С. Капица - Жизнь науки

Однако, чтобы выяснить, в чем, на мой взгляд, я ему уже оказал услугу, я скажу здесь, какие, по моему мнению, плоды могут быть собраны с моих «Начал». Первый из них — удовольствие, испытываемое от нахождения здесь многих до сих пор не известных истин; ведь хотя истины часто не столь действуют на наше воображение, как ошибки и выдумки, ибо истина кажется менее изумительной и простой, однако радость, приносимая ею, длительнее и основательнее. Второй плод — это то, что усвоение данных «Начал» понемногу приучит нас правильнее судить обо всем встречающемся и таким образом стать более рассудительными — результат, прямо противоположный тому, какой производит общераспространенная философия; легко ведь подметить на так называемых педантах, что она делает их менее восприимчивыми к доводам разума, чем они были бы, если бы никогда ее не изучали. Третий плод — в том, что истины, содержащиеся в «Началах», будучи наиболее очевидными и достоверными, устраняют всякое основание для споров, располагая тем самым умы к кротости и согласию; совершенно обратное вызывают школьные противоречия, так как они мало-помалу делают изучающих все более педантичными и упрямыми и тем самым становятся, быть может, первыми причинами ересей и разногласий, которых так много в наше время. Последний и главный плод этих «Начал» состоит в том, что, разрабатывая их, можно открыть великое множество истин, которых я там не излагал, и таким образом, переходя постепенно от одной к другой, со временем прийти к полному познанию всей философии и к высшей степени мудрости. Ибо, как видим по всем наукам, хотя вначале они грубы и несовершенны, однако, благодаря тому, что содержат в себе нечто истинное, удовлетворяемое результатами опыта, они постепенно совершенствуются; точно так же и в философии, раз мы имеем истинные начала, не может статься, чтобы при проведении их мы не напали бы когда-нибудь на другие истины. Нельзя лучше доказать ложность аристотелевых принципов, чем отметив, что в течение многих веков, когда им следовали, не было возможности продвинуться вперед в познании вещей.

От меня не скрыто, конечно, что существуют люди столь стремительные и сверх того столь мало осмотрительные в своих поступках, что, имея даже основательнейший фундамент, они не в состоянии построить на нем ничего достоверного; а так как обычно более всего склонны к писанию книг именно такие люди, то они способны в короткий срок извратить все, сделанное мною, и ввести в мой философский метод неуверенность и сомнения (с изгнания чего я с величайшей заботой и начал), если только их писания будут принимать за мои или отражающими мои взгляды. Недавно я испытал это от одного из тех, о ком говорят, как о моем ближайшем последователе; о нем я даже где-то писал, что настолько полагаюсь на его разум, что не думаю, чтобы он держался какого-либо мнения, которое я не пожелал бы признать за свое собственное; а между тем в прошлом году он издал книгу под заголовком «Основания физики», и хотя, по-видимому, в ней нет ничего, касавшегося физики и медицины, чего он не взял бы из моих опубликованных трудов, а также из незаконченной еще работы о природе животных, попавшей к нему в руки; однако в силу того, что он плохо списал, изменил порядок изложения и пренебрег некоторыми метафизическими истинами, которыми должна быть проникнута вся физика, я вынужден решительно от него отмежеваться и просить читателей никогда не приписывать мне какого-либо взгляда, если не найдут его выраженным в моих произведениях; и пусть читатели не принимают за верное никаких взглядов пи в моих, пи в чужих произведениях, если не увидят, что они яснейшим образом выводятся из истинных начал.

Я знаю, что может пройти много веков, прежде чем из этих начал будут выведены все истины, какие оттуда можно извлечь, так как истины, какие должны быть найдены, в значительной мере зависят от отдельных опытов; последние же никогда не совершаются случайно, но должны быть изыскиваемы проницательными людьми с тщательностью и издержками. Ведь не всегда так случается, что то, кто способны правильно произвести опыты, приобретут к тому возможность; а также многие из тех, кто выделяется такими способностями, составляют неблагоприятное представление о философии вообще вследствие недостатков той философии, которая была в ходу до сих пор, — исходя из этого они не станут стараться найти лучшую. Но кто в конце концов уловит различие между моими началами и началами других, а также то, какой род истин отсюда можно извлечь, те убедятся, как важны эти начала в разыскании истины и до какой высокой ступени мудрости, до какого совершенства жизни, до какого блаженства могут довести нас эти начала. Смею верить, что не найдется никого, кто не пошел бы навстречу столь полезному для него занятию или по крайней мере кто не сочувствовал бы и не желал бы всеми силами помочь плодотворно над ним трудящимся. Пожелаю нашим потомкам увидеть счастливое его завершение.

Отто фон Герике родился в Магдебурге, где отец его был членом совета города. Сначала он учился в университетах Лейпцига и Гельмштадта. Два года Герике изучал юриспруденцию в Иене, затем физику, математику и фортификацию в Лейдене. После девятимесячного путешествия по Англии и Франции Герике вернулся в родной город и начал работать в магистрате. Во время Тридцатилетней войны при осаде Магдебурга Герике был одним из военачальников оборонявшихся горожан. После взятия города вражескими войсками Герике, лишившись всего имущества, бежал из Магдебурга. Однако при заключении мира Герике с успехом провел сложные переговоры с курфюрстом Саксонским, укрепив послевоенное положение Магдебурга, за что был избран в 1646 г. его четвертым бургомистром. На этом посту Герике пробыл 32 года; в 1678 году он оставил его по старости. Он умер в Гамбурге, в доме своего единственного сына, куда уехал от свирепствовавшей тогда чумы.

Несмотря на занятость делами города, преимущественно дипломатическими, Герике находил время и силы для науки. Значительный интерес представляют его опыты по магнетизму и электричеству. Для получения электрических зарядов он использовал вращающийся шар из серы, который натирал рукой. Герике обратил внимание на намагничивание длинных железных предметов, если их расположить при ковке в меридиональном направлении. Он построил воздушный термометр, изобрел водяной барометр и связал показания этих приборов с изменением погоды. Однако наибольшее значение имели его исследования пустого пространства. Он не только изобрел вакуумный насос, но и применил его для опытов в разреженном воздухе. Классическими являются его демонстрации погасания свечи, заглушение-колокольчика, а опыты с магдебургскими полушариями произвели исключительное-впечатление на современников. Герике впервые определил плотность воздуха. Он был не только одним из искуснейших физиков-экспериментаторов, но и естествоиспытателем с широким кругом научных интересов. Его мысли о горении и брожении отличались здравостью суждений; в представлениях о строении Вселенной он не тольке придерживался системы Коперника, но и пропагандировал её, что было далеко не безопасным в то время.

Мы приводим предисловие к главному и по существу единственному труду Герике «Новые опыты о пустом пространстве», опубликованному в 1672 г. в Амстердаме.

Впервые изданные преосвященным отцом Каспаром Шоттом, членом Общества Иисуса и профессором математики Вюрцбургской Академии; теперь же самим автором более совершенно изданные и, увеличенные другими различными экспериментами, с добавлением надежных сведений о весе воздуха, окружающего Землю; о мировых силах и системе планетного мира, а также о неподвижных звездах и том неизмеримом пространстве, которое как внутри, так и вовне их находится.

«Созерцание природы,— по свидетельству св. Василия,— это преддверие небесного наслаждения, вечная радость ума, врата спокойствия, собеседование сущностей высших с низшими и вершина человеческого счастья; достигшая его душа, как бы пробужденная от тяжелой спячки, вступив в самозабвении в область света, кажется играющей роль не человека на небе, сколько божества на Земле». И справедливо также известное двустишие:

Если бы сущность вещей познать было смертным возможно,

Все прнказанья властей лопнули б, точно пузырь.

Но в естественных науках такого рода ничего не значат ни ораторское искусство, ни изящество выражений, ни даже острый характер диспутирования.

«Ибо здесь тысяча Демосфенов, тысяча Аристотелей будут опровергнуты одним человеком заурядного ума, который в лучшей форме выразил истину. Следовательно, надо отказаться от надежды, что найдутся более ученые и более начитанные во многих книгах авторы, чем мы, которые наперекор природе смогли бы доказать истинность того, что ложно» (Галилей, Диалог о двух системах мира).