратилась для поэта, по-видимому, навсегда. Напряжение военного времени повело к ослаблению влияния той умеренной демократии, вождем которой был Перикл; с крайней демократией, предводительствуемой Клеоном, Софокл дружить не мог – отныне мы видим его в рядах умеренной аристократии, унаследовавшей миролюбивые заветы Кимона, и в числе друзей ее предводителя, «отечески настроенного» к своему народу Никия. Авторитет Аполлона был велик в этой партии; Софокл мог смело продолжать ту линию, на которую он вступил со своим «Царем Эдипом», и написать свою вторую дельфийскую трагедию, «Электру». И опять мы видим Софокла товарищем по стратегии нового предводителя, хотя и не можем определить года, к которому эта стратегия относится, – Никий часто бывал стратегом и до того мира, который носит его имя (в 421 г.), и после него, до своей трагической гибели в Сицилии в 412 г. Как бы то ни было, нашему поэту было лет семьдесят, если не более, когда он был его товарищем. Ему как старшему Никий предложил в военном совете первому высказать свое мнение; Софокл уклонился от этой чести учтивой антитезой, которую нельзя так же кратко и метко передать по-русски: «Я, положим, παλαίτατoς; (старше возрастом), зато ты πρεσβύτατoς (старше авторитетом)».

Свою последнюю радость испытало панэллинское сердце поэта, когда десятилетняя кровопролитная война закончилась миром – только что упомянутым «миром Никия». Комический поэт Аристофан прославил этот мир в своей комедии «Ирина», названной так по имени самой богини мира, заключенной в подземелье богом войны Полемосом и освобожденной всеэллинским крестьянством. Собираясь вернуться в Афины, Ирина справляется о своих друзьях – и мы ничуть не удивляемся, находя в их числе Софокла:

Что это значит? – должны спросить мы – но, увы, безуспешно. Несомненно, что в последних словах заключается какая-то двусмысленность, разрешающая в дионисическом смехе шутливый упрек, который Аристофан устами своего героя делает престарелому Софоклу; но какая это была двусмысленность – мы сказать не можем.

Смерть Никия в связи с сицилийской катастрофой обострили вражду партий в Афинах; умеренные, доведенные до отчаяния, стали помышлять о государственном перевороте. И тут мы встречаем Софокла на их стороне: он был одним из членов той директории (коллегии «пробулов»), которая в 411 г. подготовила переход власти в руки аристократов. Переворот этот кончился неудачей: демократия восторжествовала, и виновные были подвергнуты суду. Среди прочих предстал и Софокл. Когда его спросили, что его заставило злоумышлять против народовластия, он откровенно ответил, что не видел другого исхода. Его – восьмидесятилетнего старца – не тронули, и он остался в Афинах до конца своей жизни, уже недалекого.

К этому последнему периоду его жизни относятся две сохранившиеся его трагедии, которые мы можем назвать старческими, – «Филоктет», поставленный в 409 г., и «Эдип в Колоне», поставленный уже после его смерти.

О семейной жизни нашего поэта мы знаем немного. Он был женат на некоей Никострате и имел от нее несколько сыновей, из коих на поприще отца не без славы подвизался старший, по имени Иофонт. Имя это не лишено интереса: в нем сказываются ионофильские симпатии поэта и, стало быть, влияние Перикла – из чего мы, далее, вправе заключить, что он родился не ранее 460 г. На то же заключение наводит нас и другое хронологическое соображение. Этот Иофонт свою первую трилогию, о которой мы слышим, поставил вместе с «Ипполитом» Еврипида и получил второй приз; по афинским условиям ему тогда должно было быть около тридцати лет. Таким образом, придется предположить, что Софокл женился уже будучи лет тридцати с лишком – это был, судя по Аристотелю, нормальный возраст.