В секретном протоколе говорилось: «1. В случае территориальных и политических трансформаций на территориях, принадлежащих балтийским государствам (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы будет представлять собой границу сфер интересов Германии и СССР. 2. В случае территориальной и политической трансформации территорий, принадлежащих польскому государству, сферы интересов Германии и СССР должны пролегать примерно по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о заинтересованности обеих сторон в сохранении независимого польского государства и о границах этого государства может быть окончательно определен только в ходе дальнейших политических процессов. В любом случае оба правительства разрешат этот вопрос в духе дружеского взаимопонимания». Советский Союз также выразил заинтересованность в Бессарабии, захваченной Румынией в 1918 году, а Германия объявила о своей незаинтересованности в этой территории.
Итак, в секретном протоколе Польша была поделена на советскую и германскую зоны влияния по рекам Нарев, Висла, Сан. Немцы претендовали на влияние в Литве, включая Вильнюс (бывший тогда в составе Польши). СССР вводил в сферу своего влияния Финляндию, Эстонию и часть Латвии (по северную часть Двины). Сталин стал претендовать на всю Латвию целиком. Риббентроп позвонил Гитлеру, и тот, бросив взгляд на карту, согласился. По оценке Буллока, «Сталин вернул аннексированные Польшей в 1920 году области Белоруссии и Украины, солидную часть исконных земель Польши; добавив к этому три из четырех балтийских государств, утраченных в 1917 году (так оказалась устраненной причинявшая ему массу беспокойства угроза Ленинграду) и Бессарабию, отошедшую к Румынии в 1918 году».
Беседа с Риббентропом, хладнокровный дележ восточноевропейских пространств и последующие банкетные тосты, когда недавние политические противники пили за здоровье друг друга, все же, видимо, не избавили Сталина от сомнений. Когда Риббентроп заполночь покидал зал переговоров, Сталин отвел его в сторону со словами: «Советское правительство относится к новому пакту очень серьезно. Оно гарантирует словом чести, что Советский Союз не предаст партнера».
Текст секретного протокола стал известен лишь после войны. когда был найден его дубликат в немецких архивах. И лишь в последние годы был найден оригинал протокола, вызвавший ряд вопросов. (К примеру, почему подпись Молотова сделана на немецком языке и т. п.) Это позорная страница в мировой дипломатии. Судьбы миллионов людей решались тайно, за их спиной. Многострадальная Польша была принесена в жертву интересам двух держав.
Но те, кто абсолютизирует зло тайного протокола договора Риббентропа – Молотова, должны помнить, что он, будучи сам по себе аморальным, шел на смену жестоким, несправедливым и тоже аморальным соглашениям. Брест-Литовский мирный договор был подписан тогда, когда Германия поставила кованый сапог на горло России. Версальский мир был выработан в отсутствие и Германии, и России (при этом, напомним, он определял границу России и Польши по этнической границе, насильственно передвинутой поляками в 1920 году). Советско-германский договор 1939 года позорен, но справедливо ли унижение России в 1917–1920 годах, когда ее территория при содействии интервентов была оккупирована и передана враждебным Центральной России силам? Даже те, кто возглавлял интервенцию в эти годы – англичане Ллойд Джордж и Черчилль (два, пожалуй, самых блестящих политика Запада в ХХ веке), видели несправедливость захвата русской территории в ходе гражданской войны. Вудро Вильсон в шестом из своих «14 пунктов» отстаивал тезис о единой России. Прибалтийские провинции и поляки Восточной Польши отчаянно сражались за Россию в ее тяжелый час в 1914–1917 годах. История связала эти народы, и понадобилась немецкая оккупационная политика 1915–1918 годов, чтобы посеять рознь среди верного России населения.
Советско-германский договор не только возвратил утерянные двадцать лет назад территории, но и позволил предоставить советской военной промышленности еще полтора мирных года. Сталин особенно настаивал на этом пункте в своем первом военном выступлении 3 июля 1941 года. Никто, правда, не может с абсолютной точностью сказать, кто больше преуспел за эти полтора года. Советские инженеры и рабочие лихорадочно работали на Урале и за ним, но и немецкая промышленность наращивала свои мощности.
В Берлине экстатически настроенный Риббентроп говорил об «ощущении, что меня окружают старые товарищи по партии». Гитлер назвал его вторым Бисмарком. Внимательно рассмотрев сделанный его личным фотографом Гофманом портрет советского вождя, он пришел к выводу, что Сталин не еврей.
Разумеется, Советский Союз заплатит страшную цену. Но и Запад несет ответственность за случившееся. Как пишет У. Манчестер, «английское и французское правительства сыграли жалкую роль. Более четырех месяцев прошло со времени выдвижения предложений Литвинова. Если бы эта возможность была использована – если бы, скажем, Иден прибыл в Москву облеченным всеми необходимыми полномочиями, – у Гитлера никогда бы не возникло шанса. Россия нуждалась в мире, каждый знал это, но демократии (западные. – А. У.) проявили нечувствительность». Через три года Сталин будет объяснять Черчиллю: «У нас сложилось впечатление, что английское и французское правительства не готовы вступить в войну».
Гитлер так охарактеризовал Муссолини 18 марта 1940 года значение советско-германского договора: «Еще в «Майн кампф» я заявил, что Германия может либо идти с Англией против России, либо с Россией против Англии. Я всегда намеревался сотрудничать с Англией при условии, что она не будет ограничивать Германию в обретении жизненного пространства, особенно на Востоке». Риббентроп – ума палата – приказал это упоминание о «Майн кампф» отослать почтой Советскому правительству. Никто не знает, какова была реакция в Кремле, но если учесть, что книга Гитлера была переведена и достаточно известна, ее можно представить.
Если ликование Гитлера можно понять, то трудно объяснить удовлетворение польского лидера – полковника Бека. Педант по своим привычкам, он в эти десять последних дней мира буквально светился лукавством. Улыбка не сходила с его лица. Своему окружению он сказал, что достигнут большой успех. Он спас Польшу от коммунистов. В Париже и Лондоне не понимали этой эйфории. Позднее французский министр иностранных дел Бонне писал в своих мемуарах: «В эти дни возникло чувство, что происшедшее явилось несчастьем для Франции».
Глубоко оскорбленными почувствовали себя японцы. Токио усмотрел предательство Антикоминтерновского пакта и выразил официальный протест. Эмоции тем более бушевали в Токио, что новый русский генерал Жуков в июле-августе 1939 г. одержал победу в боях на Халхин-Голе. «Оставленным» наедине с СССР японцам не осталось ничего иного, как заключить 15 сентября соглашение с Советским Союзом. Сталин, едва ли не панически боявшийся японцев, был в высшей степени удовлетворен расколом в Пакте; ради этого раскола он во многом шел на договоренность с Германией.
Канун мировой войны
А Гитлер уже 22 августа созвал в Оберзальцбург своих генералов. Даже много лет знавшие фюрера не видели его столь высокомерно настроенным. Бесспорный хозяин страны говорил безапелляционным тоном о том, что фактор его и Муссолини личностей образует основу исторического действа. «В базовом смысле все зависит от меня, от моего существования в свете моих политических талантов. Никогда и никому, вероятно, не удастся завоевать доверие немецкой нации так, как это удалось мне. Возможно, никогда больше не появится человек с таким авторитетом, как у меня». Прусские генералы покорно внимали этому уроку скромности. В Европе, кроме себя, фюрер отметил Муссолини и Франко. «В Англии и Франции нет выдающихся личностей». Далее Гитлер перешел к конкретным вопросам. «Нам нетрудно принять решение. Нам нечего терять; мы можем лишь выиграть. Наша экономическая ситуация такова, что мы не в состоянии держаться более нескольких лет, Геринг может подтвердить это. У нас нет выбора, мы должны действовать. Наши противники рискуют многим, а шансов на успех у них мало. Ставка Англии в войне невообразимо велика. Но нашими врагами руководят посредственности. Нет мастеров, нет людей действия. Никто не знает, сколько мне отпущено еще лет. Сейчас мне пятьдесят, я в самом расцвете сил. И лучше начать войну сейчас, а не через пять лет, когда мы с Муссолини постареем… Политическая ситуация благоприятствует нам: в Средиземном море соперничают Италия, Франция и Англия, на Востоке поднимается давление… Англия находится в огромной опасности. Позиция Франции также ухудшилась. Упадок показателей рождаемости… Югославия содержит в себе микробы распада… Румыния слабее, чем прежде… После смерти Кемаля Турцией правят слабые, неуравновешенные, мелкие умы. Все эти благоприятные обстоятельства не будут длиться более двух или трех лет. Никто не знает, как долго я буду жить. Поэтому финал, который был преждевременным пять или шесть лет назад, следует приблизить. Ганнибал при Каннах, Фридрих Великий при Лойтене, Гинденбург и Людендорф при Танненберге рисковали. И мы должны сейчас пойти на риск, вооружившись железной решимостью… Наступило время испытать военную машину. Армия должна показать себя в предстоящей битве, прежде чем наступит большое и окончательное сведение счетов на Западе».
