И вот мы убрали игрушки и стали исписывать сотни бумажек именами детей, названиями городов и предметов, а также и качеств, знакомых детям по упражнениям чувств. Эти бумажки мы клали в открытые ящики, которые ставили в таких местах, где бы дети могли свободно ими пользоваться. Я ожидала, что детское непостоянство выдаст себя наконец наклонностью бросаться от ящику к ящику, но нет! Наш ребенок, перед тем как перейти к другому ящику, основательно опоражнивал тот, который находился перед ним, обнаруживая буквально ненасытную жажду чтения. Придя однажды в «Дом ребенка», я увидела, что учительница позволила детям вынести столики и стулья на террасу и ведет урок на открытом воздухе. Некоторые малютки играли на солнышке, а другие уселись в кружок около столиков, на которых лежали наждачные и картонные буквы. Поодаль сидела директриса, держа на коленях длинную, узкую коробку с исписанными бумажками, а около коробки шевелились ручонки, выуживавшие любимые билетики. «Вы не поверите, – промолвила директриса, обращаясь ко мне, – но вот уже больше часа, как это началось, а они все еще не насытились!» Мы пробовали приносить детям мячики и куклы, но безуспешно: очевидно, такие пустяки не имели цены перед возможностью читать и читать.
Видя такие изумительные результаты, я решила проверить детей на печатном шрифте и предложила учительнице изобразить печатными буквами слова под написанными словами на карточках. Но оказалось, что дети уже предупредили нас! В зале висел календарь, на котором одни слова были напечатаны латинским шрифтом, а другие готическим. Охваченные манией читать, дети обратили внимание на этот календарь и, к моему большому изумлению, научились читать не только латинский, но и готический шрифт!
Оставалось только дать им книгу, а я была уверена, что из тех, какие существуют, вряд ли хоть одна годится для нашего метода. Матери вскоре извлекли выгоду из успехов своих детей; мы стали находить в карманах у иных малюток клочки бумаги, на которых имелись грубые записи покупок: мука, хлеб, соль и т. п. Оказывается, наши дети записывали поручения, когда матери посылали их в лавку! Другие матери сообщали нам, что дети их уже не бегают по улице, а останавливаются и читают вывески на лавках.
Один четырехлетний мальчик, обучавшийся по нашему методу в частном доме, поразил нас следующим. Отец ребенка получал много писем. Он знал, что его сына уже два месяца обучают упражнениям, облегчающим чтение и письмо, но мало обращал на это внимания и мало верил в наш метод. В один прекрасный день, когда отец сидел за чтением, а мальчик играл поблизости, вошла прислуга и положила на стол только что полученные письма. Они привлекли внимание ребенка, который, беря письмо за письмом, стал громко прочитывать адрес. Отцу это показалось чудом.
Что касается вопроса, какой срок нужен для того, чтобы научиться читать и писать, опыт наш показал, что от момента, когда ребенок начал писать, переход от этой низшей стадии графического языка к высшей стадии чтения отнимает в среднем две недели. Однако уверенность в чтении достигается гораздо позднее, чем совершенство в письме. В большинстве случаев дети пишут отлично, но читают посредственно.
Не все дети одинаковы в этом отношении; так как мы не только не принуждаем, но даже не просим их делать того, что им не желательно, то некоторые дети, не выразившие спонтанного желания учиться, оставлены нами в покое и не умеют ни читать, ни писать.
Матери сообщали нам, что дети их уже не бегают по улице, а останавливаются и читают вывески на лавках.
Если старый метод, насилующий волю ребенка и убивающий в нем непосредственность, не считает грамоту обязательной ранее шести лет, то мы и подавно не считаем обучение грамоте обязательным до этого времени.
Покуда я не берусь судить, является ли период полного развития устной речи во всех случаях наиболее подходящим моментом для развития графической речи.
Во всяком случае почти все нормальные дети, обучаемые по нашему методу, начинают писать в четыре года, а в пять лет они уже умеют писать и читать нисколько не хуже детей, окончивших первый элементарный класс. Они готовы к поступлению во второй элементарный класс годом раньше того возраста, в котором детей принимают в первый.
Игра в чтение фраз. Узнав, что мои дети уже умеют читать печатный шрифт, друзья подарили мне превосходно иллюстрированные книги, составившие ядро нашей библиотеки. Просмотрев эти книги – простые сказки, – я убедилась, что дети не в состоянии будут понять их. Но учительницы, гордившиеся успехами своих питомцев, пытались доказать мне, что я ошибаюсь: они заставляли детей читать при мне и утверждали, что они читают гораздо лучше детей, окончивших второй элементарный класс. Однако я не далась в обман и сама произвела два опыта. Во-первых, я попросила учительницу прочесть детям одну из сказок и стала следить, насколько непосредственно они ею заинтересуются. Уже после первых фраз внимание детей ослабело. Я запретила учительнице призывать к порядку тех, которые не слушают, и в классе мало-помалу поднялся шум, потому что каждый ребенок, не желая слушать, вернулся к своим обычным занятиям.
Было очевидно, что дети, как будто с удовольствием читавшие эти книги, интересовались не их содержанием, но просто механизмом чтения, которым они овладели и который заключался в том, что они переводили графические значки в звуки слова, узнанного ими. И в самом деле, дети с гораздо меньшим постоянством читали книги, чем билетики, так как в книгах они встречали много незнакомых слов.
Второй мой опыт заключается в том, что я заставила одного из детей читать мне книгу. Я не прерывала его чтения пояснительными замечаниями, которыми учительница старается заставить ребенка следить за ходом рассказа, вроде: «Остановись; ты понял? О чем ты читал? Ты говоришь, что мальчик поехал в карете? Не правда ли? Читай же хорошенько, помни» и т. п.
Я дала мальчику книгу, приятельски уселась рядом с ним и, когда он прочитал, спросила его не серьезно, а просто, как спросила бы друга: «Ты понял, что ты читал?» И он ответил: «Нет». По его лицу видно было, что он ждет объяснения. И в самом деле, то, что при чтении ряда слов нам сообщаются мысли других людей, для детей станет позднее одним из прекрасных откровений, новым источником удивления и радости.
Книга обращается к логическому языку, а не к механизму речи. Прежде чем ребенок начнет понимать книгу и получать от нее удовольствие, должен развиться его логический язык. Между уменьем читать слова и уменьем улавливать смысл книги – такая же пропасть, как между уменьем произносить слово и уменьем произнести речь.
Я бросила чтение книг и стала ждать. Однажды на уроке беседы четверо детей одновременно вскочили с места и с радостными личиками подбежали к черной доске, на которой по очереди стали выводить фразы вроде того: «Как мы рады, что в саду все расцвело». Для меня это был великий сюрприз, и я была глубоко тронута. Эти дети спонтанно дошли до уменья писать целые фразы, как раньше спонтанно писали первое слово. Механизм остался тот же и явление развилось логически. Когда пришло время, логический членораздельный язык вызвал соответственный эксплозивный акт письменной речи.
То, что при чтении ряда слов нам сообщаются мысли других людей, для детей станет позднее одним из прекрасных откровений, новым источником удивления и радости.
Я поняла, что настал момент перейти к чтению фраз. Я прибегла к тому же средству, что и дети: т. е. я написала на черной доске: «Желаете ли вы мне добра?» Дети медленно прочли эту фразу вслух, на мгновенье умолкли, словно задумались, и затем воскликнули: «Да! Да!» Тогда я написала: «В таком случае ведите себя тихо и следите за мною». Дети прочли фразу громко, чуть не криком, но едва кончили, как водворилась торжественная тишина, нарушавшаяся только скрипом стульев, которые дети передвигали, чтобы усесться поудобнее.
Так между ними и мною установилось сообщение при помощи письменной речи: явление, чрезвычайно заинтересовавшее детей. Мало-помалу они открыли великое достоинство письма – именно, что оно передает мысль. Когда я начинала писать, они трепетали от нетерпения понять, что я хочу высказать, не произнося слов. В самом деле, графическая речь не нуждается в произнесении слов. Все ее величие можно понять только тогда, когда вполне изолируешь ее от речи устной.
За этим введением в чтение последовала игра, сильно забавлявшая детей. На бумажных билетиках я писала длинные фразы, описывавшие действия, которых я требовала от детей, например: «Закрой оконные ставни, открой переднюю дверь, потом повремени и сделай все по-прежнему»; «Вежливо попроси восьмерых твоих товарищей поставить стулья и стать двойной шеренгой посередине комнаты, потом заставь их пройтись вперед и назад на цыпочках без всякого шума»; «Попроси троих из твоих товарищей, которые хорошо поют, выйти на середину комнаты, поставь их рядышком и спой с ними песню, которую выберешь сам» и т. д.
