Наступает пятьдесят третий день моих скитаний по бескрайним просторам Атлантики. Далеко на востоке солнце расцвечивает облака яркими, живыми красками. Ветер мало-помалу гонит нас вперед — меня и плот.
Снова ощупываю днище. Чувствую — заплатка чуть сдвинулась, но пока держится. Если она даже прохудится, я смогу быстро заменить ее, благо опыт у меня есть: днище мне приходилось залатывать уже не раз.
Что касается моего местоположения, я нахожусь в каких-нибудь трех неделях пути от Малых Антильских островов. И я доберусь до них, чего бы мне это ни стоило, даже несмотря на то, что жизнь в моем теле едва теплится и на восстановление сил, необходимых для борьбы за выживание, уходит уйма времени. Но чего-чего, а времени у меня в запасе больше чем достаточно. А борьба за жизнь — единственная нить, которая связывает меня с остальным миром. И надо сделать все возможное, чтобы нить эта не оборвалась...
Впервые за все время я наконец пытаюсь основательно просушить спальный мешок. И расстилаю его поверх навеса. Под тяжестью набухшего от влаги спальника навес провисает, того и гляди обрушится. Отработанным движением я хватаюсь за насос и начинаю накачивать дугообразную несущую трубу изо всей силы, на какую только способен. Когда работа закончена, я едва держусь на ногах от усталости. Но отдыхать рано — нужно как следует закрепить спальник, иначе с покатой, снова ставшей тугой крыши плотика его сдует ветром.
Внутри моего жилища темно и прохладно, а снаружи нещадно печет солнце. К вечеру спальник становится почти сухим. Но за ночь он опять отсыреет, и утром придется сушить его снова. И так каждый Божий день.
Опреснитель работает ни шатко ни валко. Очевидно, забился клапан. Тесемка, регулирующая приток воды, свисает наружу — наверное, за что-то зацепилась. Я достаю из аварийной аптечки пинцет и парой резких рывков освобождаю тесемку. Но спустя время она оказывается в прежнем положении — болтается в воде. Тогда я прилаживаю единственную безопасную булавку к карандашу и склоняюсь над опреснителем. Следует быть предельно осторожным, чтобы случайно не проткнуть баллон. Стараюсь высвободить клапан. Этот опреснитель — чтоб ему... — спускает каждую ночь. На рассвете я накачиваю его, сливаю соленую воду и налаживаю снова. Весь день напролет я нянчусь с ним — то и дело подливаю воду, слежу, чтобы не прохудился клапан, поддерживаю необходимое давление воздуха. Мне нужно ухаживать за опреснителем, как доктору за больным, — тогда он поможет насытить мое высохшее тело живительной влагой.
Солнце неторопливо садится на свой величественный трон. Серебристые бусинки медленно набухают на внутренней стенке прозрачного баллона и наконец стекают вниз, увлекая за собой и другие созревшие капли. У меня слипаются веки. Волны, монотонно накатывая на плот, будто выводят колыбельную, а из опреснителя доносится тихое-тихое «кап»... «кап»... «кап»... Но вот я открываю глаза. Как долго я дремал? С полчаса, не больше. Спохватываюсь: неужто опреснитель снова спустил! Проверяю — слава Богу. Надо же, да он почти полон! Пробую воду на вкус. Проклятье, соленая! Двух сот граммов жидкости как не бывало — содержимое баллона я скрепя сердце выливаю в море. Впредь надо будет опорожнять опреснитель каждый час, а то и чаще. И вновь опускаю опреснитель в океан, и вновь начинает он испарять влагу. А я сижу, смотрю, страдая от жажды, и надеюсь в конце концов ее утолить...
20 апреля. Семьдесят пятый день
К вечеру небо запятнало облаками, идущими бесконечной чередой на запад. Накрапывает мелкий дождь. Это чуть больше, чем роса во время тумана, однако любая возможность добыть хоть немного пресной воды заставляет меня действовать. Часа два стою я, шатаясь на ветру и придерживая жестянку и резиновый тазик, — в конце концов мне удается собрать почти целый литр чистой пресной воды. Моя система сбора дождевой влаги действует безупречно.
Волнение на море несильное, и поводов для беспокойства нет. Я поднимаюсь в полный рост и оглядываю ночной горизонт. Темная вода изредка фосфоресцирует то тут, то там. Прямо на юге небо слегка подрумянивается. Странный просвет появляется и на севере. Что это? Рыболовецкие суда? Боже мой, да откуда же им взяться? Скорее всего это отсветы заката, отражающегося от близкой суши. Я вытягиваюсь как можно выше и мельком замечаю далеко в стороне огонек — он вспыхнул на секунду-другую, не больше. Похоже — луч маяка, бьющий из-за линии горизонта. Следом за тем широкая полоса света стала появляться чаще, как бы подчиняясь определенному ритму: сполох — пауза, двойной сполох — темнота; сполох — пауза — двойной сполох. Такое может происходить только на земле. Точно, впереди земля. «Земля! — кричу я. — Ого-го-го, земля!» От радости я пританцовываю, вытянув вперед руки — словно обнимая невидимого партнера. И не верю своим глазам.
Вот оно, истинное счастье! Настоящий праздник! Так отметь же его, насладись водой вдосталь! Большими, жадными глотками я осушаю залпом почти целый литр драгоценной пресной воды. И чувствую, как наступает легкое головокружение. Время от времени выглядываю наружу и всматриваюсь в даль, чтобы убедиться, что мне это не привиделось. Да нет, никакой это не сон, а самая что ни на есть явь. Да, но что это за маяк? На Антигуа ничего подобного нет. Может, меня отнесло на юг или на север? Плот движется как бы по огромному черному туннелю между двумя просветами. Когда подойду поближе, приделаю к бортам весла — или хотя бы одно — и поплыву, как на лодке. Если же меня станет относить в сторону от земли, включу аварийный радиобуй, и меня непременно услышат. Завтра, лишь только взойдет солнце, я еще раз, теперь уже последний, щелкну выключателем.
Как ни стараюсь, заснуть не удается. Я как бы погружаюсь в полудрему и дремлю по полчаса. И всякий раз, пробуждаясь, выглядываю наружу, не веря в реальность происходящего. Прямо по курсу возникает еще одно свечение. Вероятно, утром у нижней кромки горизонта покажутся очертания незнакомого острова. Завтра же, до полудня, надеюсь до него добраться. А пока надо хорошенько отдохнуть и набраться сил.
21 апреля. Семьдесят шестой день
Наконец наступает долгожданный рассвет. Я распахиваю настежь полы навеса и отказываюсь верить глазам: моему взору открывается живописная картина — куда ни кинь взгляд, кругом ослепительно яркая, сочная зелень. Приглядываюсь более внимательно и вижу впереди не один остров, а несколько. На юге — гористая, поросшая изумрудной растительностью, прекрасная, как Эдем, земля. Горы, кажется, выступают прямо из моря и достают до облаков. К северу — другой остров, увенчанный высоким остроконечным пиком. А прямо по курсу — небольшой островок с плоской, как стол, вершиной; он виден как на ладони, охваченный буйством красок. До островка миль пять, от силы десять. Меня несет прямо к нему. В северной его части виднеются отвесные утесы, о которые, пенясь и грохоча, разбиваются волны Атлантики. На юге берег совершенно ровный и заканчивается у моря длинным пляжем, над которым возвышаются белые домики.
Но подступы к заветной суше могут оказаться коварными. Если я буду приставать к берегу с севера, мой плот, вероятнее всего, разобьет о скалы. Если же решу подойти с юга, придется грести что есть мочи, чтобы преодолеть широкую полосу рифов. Я еще не знаю, куда направлю свое утлое суденышко, однако ж в одном я уверен точно: как бы то ни было, мое полное невзгод и опасностей плавание завершится сегодня после полудня.
Я включаю аварийный радиобуй и направляю плот в обход южной оконечности острова. Там, с другой стороны, море должно быть поспокойнее, и мне не придется брать штурмом буруны, которых с наветренной стороны видимо-невидимо. С подветренной же, даже случись что с плотом, я сумею добраться до берега вплавь. А пока надо подумать, как себя обезопасить. Я обмотаюсь поролоновой подушкой и обвяжусь веревкой. Подушка, подобно поплавку, удержит меня на плаву и защитит от острых, как ножи, коралловых рифов. Еще надо будет разрезать навес, чтобы не угодить в него как в ловушку; кроме того, кусками ткани можно обернуть руки и ноги — опять-таки с целью самозащиты.
Я осматриваю свои пожитки и решаю выбросить в море все ненужное. С собой возьму лишь самое необходимое, и главное — аптечку первой помощи...
Каждая набегающая волна приносит новые звуки. Ррр-ры-ы... Ррр-ры-ы... Рокот все нарастает. Господи, так ведь это же моторная лодка! Шум приближается со стороны острова — мотор рокочет в каких-нибудь двух-трех сотнях ярдов. Не успеваю я это осознать, как впереди, прямо по курсу, из волн выныривает остроносый баркас. Он несется против волны, то взлетая на гребень, то обрушиваясь вниз в ореоле брызг и пены. Потом снова взбирается на волну и скользит, лавируя и подходя все ближе. Я вижу — лодка небольшая, метров шесть в длину, сделана из грубой древесины и выкрашена белой краской, с зеленой полосой вдоль борта. Три темнокожих человека настороженно глядят в мою сторону. Я вскакиваю на ноги, машу им руками и что есть силы кричу: «Привет!» Они слышат меня и машут в ответ. Господи, неужели я спасен! Не могу в это поверить, просто не могу... У двоих, сидящих в лодке, кожа цвета красного дерева, у третьего — цвета шоколада. Человек за рулем — в широкополой соломенной шляпе, которую того и гляди сорвет ветром, расстегнутая ковбойка развевается сзади, точно флаг. Баркас сбавляет ход и останавливается. Все трое примерно с меня ростом; они что-то кричат друг дружке на непонятном языке. Их речь кажется мне мало похожей на человеческую. Еще бы, ведь я почти три месяца не видел и не слышал людей.
