В марте 1986 года Стен Хольвиц из издательства Калифорнийского университета доброжелательно отнесся к моему первому эссе и побудил меня развернуть его в полновесную книгу. В течение трех лет, которые потребовались для ее написания, он неизменно терпеливо меня поддерживал, воодушевлял и стимулировал. Пола Сизмар прочитала рукопись, сделав при этом массу ценных замечаний. Ширли Уоррен довела рукопись до набора, терпеливо внося сноски и исправления, которые я делал в последнюю минуту.
Я очень благодарен также моей племяннице, Элизабет Сакс Чейз, которая предложила название, – она обратила внимание на слова, с которыми Пирам обращается к Фисбе: «Я вижу голос…»[4]
После завершения работы над книгой я сделал то, с чего мне, конечно, следовало бы начать: я стал учить язык жестов. Особую благодарность я приношу моей учительнице Джейнис Римлер из Нью-Йоркского общества глухих и моим наставникам – Эйми и Марку Трагмен, которые упорно воевали с трудным, перезрелым учеником, убеждая меня в том, что никогда не поздно начать.
Но самую глубокую признательность я хочу выразить двум коллегам и двум издателям, которые сыграли решающую роль в том, что книга была написана и издана. Первый – это Боб Сильверс из «Нью-Йоркского книжного обозрения», который для начала прислал мне книгу Харлан Лейн, приложив к ней записку: «Вы никогда всерьез не размышляли о языке; книга Лейн заставит вас это сделать». И она заставила. Боб Сильверс обладает даром предвидения, он заранее знает, что может потребоваться другому человеку, хотя тот и сам еще об этом не догадывается. Он играет роль, если можно так выразиться, повивальной бабки идей, которые, по его мнению, должны вот-вот появиться на свет.
Второй я хочу назвать Изабель Рапен, которая была моим другом и коллегой на протяжении двадцати лет работы в колледже Альберта Эйнштейна. Она сама работала с глухими, пристально наблюдая за ними на протяжении четверти века. Изабель знакомила меня со своими пациентами, водила в школы для глухих, делилась со мной своим опытом работы с детьми и помогала мне понять проблемы глухих, чего я бы никогда не смог сделать без посторонней помощи. (Сама Изабель написала обширную рецензию [Рапен, 1986] на книгу «Когда разум слышит».)
Я встретил Боба Джонсона, заведующего кафедрой лингвистики университета Галлоде во время моего первого визита в 1986 году. Именно он познакомил меня с языком жестов и с миром глухих – с их языком и культурой, которую едва ли могут самостоятельно постичь непосвященные. Если Изабель Рапен и Боб Сильверс благословили меня на «путешествие», то Боб Джонсон стал моим попутчиком и гидом.
И наконец, Кейт Эдгар, которая, сочетая в одном лице коллегу, друга, редактора и организатора, неизменно побуждала меня мыслить и писать, рассматривая проблему с разных точек зрения, но никогда не забывать о главном.
Этим четверым я и посвящаю свою книгу.
О.В.С.
Нью-Йорк
Март 1989 года
Мы поразительно невежественны во всем, что касается глухоты, которую доктор Джонсон назвал «одним из величайших бедствий человечества», – более невежественны, чем образованные люди, жившие в 1886-м или 1786 году. Невежественны и равнодушны. В течение последних месяцев я заговаривал на эту тему с очень многими людьми и почти всегда сталкивался с такими приблизительно ответами: «Глухота? Не знаком ни с одним глухим. Никогда об этом не думал. Разве в глухоте есть что-нибудь интересное?» Всего несколько месяцев назад я и сам ответил бы точно так же.
Для меня все изменилось после того, как мне прислали толстую книгу Харлан Лейн «Когда разум слышит: история глухих». Я открыл книгу с безразличием, которое вскоре сменилось изумлением, а затем ощущением чего-то совершенно невероятного. Я обсудил этот вопрос с моим другом и коллегой, доктором Изабель Рапен, которая работала с глухими на протяжении двадцати пяти лет. Я ближе познакомился с глухой коллегой, замечательной и высокоодаренной женщиной, которую до этого воспринимал как обычную сотрудницу[5]. Я начал лично осматривать и подробно обследовать глухих больных, находившихся на моем попечении[6]. Окончив чтение моей первой книги о глухих, я перешел к «Опыту глухоты», сборнику воспоминаний первых грамотных глухих и их биографий, также изданному Лейн, а затем к книге Норы Эллен Гроус «Здесь все говорят на языке жестов» и ко многим другим источникам. Теперь у меня целая полка заставлена книгами по теме, о которой всего полгода назад я не имел ни малейшего представления. Кроме того, я посмотрел несколько замечательных фильмов о глухих[7].
Выскажу еще одну благодарность в качестве преамбулы. В 1969 году У.Х. Оден подарил мне книгу «Глухота», замечательное автобиографическое воспоминание южноафриканского поэта и романиста Дэвида Райта, который оглох в возрасте семи лет. «Вы будете очарованы, – сказал Оден. – Это великолепная книга». Страницы испещрены его пометками, хотя я не знаю, писал ли он на нее рецензию. Я бегло просмотрел – без особого, впрочем, интереса – эту книгу в 1969 году и поставил ее на полку. Совсем недавно я вновь открыл это произведение. Дэвид Райт пишет о глухоте, основываясь на собственном, глубоко личном опыте. Он пишет об этом предмете не так, как пишут историки или ученые. Мы, слышащие, можем довольно легко представить его ощущения и чувства, поскольку до семи лет он не был глухим (в то время как нам трудно поставить себя на место человека, родившегося глухим, каким был, например, знаменитый глухой учитель Лоран Клерк). Таким образом, Райт может служить для нас «мостом», соединяя нас своим опытом с миром непостижимого. Так как читать Райта легче, чем великих немых XVIII века, его надо читать первым, ибо он может подготовить нас к чтению других авторов. В конце своей книги Дэвид Райт отмечает:
«Надо сказать, что глухие мало писали о глухоте[8]. Пусть так, но, учитывая, что я не был глухим, когда учился говорить и выучил язык, я нахожусь не в лучшем положении, чем слышащий человек, пытающийся представить себе, что значит родиться глухим, в полном безмолвии, и дорасти до зрелых лет без носителя мышления и общения. Одна только попытка придает вес великим словам Евангелия от Иоанна: “В начале было Слово”. Как же тогда формулировать понятия?»
Именно это – отношение языка к мышлению – составляет глубочайшую, главную проблему, когда мы размышляем о том, с чем сталкивается человек, рожденный глухим или оглохший в раннем возрасте.
Понятие «глухой» очень нечеткое, оно настолько общее, что мешает понять, что глухота может быть различной степени, а эта степень может иметь качественное или даже «экзистенциальное» значение. Есть слабослышащие. Слабым слухом страдают в США 15 млн человек, которые могут слышать речь при использовании слуховых аппаратов и при наличии терпения и внимания со стороны тех, кто с ними разговаривает. У многих из нас слабослышащие родители, бабушки и дедушки – 100 лет назад они пользовались слуховыми трубками, а теперь – слуховыми аппаратами.
Есть также категория глухих, страдающих тяжелой тугоухостью, полученной обычно в результате заболеваний или травм уха в раннем детстве, но у таких больных так же, как и у слабослышащих, восприятие речи все же возможно, особенно с помощью сложных, часто компьютеризированных и индивидуально подобранных, современных слуховых аппаратов, которые теперь имеются в продаже. Есть также «совершенно глухие» – в просторечии их называют глухими как пень – у этих людей нет никакой надежды слышать речь независимо от прогресса в технологиях слуховых аппаратов. Абсолютно глухие люди не могут общаться обычным способом. Они либо учатся читать по губам (как это делал Дэвид Райт), либо общаются с помощью языка жестов, или пользуются и тем и другим.
Дело, правда, не только в степени глухоты – здесь важен возраст, в котором человек теряет слух, и его общее развитие. Дэвид Райт в процитированном выше абзаце пишет, что потерял слух после того, как научился владеть языком, и (таков его случай) он не может даже вообразить себе, как чувствуют себя люди, лишенные слуха от рождения или потерявшие его до овладения устной речью. Он пишет об этом в следующих отрывках.
«Мне повезло – если считать, что глухота была написана мне на роду, – в том, как именно я стал глухим. В семилетнем возрасте дети, как правило, уже владеют языком – как это было со мной. То, что я знал естественный язык, имело еще одно преимущество: произношение, синтаксис, модуляции голоса, идиомы – все это я усвоил на слух. У меня была основа словаря, который я мог легко расширить чтением. Всего этого я был бы лишен, если бы родился глухим или потерял слух до того, как научился говорить». [Курсив автора.]
Райт пишет о «фантомных голосах», которые он слышит, когда с ним говорят, при условии, что он видит губы и лица говорящих. Он слышит также и шелест листьев, когда видит, как они шевелятся от ветра[9]. Райт превосходно описывает появление этого феномена – он возник сразу, как только мальчик потерял слух:
