Москва брала на себя также обязательство все жалобы англичан на русских рассматривать быстро и наказывать провинившихся строго, «в пример другим». Одновременно предусматривалось, что если англичанин будет арестован, то он не может быть посажен в тюрьму без предуведомления руководства компании. Кроме того, в этом случае особо оговаривалось право освобождения арестованного под залог. Наконец, договор гласил, что товары компании не могут быть нигде задержаны «ни за какой долг, если англичане не являются главными должниками».
Подобного договора самолюбивая Россия ранее не подписывала ни с кем. Поступившись многими суверенными правами, Москва, однако, и получала многое: английская корона давала согласие на свободный выезд из Англии в Россию художников и ремесленников, мастеров любых профессий.
Блокаду удалось прорвать. В Россию потекло главное для нее богатство – западноевропейские знания.
Как «невежда в политике» переиграл польского короля
Противники России предприняли всё, чтобы убедить англичан отказаться от сотрудничества с Москвой.
Любопытны письма польского короля Сигизмунда королеве Елизавете в 1567–1568 годах, где он сетует, что, используя торговлю с Англией, Россия получает не только вооружение, необходимое ей для войны, но и специалистов, распространяющих среди русских полезные сведения и технические знания.
13 марта 1568 года Сигизмунд пишет:
Мы видим, что московит, этот враг не только нашего царства временный, но и наследственный враг всех свободных народов, благодаря… недавно заведенному мореплаванию, обильно снабжается не только оружием, снарядами, связями, чему, как ни много всего этого, еще можно положить конец, но мы видим, что он снабжается именно художниками, которые не перестают выделывать для него оружие, снаряды и другие подобные вещи, до сих пор невиданные и неслыханные в той варварской стороне. И сверх того, что всего более заслуживает внимания, он снабжается сведениями о всех наших, даже сокровеннейших, намерениях, чтобы потом воспользоваться ими, чего не дай Бог, на гибель всем нашим. Зная все это, мы полагаем, не должно надеяться, чтобы мы оставили такое мореплавание свободным.
Последняя угроза британским морским волкам была, конечно, блефом и свидетельствует лишь об отчаянии короля Сигизмунда.
В другом письме всё то же:
Мы видим, что московит с каждым днем становится сильнее. До сих пор мы являлись победителями его потому только, что он дикарь в искусствах и невежда в политике. А если эти морские сообщения продолжатся, что останется ему неизвестным? С теми предметами, которые привозятся в Нарву и которые делают его все искуснее в военных делах, он будет, сохрани Бог, побивать или покорять всякого, кто станет ему противиться!
Какие донесения из Москвы ложились на стол обеспокоенного короля Сигизмунда, можно легко представить из записок некоего Роберта Беста, описавшего тогдашнюю обстановку при дворе Ивана Грозного:
Я думаю, в христианском мире нет государя, которого его подданные дворянского и простого сословия боялись бы больше и вместе с тем больше любили. Он не очень любит соколиную и псовую охоту и другие забавы, ни инструменты или музыку; но находит для себя благороднейшее наслаждение в двух вещах: во-первых, в богослужении – он, бесспорно, очень усерден в своей вере, и, во-вторых, как бы покорить и завоевать своих неприятелей.
Далее Бест подробнейшим образом рассказывает о ежегодных стрельбах из нового оружия, проводившихся в Москве: орудия палили в специально выстроенные деревянные дома, заполненные землей, а из ружей стреляли по ледяным глыбам, также специально подготовленным для этого случая. Стрельбы проходили под контролем царя, государь внимательно оценивал результаты испытаний. Если верить Бесту, то в каждом таком испытании принимали участие до пяти тысяч (!) стрелков. Понятно, что подобная информация из Московии не могла не беспокоить ее противников.
Протесты Сигизмунда впечатления на Англию не производили: очевидная выгодность торговли с Россией, а через нее и с другими партнерами перевешивала любые аргументы польского короля. Если Ватикан в то время был обеспокоен вопросом церковной унии с русскими, а Польшу тревожили вопросы военные и политические, то Англию интересовала в России исключительно торговля.
В Москве все это прекрасно понимали. Русский царь, «невежда в политике», по словам Сигизмунда, явно переиграл польского короля.
Если во времена Ивана III у Московского государства появилась внешняя политика, то при Иване IV Москва уже четко видела перед собой не «вообще Запад», а начала умело играть на противоречиях между различными европейскими странами. Запад перестал быть для русских однообразно плоским и однозначно враждебным, здесь обнаружились холмы и овраги, то есть партнеры и противники.
Пояснения требует упоминание в письмах Сигизмунда о Нарве. В самом начале Ливонской войны, в мае 1558 года, русские войска взяли Нарву, и таким образом Москва получила на время – до 1581 года, когда этот важный форпост на Балтике был вновь утерян, – одну из лучших гаваней на Балтийском побережье.
Нарва стала любимым детищем Ивана Грозного. Русские быстро восстановили город после штурма и помогли местным жителям оправиться от военного разорения, выдав им зерно, лошадей и скот. Городу даровали право беспошлинной торговли с Московским государством, а также возможность свободно сноситься с другими странами. Иноземцам в Нарве гарантировалась личная безопасность и различные торговые льготы. Нарва, по замыслу Москвы, должна была стать контрольно-пропускным пунктом России на западной границе, ей отводилась роль Новгорода, но только уже под строгим присмотром властей.
Русское присутствие в Нарве, как пишет автор известной книги «Москва и Запад» историк Сергей Платонов, «произвело сильное впечатление в заинтересованных кругах Германии и Скандинавских государств». На руку русским сыграли и тогдашние разногласия среди европейских конкурентов. Если до этого всю ганзейско-русскую торговлю твердо держали в своих руках ливонские города, и более всего Ревель, то теперь в Нарву, минуя Ревель, шли купеческие суда из Любека и западных ганзейских городов. Кроме всего прочего Нарва позволила Европе открыть новый путь для получения русского сырья, а здесь скрывались немалые прибыли.
Результатом жесткой конкуренции, спровоцированной укреплением русских в Нарве, стало появление на Балтике множества каперских судов. Москва не отставала от других и имела собственных каперов под командованием немца Карстена Роде. Он защищал «своих» и немилосердно грабил «чужих», за что в конце концов и угодил в датскую тюрьму.
В кратчайшие исторические сроки не только сама Москва, но и вся страна наполнилась иностранцами. Англичане обосновались на севере – в Поморье, в Вологде, в Ярославле. Не менее активно действовали они тогда и на всем пути в Среднюю Азию. Тут же рядом с англичанами появились голландцы, которые немедленно воспользовались северным путем и, в свою очередь, расположились в мурманской гавани, на Северной Двине и по всему пути от северных Холмогор до Москвы. Они же начали делать большие деньги в Новгороде и Нарве.
Голландцы, кстати, покончили и с эксклюзивными правами англичан. Те долго протестовали против проникновения на Русский Север конкурентов, аргументируя свои требования тем, что им стоило немалого труда наладить северный маршрут в Россию, а потому англичанам положены и особые привилегии. Москва эти притязания дипломатично отвергла, резонно заметив, что «океан-море – великая Божья дорога», а не чья-то собственность, следовательно, этот путь узурпировать нельзя.
К англичанам и голландцам, наводнившим русскую землю, следует добавить «немцев» из Ливонии, то есть разнообразных по национальности пленников, расселенных московскими властями по различным русским городам, и, наконец, уже настоящих немецких купцов, проникавших через Нарву в самые разные уголки страны.
Количество, как и положено, стало постепенно переходить в качество. Иностранец уже не шокировал, как прежде. На него взирали теперь не с ужасом или религиозной брезгливостью, а с нарастающим любопытством.
Влияние Запада на Московию становилось неизбежным.
Первый идейный контакт. Иван Грозный и Ватикан
Одним из первых, кто вступил не только в дипломатический, деловой, но и идейный контакт с Западом, был царь Иван IV. Это естественно. В тогдашней самодержавной и догматически православной России лишь правящая элита имела достаточное образование и право думать самостоятельно. А самым свободным из элиты являлся самодержец: Юпитеру позволено все.
Иван IV первым из московских государей, как пишет Ключевский, «узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника Божия». Только в такой броне и представлялось возможным безбоязненно выходить на первое идейное сражение с иноверцами. К тому же, ведя свой род от Пруса, Иван Грозный, как свидетельствуют летописи, сам себя любил называть немцем. Точно неизвестно, насколько Иван Грозный верил в свою мифическую родословную, но не исключено, что и это внутреннее ощущение западных корней (пусть не от Пруса и Августа, но, во всяком случае, от Рюрика) также облегчало путь к неформальному общению с иностранцами.
