Однако…
Казалось бы, зачем создавать себе столько трудностей и ломать ногти, когда можно пользоваться собственным бензобаком проще, в штатном режиме, и бензин получить по первой просьбе.
Но здесь, видимо, привыкли каждую просьбу обставить так, как будто бы мне самому это надо. Вот она — деревенская смекалка. Результат важен во всяком деле.
1.15.7. Повседневная жизнь, праздники
Практически каждая деревня в округе имеет свой «день деревни», а ряд крупных поселений — еще и свои ярмарки с периодичностью раз в год. Время проведения и тех и других — в основном летние месяцы от конца июня до конца августа.
Я участвовал во многих таких днях, включая знаменитую Алексеевскую ярмарку в Верховажье и Сметанинский Торжок в Верховье. Вот что, на мой взгляд, интересно.
Собираются трапезничать на маленьких столиках; невольно, чтобы разбавить компанию, попадаешь между какой-нибудь необъятной матроной и ее мужем, и еще одна матрона почтенного возраста садится непременно напротив. Мужчина, с которым вроде бы и можно поговорить, — ни штатский, ни военный, русский, местный, но все же одет в камуфлированные брюки и подстать им такую же куртку, так что для полного «контрактника образца 2000 года» ему не хватает недельной небритости, уставного нижнего белья, ботинок-берцев и головного убора с кокардой. И это свое одеяние он придумал, несмотря на праздник. Так здесь одеваются весьма многие мужчины, разнящиеся меж собой разве что телосложением, «стеклянными» глазами да выражением лиц.
И вот женщины начинают рассказывать местные сплетни да небылицы, немало сдабривая речь специфическими словами, вроде «онодась», «пошто», «той-то год» или, скажем, «уповод». Мужчина изредка поддакивает им, но сидит смирно. Говорят, говорят между собой, посмеиваются над кем-то, иногда посматривают на меня, а я, не сделавший вроде бы ничего худого, окромя того, что занесся в этот богом забытый край, краснею и молча уписываю шашлык.
Изредка вмешиваюсь я в сей своеобразный разговор, дождавшись в нем паузы, как не сделал бы ни один местный (не принято ждать). Мне отвечают учтиво, но без особой охоты, и опять начинают говорить меж собой, не потому, что мною пренебрегли, а, скорее, потому, что опять обо мне забыли, как о человеке не их круга.
Бывает и иное. Нередко мужчина или его спутницы оказываются дальними родственницами моих жены и тещи. Что же тогда? Обязательные натужные разговоры вроде как с маленьким ребенком от неопределенного лица: «Ой, как мы выросли…», «косая сажень в плечах», «щеки — кровь с молоком» — переходят непосредственно в вечный «албанский» вопрос, будоражащий все деревенское население: «Ну, надо же, как вы сюда приехали? Я бы никогда не стала (не стал) менять город на деревню», «и надолго ли?», «когда назад собираетесь?»
А то, бывает, на следующей же нежданной встрече, если у меня не прошла еще охота лезть в столь колоритный народец, опять спрашивают об одном и том же, непременно прибавляя: «мне что-то лицо ваше знакомо, я вас где-то видела».
Все это замаскированное «гостеприимство» деревенских особенно выделяется у женщин, которые не только не могут сподобиться «услышать» неоднократные (за годы) ответы на поставленные вопросы, причем из первых уст, а, скорее, и не хотят их слышать, имея собственное устоявшееся мнение касаемо данной темы. Зачем задаются эти вопросы? Для поддержания разговора? Не ведаю. Вероятно, для того, чтобы добыть некую информацию, сделать из нее объект собственных комментариев, бывает, и критики, которую назавтра (или даже сегодня после обеда) можно запустить в общество таких же обывателей, которые друг друга называют «народ», а скудное общение, за неимением другого — «быть с народом».
Внимание, важно!
Для местных, с их необыкновенным старанием узнать о тебе побольше, важна не столько сама информация, которую, кстати, со временем я научился скрывать, ибо идет она не во благо, а, скорее, то, что именно она (он) первая узнала нечто, что неведомо пока другим. Вот такой соревновательный процесс, прикрытый благими намерениями псевдоучастия, имеет место быть широко распространенным.
Подумав о причинах трудностей общения за столом с малознакомыми деревенскими, пришел я к тому выводу, что есть некоторая стеснительность в общении местных с неместными, свойственная и мужескому и женскому полу в равной степени. По крайней мере, мое предположение следует из того, что с совершенно незнакомым (каким я был еще год назад) и малознакомым общаются почти одинаково. Тому есть пример:
Заезжаю как-то на местную почту — окромя магазинов, почта — признанный центр общения разношерстного «народа». Знаю, что одна из почтальонов выращивает и продает молодых поросят. Прошу ее при следующей возможности оставить для меня одного двухмесячного поросенка. Посыпав, как из сита, десятком вопросов, типа «зачем вам», «а вы что, жить здесь собираететсь?», соглашается. Представляюсь, даю телефон, договариваюсь о времени возможного события. Когда оно наступает, тетка звонит не мне, а «третьей воде на киселе» — соседке по деревне — с тем, чтобы та передала мне, что «поросенка можно забирать». Оригинально? Для городского уклада жизни более чем. Соседка, разумеется, как почти все соседки, имеет собственное мнение о том, что нужно не только ей, но и мне, поэтому дает тете-почтарю свои комментарии, что поросенок, вроде бы, мне и не нужен. Сделка срывается.
Почему звонит соседке, а не мне напрямую? Одни комментируют — «стесняется», другие — «так принято». Поди, их разбери.
Еще пример.
Покупаю скот. Даю объявление в районную газету. Звонят. (Причем почти все предпочитают в слове «звонить» ставить ударение на первый слог, что мне также малопривычно — как-то отдает корнем слова «вонь».) Первые пять вопросов непременно не относятся к теме объявления: «а кто вы?», «а где вы живете», «уже приехали, ой, ой, ой».
В угоду корректности терпеливо отвечаю. В свою очередь, спрашиваю, сколько стоит, да какая масть, да какой возраст, были ли отелы, примерный вес (цена здесь иногда зависит от живого веса). Получаю туманные ответы на самые главные для сделки вопросы, а еще чаще новый ряд вопросов: «а вы по сколько возьмете», «а я и не знаю, сколько стоит моя корова», «вот в прошлом годе лошадь продали по такой-то цене». В итоге абонент на другом конце провода, затратив за долгий разговор изрядную часть денег, поскольку звонит мне на сотовый, зарегистрированный в другом регионе, получает почти полную информацию обо мне: кто моя жена, кто мама и папа жены, где мы живем, о планах — оставаясь при этом инкогнито, а о своей корове или козе почти ничего не говорит.
Выдав вынужденное интервью, чтобы не утомлять уже и себя, и «интересную тетю» бесперспективным разговором, поскольку и сам я не знаю — сколько стоит ее животное (и потому что не местный, и потому, что на тот момент без опыта в животноводстве — дело было в 2007 году), я говорю нейтрально: «я вам перезвоню позже» — и не перезваниваю, поскольку второе такое общение вряд ли выдержит неподготовленная к местному колориту душа горожанина. Бывает, обижаются, потом голосят на всех углах, что «спрашивал, да не купил». Странно, не правда ли…
В этом кризис непонимания двух самобытных культур — каждый хочет как лучше, но говорит «на своем языке».
Бывает, в гостях, хороший прием ободрит, но и тут надо держать «ухо востро». Иногда подсядет какая-нибудь пожилая женщина или старуха (по виду) в возрасте 40 лет, да и выспросит, что ей надобно. Результатом — опять же сплетни. Эта страсть к сплетням и желание «подделываться» под жизнь иную, чем живут они на самом деле, имеет в Верховажских деревнях влияние более, нежели покажется сначала приезжему.
Этого не знал, не понимал я по приезде сюда, будучи заворожен красотой и мест, и характеров. Сейчас же «юношеское треволнение» прошло, и стал я видеть всю полноту музыки характеров, а не только «надводную часть айсберга». Внутренние упругие пружины, заставляющие некоторых местных людей поступать сообразно их традициям и укладу, вселяют в меня уже ощущение надвигающейся катастрофы, в эпицентре которой быть не только не почетно, но и опасно глупо, это может не пугать разве что садомазохиста.
Внимание, важно!
Деревенские почти всегда могут располагать своим временем, обсуждают, видят приезжего, его покупки и одежду, поведение и быт в ином свете. Все это видение невольно возбуждает в местных зависть и негодование на судьбу — зачем она зашила их в «черную шкуру».
А сколько есть там людей, испытывающих постоянно самые страдальческие терзания самолюбия, когда, придя в гости, они мнутся у порога, проходят с опаской, теряя по пути снег с шапки и ретиво приводя в порядок взбуравленную прическу, между тем, как свободный от предрассудков человек (горожанин) спокойно вошел бы в дом, сбросив лениво свой плащ, пальто или, на худой конец, так любимый здесь камуфляжный костюм.
