(Орлов, с.34), который с негодованием отметается ученым – революционным демократом прошлого века, в веке нынешнем станет основным материалом антропологии и науки о нравственности в широком смысле – как науки о нравах. Соответственно, и скоропалительных выводов о том, что традиции старины были сметены, только потому, что сменилась форма правления полисом Афины, современный ученый уже не сделал бы. Даже беглого сопоставления ценностей, из которых исходят «реформаторы» философии Сократ и Платон, с ценностями традиционными было бы достаточно, чтобы увидеть, насколько новые философы дети старого мировоззрения. А Греция V века до нашей эры – вовсе не Франция времен коммуны.
Кстати, то, что Сократ далеко не свободен от традиционного мифологического мышления, видел еще Вундт в середине прошлого века: «…у Сократа этика существенно опиралась на религиозное основание. Слияние этического с божественным, снова приближавшееся к прежней ступени народного сознания, было в практическом отношении великим шагом вперед, потому что клонилось к очищению нравственной идеи от примеси к ней конечных целей и, следовательно, вело выше того учения о благе, на котором остановился сам Сократ» (Вундт, 1866, с.143).
Отмечу, что кантианский поиск «очищенной нравственной идеи» у отца психологического эксперимента встречается во всех его работах. Безусловно, это тоже проявление скрытых целей ученого, который на все, в том числе и на Сократа, смотрел сквозь это «свое понимание».
А вот его мысль о том, что у Сократа интерес к этическим, то есть нравственным проявлениям поведения людей, опирался на религиозное основание, продолжает жить и даже развивается. Один из примеров – это интереснейшие работы Питерского ученого А. Государева, посвященные обрядово-ритуальным истокам метода Сократа:
«Колоритную фигуру Сократа рассматривали под разными углами зрения. Но до сих пор, насколько нам известно, остается несколько в тени связь его образа с сакральными образцами, представленными в греческих мифах и ритуалах. А между тем она была и внятна его согражданам, и важна для них, ибо стремление возвести любое явление жизни к некоему священному прообразу составляет один из фундаментальных принципов архаического мышления. А образ мысли рядовых афинян V в. до н. э. был еще достаточно традиционным. Личность и деятельность Сократа не могли не восприниматься ими в контексте привычных мифоритуальных ассоциаций, и этот контекст не мог не влиять на их отношение к его словам и поступкам» (Государев. Образ Сократа, с.82).
Итак, экономические и политические изменения, происходившие в Греции V века до н. э., были сопряжены с культурными изменениями, про которые, безусловно, можно сказать, что какие-то из старых обычаев сохранялись, какие-то пересматривались, какие-то отмирали, а вместо каких-то появлялись новые. Появление обычая происходит как закрепление обществом какого-то нововведения в качестве общепринятого. Это означает, что какие-то нововведения не закрепляются или закрепляются на короткий срок.
Это определяет и то, что с точки зрения общественной психологии неверно сказать, что приходит эпоха, когда «гражданская личность, достигая своего самосознания, отметает традиции и обычаи в обществе». Личность, безусловно, может осознанно бороться с какими-то обычаями, но не со всеми и не победоносно. Более того, я бы сказал, что эта личность тем сильнее обречена на поражение, чем вернее она побеждает. Чем ярче удается такой личности разрушить какой-то обычай, тем вернее сама ее победа будет закреплена в качестве обычая. Свято место пусто не бывает.
Если говорить о Сократе, то отрицал он не столько старые нравы, сколько своих предшественников – софистов, которые были по своей философии разрушителями обычаев. Сократ же выступил с положительной философией, создавая некий путь, в котором софисты отказывали человеку. Как говорит тот же Е.Орлов, «во всем этом Сократ сыграл главную роль: ему греческая мысль была обязана своим поворотом в сторону положительного построения» (Орлов, с.36).
Что же было главным достижением Сократа? Исследователи почти в один голос объявляют: Сократ создал этику, науку о нравственности. Одним из первых писал об этом еще Диоген Лаэртский, историк философии, живший во втором – третьем веках нашей эры:
«Он первым стал рассуждать об образе жизни <…> Поняв, что философия физическая нам безразлична, он стал рассуждать о нравственной философии по рынкам и мастерским, исследуя, по его словам, что у тебя худого и доброго в доме случилось» (Диоген, с.110).
При этом Сократ «в основу своего учения о нравственности положил… новый принцип – разум, который в этот момент впервые был вызван к жизни» (Орлов, с.37).
Не буду пока вдаваться в исследование того, что Сократ понимает под разумом, насколько его понимание разума ушло от традиционного, и смог ли он быть достаточно последовательным в этом. Этому должна быть посвящена отдельная глава. Вундт, во всяком случае, в этом сомневается. Остановимся лишь на том, что в этом выражении и прячутся корни обеих научных парадигм современности: учение о нравах или культурно-исторический подход и наука чистого разума или рационалистический естественнонаучный метод. И желающий может вычитать в Сократической философии ту ее часть, которая ему ближе и больше соответствует его жизненным целям.
На мой взгляд, отличие психологического подхода от «строгонаучного» или «псевдонаучного» должно быть в том, что психолог может себе позволить точно заявить цель, ради которой он работает, причем цель истинную, обычно глубоко скрываемую и даже осуждаемую правящей нравственностью. С психологической точки зрения это может быть оправдано, если становится предметом исследования. Даже если эти цели тянутся из далекого прошлого, если это цели еще семи- или четырнадцатилетнего мальчика, который скрывает свои желания, потому что его осмеют. Выявление подобных целей у себя и у авторов исследуемых научных сочинений, безусловно, позволит увидеть и нравственность воспитавших этих авторов эпохи и общества, и пути к постановке вершащих современную жизнь целей.
То, что мною только что высказано, не только очень сильно перекликается с Сократовским поиском целесообразности, но подводит к вопросу о поразительной долговечности философии Сократа и Платона: не были ли ими в качестве оснований поставлены перед собой такие цели, которые оправдывают интерес людей к этим философиям на протяжении уже 25 веков? Подобный вопрос естественно определяет и первую задачу моего исследования: найти, какая цель вела Сократа? Вопрос этот, в отсутствие самого Сократа, может быть разрешен лишь весьма условно. Тем не менее, сама его постановка позволит сделать несколько важных шагов к пониманию его философии.
Философы действительно вычитывали в рассказах о Сократе каждый свое, исходя из своей внутренней философской парадигмы. Так, гегельянец Куно Фишер, упоминая, что «Сократа сравнивают обыкновенно с Кантом, а точки зрения досократовских направлений – с докантовскими» (Фишер, с. 15–16), сам совершенно по-гегелевски исходил из того, что «первая задача философии состоит в объяснении мира, каким он представляется в качестве природы созерцающему духу»
