644
Толстой С. Л. Тургенев в Ясной поляне // И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т. / Сост. С. М. Петров и В. Г. Фридлянд; Примеч. В. Г. Фридлянд. М., 1969. Т. 2. С. 372–373.
Она была замужем за дальним родственником гр. Валерианом Петровичем Толстым (1813–1865), с которым в июле 1857 г. разошлась. В 1863–1873 гг. она за границей жила в гражданском браке с Виктором-Гектором де Кленом (Kleen, 1831–1873); переписка с братом по поводу «Анны Карениной» обнаруживает осознававшееся Марией Николаевной сходство с историей Анны; в 1889 г. она ушла в монастырь (см.; Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями / Вступ. ст. Л. Д. Опульской; Сост. Н. А. Калинина и др. М., 1990. См. также: Пузин Н. П. Тургенев и М. Н. Толстая // Тургеневский сб.: Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. М., 1966. Вып. 2. С. 248–258; Lowe D. A. Biographical Sketch. P. 23; Schapiro L. Turgenev, his Life and Times. P. 111).
Об увлечении Тургеневым Мария Николаевна много лет спустя рассказывала своей дочери от де Клена Е. С. Денисенко (1863–1942): «…если бы он не был в жизни однолюбом и так горячо не любил Полину Виардо, мы могли бы быть счастливы с ним, я и не была бы монахиней, но мы расстались с ним по воле Бога» (Пузин Н. П. Тургенев и М. Н. Толстая. С. 258).
Толстая М. Н. Воспоминания о И. С. Тургеневе (В пересказе М. А. Стаховича) // И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 245–249. Возможно, в памяти мемуаристки (воспоминания записаны в 1903 г.) произошло невольное сгущение давних событий. Тургенев впервые упоминает о ней в 1852 г. — как о сестре заинтересовавшего его автора «Детства», и значительная часть дальнейших встреч и переписки проходит под знаком постоянного интереса к Толстому. Тургенев познакомился с Марией Николаевной 24 октября (5 ноября) 1854 г., прислав ей в Покровское 10-й номер «Современника» с повестью Толстого «Отрочество», которую, приехав, вечером этого дня прочитал там вслух. (Между Спасским-Лутовиновым и Покровским всего 18 верст, и он «ежедневно к <ним> приезжал. Он уверял даже, что ездит <…> с трепетом, с чувством виноватости перед запрещенным, так как Покровское было в Чернском уезде <Тульской области>, а он не должен был выезжать из пределов Мценского <Орловской губернии>, и местная полиция обязана была иметь постоянный надзор за этим невыездом» — Там же. С. 246).
Тургенев увлекся Марией Николаевной (к чему Л. Н. Толстой отнесся сочувственно), но это была лишь еще одна из его amitiées amoureuses (после О. А. Тургеневой и до Е. Е. Ламберт) — безуспешных попыток (включавших и менее светские, зато более земные связи) освободиться от роковой верности Виардо. Однако уже в июле 1855 г. Тургенев пишет П. В. Анненкову о своем охлаждении к Марии Николаевне, а в октябре уезжает в Москву, а затем в Петербург, где 19 ноября (1 декабря) знакомится с Толстым. Он возвращается в Спасское 6 (18) мая 1856 г., много общается с Марией Николаевной и ее мужем, а затем и с Л. Н. Толстым. «Фауст» был написан в июне — июле 1856 г., отчасти в то же время, когда Тургенев видался с Толстым (которому, как и Марии Николаевне, повесть понравилась). Но уже 11 (23) июля он выезжает в Москву, а 21 июля (1 августа) — за границу (см.: Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева (1818–1858). С. 219, 272, 281, 296, 310, 334–339; Schapiro L. Turgenev, his Life and Times. P. 109–112, 132–133, 143–144; см. также: Пузин H. П. Тургенев и М. Н. Толстая.
Битюгова. С. 416. Чтение «Онегина» имело место в самом начале знакомства, в октябре или ноябре 1854 г. (Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева (1818–1858). С. 274).
Тургенев «в молодости, студентом Берлинского университета <…> увлекался Гёте <…>. В 1844 г. опубликовал <…> свой перевод <…> „Последней сцены“ первой части „Фауста“ <…> знаменательной <…> для замысла <…> тургеневской повести <…>. В 1845 г. Тургенев посвятил „Фаусту“ в переводе Вронченко специальную статью» (Битюгова. С. 417).
О своего рода взаимозаменимости «Фауста» Гёте и «Евгения Онегина» в рамках тургеневского сюжета об обольщении искусством писал Э. Стеффенсен: «Обольщение в классическом варианте есть прежде всего „похищение авторитета“, то есть нарушение отцовского права <…> отдать дочь в жены <…>. В рассказе Тургенева удар направлен не столько против законного авторитетета (<…> мужа Веры Приимкова), сколько против духовной власти над Верой <…> ее умершей матери <…> и поэзия должна здесь играть роль помощника <…>…обольщение как действие — неконкретно в тургеневском „Фаусте“. Главное для Тургенева <…> то, что „Фауст“ Гёте является общим символом слова „искусство“. Это подтверждается указанием Павла Александровича, что он с таким же успехом мог бы обратиться <…> к Шиллеру в более поздней стадии „пробуждения“ Веры <…> как важный фактор фигурирует <…> „Евгений Онегин“, тогда как „Фауст“ Гёте исполнял эту функцию вначале <…>. Дух умершей матери Веры несколько раз появляется в рассказе как напоминание об ожидающем ее наказании. Он является символом, аналогичным „каменному гостю“ классических повествований об обольщении, с той разницей, что „каменный гость“ символизирует авторитет отца или мужа, тогда как у Тургенева мы имеем дело с авторитетом матери» (Стеффенсен Э. Гёте и Тургенев. С. 227–228).
См.: Битюгова. С. 417; письмо Ламберт Тургеневу от 24 мая (5 июня) 1856 г. (Письма, 3, 480).
См.: Pritchett V. S. The Gentle Barbarian. P. 103–105; Seeley F. F. Turgenev. P. 20.
См.: Летопись жизнии творчества И. С. Тургенева (1818–1858). С. 331–332.
С Ламберт Тургенева сближал, кроме прочего, интерес к немецкой литературе и философии, в частности к проблеме самоотречения, вынесенной в эпиграф к «Фаусту» в виде цитаты из трагедии Гёте. О семантике этого эпиграфа см.: Пильд Л. Рассказ И. С. Тургенева «Фауст»; о взаимоотношениях Тургенева с Е. Е. Ламберт см.: Granjard Н. Ivan Tourguenev et Madame Lambert // Granjard H. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et «Nid de seigneurs». Paris, 1960 (о «кокетстве» см. в особенности: P. 19–21).
Л. Нелидова (а также Л.Н.) — псевдоним Лидии Филипповны — в девичестве Королевой, по первому мужу — Ламовской (или Ломовской), по второму — Маклаковой (1851–1936).
Тургенев и его время. М.; Пг., 1923. Сб. 1 / Ред. Н. Я. Бродский. С. 7–8. Сам Тургенев, впрочем, охотно выходил за викторианские рамки. В более поздних воспоминаниях та же Нелидова писала: «Он рассказывал <…> двусмысленные и рискованные вещи <…> наблюдал, как я это слушаю. Помню рассказ:
„В <…> провинциальном городе остановились в гостинице два приятеля и <…> старики родители с молодой <…> дочерью <…> вдруг ночью девушка приходит в комнату незнакомого человека и отдается ему, чтобы не отдавать своей девственности нелюбимому, за которого ее принуждают выйти родители“.
Тургенев подробно рассказал <…> как поражен был неожиданностью молодой человек. По некоторым штрихам можно было предположить самого Тургенева.
— Ну, что родители? — с возмущением спросила я.
Тургенев усмехнулся.
— Родители, как и полагается родителям, спали <…> сном праведников.
Мы ко многому <…> привыкли в настоящее время, но тогда (в 1880 г. — А.Ж.) мне нелегко было выслушать этот рассказ. Я его слушала, чтобы не заслужить упрека в pruderie со стороны Тургенева» (Нелидова Л. Ф. Воспоминания о Гончарове и Тургеневе. О «милых спутниках» / Публ. А. Д. Алексеева // Лит. наследство. М., 1977. Т. 87. С. 32).
См.: Соч., 9, 437–438 (примеч. М. А. Турьян). Согласно одному из биографов Тургенева, его мать «презирала русскую литературу — за исключением нескольких строк из Пушкина» (Pritchett V. S. The Gentle Barbarian. P. 12). По-видимому, Притчетт исходит из автобиографического прочтения первой части повести «Пунин и Бабурин» (1874), в частности — возведения бабушки рассказчика к личности матери писателя. Ср.: «В нашем доме не только не обращали никакого внимания на литературу и поэзию, но даже считали стихи, особенно русские стихи, за нечто совсем непристойное и наглое» (Соч., 9, 18). Мемуарной была и фраза, вложенная в уста Пунина: «Пушкин есть змея, скрытно в зеленых ветвях сидящая, которой дан глас соловьиный!» (Там же, 31), релевантная для проблематики «непристойности» литературы, — юный Тургенев услышал ее от своего учителя Д. Н. Дубенского (Там же, 438 (примеч. М. А. Турьян)).
О роли в творчестве Тургенева «детских» и «женских» черт его личности см.: Seeley F. F. Turgenev. P. 30–31. Ср. известное замечание П. В. Анненкова: «Он радовался всякому разбору своих произведений, выслушивал его с покорностью школьника <…>. Было что-то женственное в <его> сочетании решимости и осторожности, смелости и расчета, одновременной готовности на почин и на раскаяние, сообщавшее прелесть его меняющемуся существованию» (Анненков П. В. Молодость И. С. Тургенева // Анненков П. В. Литературные воспоминания / Сост. и примеч. В. П. Дорофеева. М., 1960. С. 390). «Ребенка» видела в Тургеневе и Е. Е. Ламберт (письмо от 24 мая (5 июня) — Письма. 3, 480). О «женственности» Тургенева и ее различном восприятии русскими модернистами (Мережковским, Розановым) см.: Пильд Л. В. В. Розанов об И. С. Тургеневе: (К проблеме истоков стиля Розанова) // Тыняновский сб. Вып. 11: Девятые Тыняновские чтения: Исследования. Материалы / Ред. Е. А. Тоддес. М., 2002. С. 337. Черты Тургенева усматриваются и в старшей Елыювой (см.: Пильд Л. Рассказ И. С. Тургенева «Фауст». С. 170), а ее образ как отсутствующей, но все контролирующей женщины соотносим с ролью в жизни Тургенева в эти годы Полины Виардо.
