Мы оба — я и этот человек, директор Полярного института, занимались одной и той же проблемой — изучением теплового режима антарктического ледникового щита. И оба пришли в науку о ледниках, в гляциологию, не прямым, не классическим путем. Я пригнел из авиации и ракетной техники, приложив к изучению льда методы и приемы этой науки. А Гордон Робин был по образованию физик. Он жил в Австралии и окончил там университет как раз перед второй мировой войной. Во время воины вступил в австралийский военно-морской флот, кончил школу офицеров-подводников и конец войны встретил на Тихом океане уже в качестве старшего помощника австралийской подводной лодки. Потом демобилизовался, сменил несколько работ, и вдруг в 1949 году он увидел объявление, что требуются добровольцы для двухлетней норвежско-шведско-английской научной экспедиции в Антарктиду. По-видимому, годы плаваний на подводной лодке не выветрили из Гордона романтического настроения. И Гордон подал заявление. Ему сказали:
— Нам нужен метеоролог.
— Да, — согласился было Гордон, — это не по моему профилю.
— Как не по профилю? — возмутился человек, набиравший экспедицию. — Вы же на своей подводной лодке были старшим помощником! Вам же все время приходилось иметь дело с погодой, измерять температуру, скорость ветра, записывать сведения о погоде в судовой журнал. И к тому же вы физик. Что еще надо? Мы вас отправим на две недели на краткосрочные курсы, и вы будете прекрасным полярным метеорологом. Экспедиция длинная, два года, вы всему успеете научиться, и хватит времени, чтобы как следует поработать.
Так Гордон стал метеорологом первой послевоенной, ставшей знаменитой экспедиции. Неудивительно, что он приложил свои физические знания к исследованию ледников и одна из самых первых его работ была посвящена изучению температурного состояния некоторых антарктических и гренландских ледников. Эта работа открыла для изучающих крупные ледники Земли так много, что стала классикой, на которую до сих пор ссылаются многие.
Я начал изучать ледники почти на десять лет позже Гордона, и багаж, который принес с собой из ракетной техники, был другим. Я занимался там процессами возможного плавления поверхности головной части ракет или метеоритов, обтекаемых горячими потоками воздуха при вхождении с огромными скоростями в плотные слои атмосферы.
После года работы и жизни на шестом континенте я тоже написал статью о температурном состоянии антарктического ледника, только в отличие от Гордона обратил главное внимание на центральную часть антарктического ледникового покрова, где толщина льда достигает трех-четырех километров.
Исследование Антарктиды, путешествия, новые неожиданные открытия так захватили меня, что я бросил свою ракетную технику и перешел работать в гляциологию.
Конечно же, почти с самого начала моей работы в гляциологии узнал я имя Гордона, а потом и Гордон узнал мое и поддержал мою работу. Еще через годы мы встретились и стали друзьями.
Уже будучи директором Полярного института, Гордон в начале семидесятых пригласил меня на несколько месяцев в свой Кембридж — принять участие в совместной с другими учеными «мозговой атаке» проблемы, связанной с изучением теплового режима антарктического и гренландского ледниковых покровов. Красочные письма и проспекты стали приходить ко мне из Англии один за другим. Все было предусмотрено, и я наивно хвастался перед своими коллегами тем, что буду жить в одном из колледжей Кембриджа — слово-то какое — и называл непонятное для всех, включая меня, название — Клер-Холл. Я знал уже комнату, в которой буду жить, и день, когда приеду в Кембридж. Не знал я тогда того, что за два дня до отлета, когда приду в Управление внешних сношений Академии наук получать заграничный паспорт, мне скажут:
— Забудьте о вашей поездке и пошлите в Кембридж телеграмму, что не приедете. В обозримом будущем у вас она не состоится.
Так я никогда и не узнал, кто, почему не пустил меня, и я не посетил ни Англии, ни Кембриджа, хотя и побывал потом во многих других странах. Пробовал поехать в Англию много раз. Но каждый раз кто-то невидимый отстранял меня, и я перестал пытаться.
Но времена все-таки менялись...
И вот сижу я на годичном собрании Академии наук, слушаю выступления ее президента и других членов президиума, слышу, что кто-то из них сообщает о том, что Королевское общество в Лондоне (английский эквивалент Российской Академии наук) в память о своем знаменитом члене и русском академике Петре Леонидовиче Капице учредило «Стипендии Капицы», которые будут ежегодно присуждаться российским ученым, чтобы они могли работать в научных учреждениях Англии.
— Стипендии могут присуждаться представителям любой специальности, которые пройдут по конкурсу в Королевском обществе, — услышал я.
Все вдруг всколыхнулось во мне. Старая боль и обида, что я не поработал с моим самым близким в мире, можно сказать, единственным научным коллегой-братом, сменилась вдруг мыслью: «А что, если попробовать получить эту стипендию?» Тогда можно было бы не только поработать в Полярном институте Скотта, но и встретиться с коллегами Капицы, побывать в Кавендишской лаборатории, где работал Капица, впитать воздух того города, в котором он провел 12 таких плодотворных лет и стал знаменитым. Я был уверен, что эта поездка поставила бы мои знания о Капице на совершенно другой уровень.
И именно эти, не связанные с изучением полярных стран мысли укрепили мое сердце до степени, когда я снова начал серьезно думать о возможности совместной работы с Гордоном Робином. Андрей Капица, сын Петра Леонидовича, который был первым из Российской Академии, кто получил эту стипендию, сказал, что все бумаги и представления должны быть сделаны не русской, а английской стороной. И я послал факс Гордону Робину. На мое удивление, Гордон прислал ответ почти немедленно.
«Игорь, такая поездка возможна, тем более для тебя, потому что ты должен был в свое время приехать, и у нас для твоей поездки уже были деньги. Поездка не осуществилась, и мы знаем, по чьей вине, но мы не забываем такие вещи. Теперь она может быть как бы возрождена, ведь те вопросы, которые мы звали тебя решать много лет назад, именно сейчас внезапно и с новой силой возникли снова. Речь идет о подледниковых озерах в Антарктиде...»
Через несколько дней я получил из Полярного института специальные формы, которые должен был заполнить, чтобы институт официально представил меня на конкурс для получения стипендии. Я сделал, что нужно, выслал формы в Англию и стал ждать и готовиться. Готовиться в двух направлениях — подбирал научный материал, который должен был взять с собой для работы по подледниковым озерам, и выяснял как можно больше о пребывании Петра Леонидовича Капицы в Кембридже. Конечно же, я опять связался с его сыном Андреем и Анной Алексеевной, сообщив, что мне удалось сделать.
— Прекрасно, Игорь, теперь ты должен сделать так, чтобы жить в Кембридже в нашем доме, в доме, который построил когда-то для себя мой отец, — возбужденно говорил Андрей Капица. — Срочно пошли депешу в Полярный институт с просьбой связаться с Департаментом Глобальной Безопасности и попросить, чтобы они зарезервировали за тобой комнату в Капица-хаус на все время пребывания.
Я спросил, что такое Департамент Глобальной Безопасности, и Капица-сын рассказал, что дом был подарен Петром Леонидовичем в начале семидесятых годов Академии наук СССР, а сейчас Академия передала его в аренду Кембриджскому университету, который, в свою очередь, передал его в аренду одной из научных организаций университета, а именно — Департаменту Безопасности. Он осуществляет все денежные расчеты, связанные с этим домом. Я еще не знал, как много дел я буду иметь с этой Глобальной Безопасностью...
Через несколько месяцев, когда я пришел к выводу, что стипендию мне не дадут, получаю вдруг письмо из Лондона, извещающее, что Королевское общество имеет честь сообщить, что я удостоен «Стипендии Капицы» для работы в Полярном институте Скотта в Кембриджском университете сроком на два месяца. В связи с этим Общество готово оплатить мне проезд от Москвы до Кембриджа и обратно. «Все детали вашего пребывания в Англии, а также время приезда уточните в принимающем Институте» — так кончалось письмо.
Письмо это пришло в середине лета 1993 года, и я решил не откладывать поездку, ехать так, чтобы быть в Англии в начале сентября 1993 года, тем более что в это время в Кембридже должен был проводиться Международный симпозиум по антарктической гляциологии, на котором мне очень хотелось побывать.
В последний момент моя жена захотела поехать со мной. Я поговорил об этом с Андреем, и он сказал:
— Конечно можно. Ведь жить она будет в одной с тобой комнате, поэтому если вы сможете купить ей билет на дорогу, то пожалуйста. Сами англичане будут только приветствовать это. Ведь они считают, что если ученый приехал с женой, он основательнее будет заниматься наукой и меньше тратить времени на путешествия.
