А вот слова инженера метро Стива Кауфмана:
— Меня иногда спрашивают: «Как это мы, американцы, высадившие человека на Луну, не можем справиться с проблемами подземки?» Я отвечаю: высадка человека на Луну — проблема научная и техническая. Это мы умеем. Состояние же нашего метро — проблема социальная. Это нам не по зубам. Мы знаем, как вывести ракету на заданную орбиту, а вот как сделать достойной жизнь человека, простите, этого нам не дано.
Вечер. Тряска вагона. Скрежет и визг колес на поворотах. То лучи света, то тьма стремительно скользят по лицам пассажиров. Никто не разговаривает. Молодой негр в старой армейской куртке с безучастным выражением лица рассматривает плакатик на стене вагона: «Четыре миллиона твоих земляков бывают здесь каждый день. Будь благоразумен».
Полицейский в кожаной курточке на «молнии», прислонившись к двери, угрюмо смотрит на негра. Левая рука в кармане брюк, пальцы правой теребят ремешок дубинки.
Молодая женщина со спящей дочкой на коленях. Большие испуганные глаза женщины становятся еще больше, когда поезд вдруг замедляет ход и останавливается в туннеле.
Напряженная тишина. Напряжение на лицах. Полицейский вынимает руку из кармана и поправляет на поясе кобуру. Негр нервно зевает, застегивает куртку и закрывает глаза, как будто собирается заснуть.
Постояв две-три минуты, поезд дергается, трогается, медленно вползает на станцию и замирает у платформы.
На пустынной платформе лужа воды. Вода течет по стене, по мраморной мемориальной доске, на которой, пока стоит поезд, можно успеть прочитать: «В память смелых и талантливых людей, построивших нью-йоркскую подземку, — чудо XX века».
Едва я вышел из самолета, как сразу физически почувствовал, что я на Юге. Поручни трапа обожгли мои ладони. Раскаленное добела небо Алабамы низко висело над крохотным аэродромом. В высокой траве отчаянно стрекотали цикады. Густо зеленели сады, отягощенные плодами.
Я был единственным человеком, вышедшим из самолета, и единственный человек, встретивший меня в пустынном аэропорту, был однорукий шофер такси. Он кинул мой чемоданчик в багажник и с места рванул машину. Внимательно осмотрев меня в зеркальце, с дружеской фамильярностью спросил:
— Где руку повредил, парень?
— В Европе. Воевал против фашистов.
Он усмехнулся, кивнул на обрубок своей руки:
— А я в Корее. Воевал против коммунистов.
Мы помолчали. Сады кончились, мы въезжали в город.
— Вы с Севера? — спросил он, снова поглядывая на меня в зеркальце.
Я кивнул головой.
— Надеюсь, вы не Ио тех, кто приезжает сюда мутить воду? А? Надеюсь, вы не ищете неприятностей?
В его голосе была сдержанная угроза.
Час назад этот же вопрос задал мне сосед в самолете. Сухой, загорелый человек средних лет в клетчатой рубахе. Мохнатые брови над голубыми глазами, жилистые рабочие руки в черных ссадинах. Он видел, что я читаю книжку «Куклуксклановец».
— Интересуетесь? — спросил он, обнажая в улыбке белые крепкие зубы.
Его, по-видимому, насторожил мой акцент.
— Вы, наверное, не южанин, сэр? Из Нью-Йорка? Надеюсь, вы не из тех, кто…
— Я из Советского Союза.
Он резко повернулся ко мне всем корпусом. Ослепительная улыбка исчезла. Он молча рассматривал меня. Медленно извлек из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил, медленно выпустил дым в мою сторону. Процедил сквозь зубы:
— Впервые вижу живого коммуниста.
— Ну и как?
— Мертвые мне больше нравятся.
— А вы, наверное, куклуксклановец?
— Да, я состою в клане. И пока мы существуем, Юг останется американским.
— Не могли бы вы пояснить, что вы имеете в виду?
Он криво усмехнулся, приблизил ко мне свое лицо, и я почувствовал запах виски в его горячем дыхании.
— Хотелось бы пояснить тебе кое-что без свидетелей, — прохрипел он. — Не забывай, что ты в Алабаме, а не в ООН. У нас свои законы, беби. Ночи у нас темные…
Стюардесса принесла стакан с кока-колой и льдом.
— Стакан не чисто вымыт, — сердито сказал ей мой сосед.
— Сэр? — удивилась стюардесса.
— Я сказал, что стакан не чисто вымыт! — рявкнул он. — Наверное, из него пил какой-нибудь ниггер[1].
За окном показались пригороды Бирмингема. Самолет шел на посадку.
В дверях клановец обернулся и погрозил мне пальцем:
— Не забывай, беби, что ты не на Севере!
Я полетел дальше, и вот однорукий шофер такси снова напомнил мне, что я на Юге.
Город утопает в зелени магнолий и пальм. Сегодня воскресенье. Звонят колокола церквей. На улице почти не видно прохожих. До вечера закрыты кинотеатры. В воскресенье место благочестивых жителей в церкви.
Вот кончилась служба, и из церкви выходят прихожане. Чопорные белые женщины в своих лучших платьях; завитые и густо напомаженные старухи; белые мужчины в пиджаках и галстуках, несмотря на жару; чистенькие, прилизанные дети. Священник в черной сутане провожает паству до автомобилей. В воздухе плавают приподнятые шляпы, женщины чмокают друг друга в щеку, урчат моторы «кадиллаков», и негры-шоферы в форменных фуражках распахивают перед хозяевами двери.
Тихо и мирно здесь в воскресенье. Звонят колокола, воркуют голуби…
В маленьком сквере у автобусной остановки сидят трое белых стариков. Они не ждут автобуса, они просто сидят, болтают о том о сем, смотрят по сторонам. Старики дряхлые, отработавшие свое в жизни и теперь не знающие, куда девать свободное время. Рядом с ними, опираясь мощным задом на мотоцикл, стоит полицейский. Он в голубой металлической каске, в синей форменной рубашке с короткими рукавами, в галифе и крагах. На поясе у него пистолет, стальные наручники, связка ключей. Из заднего кармана торчит короткая дубинка с ремешком для руки.
Полицейскому жарко. Он расстегнул рубашку и платком вытирает багровую шею. Наверное, он объезжал свой участок, увидел знакомых и остановился поболтать.
Разговаривают они лениво, протяжно, с характерным южным акцентом.
— Далеко заплывали? — спрашивает полицейский.
Старик в коричневом полинявшем комбинезоне и соломенной шляпе щурит слезящиеся глаза и тянет:
— Да как тебе сказать? До острова доплыли.
— Хорошо клевала?
— Сперва не очень, а потом пошло.
— Пошло, говоришь? А на что брала?
— На червяка и на пшено. Там ее много, целые стада ходят вокруг этого черного.
— Какого «черного»? — удивляется полицейский.
— Вокруг черного трупа.
— Что-то ты непонятное бормочешь, старик, — говорит сбитый с толку полицейский.
— Как еще тебе понятней говорить? — сердится старик. — Негр там плавает. Утопленник. Мы его подцепили багром, перевернули…
Полицейский задумывается. Потом лениво произносит:
— Самоубийца какой-нибудь. Как ты думаешь, старик?
Старик согласно кивает головой.
— А клевала, говоришь, хорошо?
— Хорошо клевала.
— Ну, поеду, — говорит полицейский. Стальные наручники тихо позвякивают у него на боку. — Доброго вечера, старики!
Когда шум мотоцикла затихает за углом, старик разводит руками:
— Конечно, может быть, и самоубийца. Только почему у него кляп во рту?
— Наверное, чтобы не кричал, — сонно поясняет сосед.
…Я иду к отелю и думаю: как все здесь, на Юге, просто, как все обыденно и спокойно: «А клевала, говоришь, хорошо?» — «Хорошо клевала».
Я иду по пустынным в эти знойные часы улицам города, и редкие встречные негры поспешно сдергивают передо мной кепки. Я ищу Фреда. У меня к нему рекомендательное письмо из Нью-Йорка.
— Простите, сэр, — обращаюсь я к старику негру.
От неожиданности он шарахается в сторону. Испуг на его лице сменяется изумлением. На место изумления приходит подозрение: что-то здесь не так, что-то этот странный белый замышляет.
— Вы не скажете, как мне разыскать…
Он насторожен, он ждет подвоха. Я чувствую, что нервы его натянуты, как струны.
— Я ничего не знаю, маста[2],— бормочет он. — Спросите у кого-нибудь из белых.
Фред, которого я в конце концов разыскал, смотрит на меня с недоверием.
— Я не знаю никакой Джоэн, — сухо говорит он. — Вы, наверное, ошиблись.
Он хитрит. Он отлично знает Джоэн, эту тоненькую девушку из Нью-Йорка. Она была здесь в прошлом году с группой белых студентов. Недавно она писала ему, что на этот раз поедет в Миссисипи.
Я протягиваю ему письмо. Он испуганно смотрит по сторонам и спрашивает шепотом:
— За вами никто не следил? Где вы остановились? Я позвоню вам вечером из телефонной будки. Буду ждать вас в четырех кварталах от отеля, если идти на север.
Наступил вечер, а звонка не было. Я зажег в комнате свет, сел поближе к кондишену, развернул воскресное приложение к газете «Нью-Йорк тайме» и принялся читать статью писателя Эрскина Колдуэлла. И сразу перед моими глазами снова появились куклуксклановец — сосед по самолету, однорукий шофер такси, старики в сквере у автобусной остановки и полицейский, опирающийся мощным задом на свой мотоцикл. Колдуэлл, сам южанин, писал: «Вероятно, найдется немало людей, живших на Дальнем Юге в годы второй мировой войны, которые помнят, как в то время от Южной и Северной Каролины до Техаса распространялся один упорный слух. Многие восприимчивые южане отнеслись к нему не как к странному слуху, а с жадностью ухватились за него, как за надежное обещание и вполне вероятную возможность. Было ли это продиктовано тайной враждебностью к северянам-янки или же иллюзиями тех, кто поддерживал этот слух, тем не менее многие полуграмотные и иные белые южане твердо поверили в то, что некоторые видные политические деятели Юга заключили секретное соглашение с нацистской Германией. Согласно самой распространенной версии этого слуха Адольф Гитлер обещал послать десант на побережье Южной Каролины и Джорджии и отдать приказ о систематическом истреблении всех негров и евреев на Дальнем Юге. Эта высадка ожидалась в середине войны, когда Гитлер одерживал победы в Европе. В нескольких случаях, по крайней мере в Южной Каролине и в Джорджии, а быть может, также в Алабаме, Миссисипи и других местах, нашлись люди, которые надеялись на это, и другие, которые были твердо убеждены в том, что нацистские военные корабли уже ждут у побережья Каролины и Джорджии. Во всяком случае, некоторые из них были столь уверены в том, что Гитлер выполнит свое обещание, что они держали наготове оружие и автомобили, дабы по первому приказу выехать из дома и отправиться на побережье на соединение с десантными силами нацистов.
