Полю С. Уингерту принадлежит заслуга впервые отметить, что существует сходство более общего порядка между очертаниями медных пластинок и очертаниями масок swaihwé. Хотя те и другие происходят из различных культур, общая форма, соответствующие пропорции нижнего и верхнего регистров являются одинаковыми, и в обоих случаях вертикальное ребро, или полоса, пересекает посредине нижний регистр. Тем не менее данный автор сводит свое наблюдение к одному замечанию и ничего не делает для того, чтобы его использовать. Сопоставления,которым мы предавались в настоящей работе, дают возможность предпринять это, придав данному наблюдению гораздо большее значение.Действительно, нам известно, что даже у сэлиш маски swaihwé заместимы медью, поскольку в идентичных мифах излагается происхождение того и другого (с. 37—38), и что у квакиутль происхождение медных предметов восходит, как только что описано, к персонажу Dzonokwa,маска которого инвертирует swaihwé с точки зрения пластики и в то же время сохраняет ее функцию. В свою очередь, последняя инвертируется при переходе от swaihwé у сэлиш к xwéxwé у квакиутль, но тогда пластическая форма масок сохраняется.
Следовательно, проясняется глубинное основание сходства, отмеченного Уингертом. Если предметы из меди имеют общий облик масок swaihwé, то потому, что у квакиутль они заменяют их: одновременно и как причина богатства, и как средство матримониального союза, который несет в себе защиту от эндогамии и безопасность от чужих народов. Для двух разных, но смежных популяций, которые были связаны всякого рода обменами, торговыми и матримониальными, когда войны не заставляли их контактировать иным образом, медные пластинки и маски swaihwé образовывали два параллельных решения одних и тех же проблем.
В понимании происхождения этого параллелизма, мы, несомненно, ограничиваемся гипотезами. Но таковые могут покоиться на некоторых прочных основаниях. Форма медных пластинок была бы необъяснима, если бы она не была производной от формы масок swaihwé. Но даже, принимая во внимание их архаический стиль, который, впрочем, они разделяют со всеми другими произведениями искусства у сэлиш, не кажется, что эти маски были распространены на побережье и на острове Ванкувер в весьма давнюю эпоху. Бесписьменные народы часто сжимают свои генеалогии, и их свидетельство ввиду этого еще нуждается в подтверждении. Но нельзя пренебречь тем, что мускем возводят лишь к пяти поколениям передачу маски с побережья на острова. Они получили ее от групп, размещенных в долине Фрейзер, но, помимо этого, изначальное происхождение теряется.
Как бы там ни было, только после того, как маска попала на остров (откуда она вновь пересекла пролив, чтобы двигаться среди групп сэлиш на север), нутка и квакиутль смогли познакомиться с ней и заимствовать ее. У квакиутль это заимствование произошло в двух формах, а возможно, и в два момента времени: сначала отдаленно, как идея, породившая медные пластинки, выполняющие такие же социальные и экономические функции; действительно, в пластическом плане медные предметы сохраняют лишь абстрактную схему масок, материализуя при этом в том веществе, из которого они сделаны, их интеллектуальную суть — ибо, как мы видели, у сэлиш маски swaihwé означают уже богатства, а следовательно, медь. На фотографии, опубликованной в конце прошлого века Боасом, видна медная пластинка, у которой в том месте, где обычно видим лицо, находятся два выступа, возможно, имитировавшие глаза swaihwé
Вокруг медных пластин квакиутль, вероятно, воссоздали по-своему мифологию и ритуалы, связанные с людоедкой-великаншей, похитительницей детей, тема которой была у них общей со всеми народами побережья от Аляски и до лимана Колумбии и даже южнее. И поскольку они уже поместили идею swaihwé на медные пластинки (отчего ее уже не было в распоряжении), то, вероятно, по контрасту, им пришлось придать маске сверхъестественной обладательницы драгоценного металла пластические характеристики, противоположные характеристикам масок swaihwé. Позднее либо тогда же благодаря межплеменным бракам (о которых сохраняется память в легендарных традициях) получили маски swaihwé южные квакиутль — но на сей раз, так сказать, во плоти — от своих соседей комокс. Вытесненные в своей изначальной функции медными пластинами в новую среду, где их было сверх необходимого, эти маски, как, вероятно, происходило, стали наделяться противоположной функцией.
Такая историческая реконструкция правдоподобна, но поскольку все Результаты, подразумеваемые ею, наблюдались уже в конце XIX в., то недавняя диффузия swaihwé, с тем чтобы вещи могли произойти таким образом, заняла бы короткое время. Мы предпочли бы предположить, что либо существование и диффузия маски swaihwé восходят к более давней эпохе, чем то подсказывают локальные традиции, либо, что в той форме, какая нам у них известна, медные пластинки и swaihwé — те и другие по-своему и как бы в параллельных формах — увековечивают архаические темы, на поиски которых мы отправимся в главе III второй части книги.
Опираются ли эти темы изначально на какую-либо фигуративную подоснову, сопоставимую с медными пластинками и со swaihwé? Ничто не понуждает это постулировать, ведь эти эмблемы необязательно имели предшественника. Но для полноты досье следует, вероятно, отвести место для объекта третьего типа, связанного с той же системой представлений, что два других.
В своих первых публикациях Боас упоминает о неких предметах, которые одновременно с медными изделиями занимали важное место в брачных церемониях. Это были gisexstala - очень старые деревянные дощечки, напоминающие крышку короба, но покрупнее, раскрашенные и инкрустированные зубами морской выдры. Семья женщины накапливала порой значительное число таких предметов, с тем чтобы торжественно предложить их семье будущего мужа. Несмотря на то что дощечки были декорированы часто с использованием мотива глаз, каждая из них предназначалась символизировать нижнюю челюсть человека; эту забавную идею информаторы Боаса не всегда, кажется, интерпретировали единообразно. Для одних gisexstala символизировали, по-видимому, право мужа по своей воле регулировать, говорить ли его жене или пребывать в молчании. Для других gisexstala представляли, вероятно, зубы жены, и если бы она не дала таких предметов своему мужу, он мог бы обвинить ее в отсутствии зубов или в том, что у нее зубы слишком слабы, чтобы кусать медь.
Белла-кула разделяют вторую интерпретацию. Еще пятьдесят лет назад, как им было известно, у их соседей квакиутль жена предлагала родителям своего мужа дощечки, инкрустированные зубами выдры. "Это, — объясняли, — зубы для новобрачной". В случае спора с другой женщиной она была вправе приподнять губы и резко заявить своей сопернице: "Что ты можешь мне сделать? У тебя нет зубов, а у меня их -два ряда" (или столько рядов, сколько дощечек было дано во время заключения ее брака).
При переходе от gisexstala, через посредство медных пластинок, к маскам swaihwé или xwéxwé, можно сказать, совершается трансферт: в одном случае зубы, а в другом — глаза выступают в качестве анатомического местопребывания таинственной силы. Трансферт, вероятно, тем более явствен, что, как мы видели, в нижней челюсти маски swaihwé, осевшей под тяжестью огромного языка, недостает чем кусать...
Как бы там ни было с этой гипотезой, хрупкость которой мы не будем скрывать, тем не менее получается, что медные пластинки и swaihwé — ограничимся этими объектами — имеют отношение к одному и тому же духовному образованию. Ибо если у сэлиш swaihwé является средством обретения богатства, то мы считаем установленным, что у квакиутль медные пластинки — высшее богатство — это метафора swaihwé и что эта двойная риторика приводит к собственно тому значению, откуда было начато движение.
Итак, было бы обманчивым полагать, как это делают еще до сего дня столько этнологов и историков искусства, что маска, а в более общем виде скульптура или картина могут интерпретироваться сами по себе, исходя из того, что они изображают, либо эстетического употребления, либо ритуала, для которого они предназначены. Наоборот, мы видели, что маска не существует сама по себе; она предполагает другие маски, всегда присутствующие у нее по сторонам, реальные либо возможные, которые могли бы быть избраны для того, чтобы заместить ее собою. Обсуждая частную проблему, мы, надеемся, показали, что маска является прежде всего не тем, что она изображает, но тем, что она трансформирует, — иначе говоря, выбирает не изображать. Как и миф, маска отрицает настолько же, насколько она утверждает; она построена не только из того, что она говорит, или считается, что говорит, но и из того, что она исключает.
