Метаксас искусно разворачивал перед нами цельную картину бунта; точность выполнения его графика обеспечивалась многими десятками прошлых посещений. Он знал уже совершенно точно, когда нужно очутиться на месте того или иного достаточно примечательного события.
– Теперь мы шунтируемся вперед на шесть часов и сорок минут, говорил он.
– Теперь прыжок на три часа и восемь минут.
– Теперь прыжок на полтора часа.
– Теперь вперед на два дня.
Мы видели все, что только стоило увидеть. Город еще полыхал пожарами, когда Юстиниан приказал епископам и священникам принести реликвии кусочек креста, на котором был распят Христос, посох Моисея, рог овна Авраама, кости великомучеников. Перепуганные до смерти священнослужители прошли смелой процессией по улицам превратившегося в одно огромное пожарище города, умоляя, чтобы случилось чудо, но в ответ получали только каскады осколков кирпичей и камней. Один из военачальников вывел сорок стражников на защиту священнослужителей.
– Это знаменитый Велизарий, – сказал нам Метаксас.
Император издавал одно воззвание за другим. В них говорилось о смещении ненавистных чиновников, однако это не останавливало разгул безобразий: грабились храмы, была предана огню императорская библиотека, уничтожены бани Зевксиппа. 18 января Юстиниан осмелел настолько, что собственной персоной появился на ипподроме, призывая к миру. «Зеленые» затюкали его, и ему пришлось спасаться бегством, когда в него полетел град камней. Мы стали очевидцами того, как мятежники на площади Константина провозгласили императором одного из родственников Юстиниана, некоего Гипатия, полнейшее ничтожество; мы видели войска Велизария, промаршировавшие по пепелищу, в которое превратилась столица империи, на защиту Юстиниана; мы были свидетелями той бойни, которую эти войска учинили над мятежниками.
Мы повидали все. Я теперь понял, почему Метаксас больше всех других домогался и дальше оставаться курьером. Капистрано не жалел своих сил и умения, чтобы показать своим людям наиболее возбуждающие зрелища, но он очень много времени растрачивал зря на ранних стадиях того или иного события. Метаксас же, совершая прыжки с изумительной точностью через дни и часы, разворачивал перед нами катастрофу во всей ее полноте и цельности, пока не привел, наконец, группу к тому утру, когда был восстановлен порядок и потрясенный Юстиниан проезжал верхом среди обуглившихся руин Константинополя. В свете кроваво-багровой зари мы видели, как тучи пепла все еще пляшут высоко в воздухе. Юстиниан внимательно изучал почерневший остов Айя-Софии, а мы изучали Юстиниана.
– Сейчас в его уме, – сказал Метаксас, – зарождается замысел возведения нового собора. Он сделает его грандиознейшим храмом со времен храма Соломона в Иерусалиме. Идемте – мы достаточно насмотрелись разрушений, теперь давайте посмотрим на рождение подлинной красоты. Вниз по линии, все вниз! На пять лет десять месяцев вниз по линии – и нашему взору предстанет Айя-София!
– В свой следующий отпуск, – предложил мне Метаксас, – погости на моей вилле. Я живу там в 1105 году. Это хорошая эпоха в истории Византии.
Правит император Алексей Комнин и правит мудро. У меня для тебя припасена одна крепкая деваха и сколько угодно вина. Придешь?
Я был без ума от этого остролицего коротышки. Наш маршрут подходил к концу, впереди оставалось только покорение Константинополя турками, и тут он открыл передо мною, притом самым потрясающим образом, разницу между вдохновенным курьером и просто очень компетентным.
Только вся жизнь, посвященная одной этой задаче, может привести к таким результатам и обеспечить экскурсантам такого высокого качества демонстрацию событий и нравов прошлых эпох.
Метаксас не просто подводил нас к событиям первостепенной исторической важности. Он показывал нам такое количество событий меньшего масштаба, подбрасывая нас на час туда, на два часа сюда, и создавая у нас на глазах столь великолепную мозаику истории Византии, что она затмевала своим блеском знаменитые мозаики Айя-Софии. Там, где другие курьеры делали, ну скажем, от силы дюжину остановок, Метаксас организовывал не менее пятидесяти.
А особенно обожал он всяких придурковатых императоров. Мы слушали речь Михаила Второго Заики и видели фиглярство Михаила Третьего Пьяницы, посетили даже сцену крещения пятого из Константинов, которому выпало несчастье обгадиться в купели, и поэтому всю жизнь его называли Константином Пачкуном.
Метаксас был как дома в Византии в любом году ее тысячелетней истории. Он перемещался из одной эпохи в другую с завидным хладнокровием, непринужденно, уверенно.
Вилла, которую он содержал, была знаком его уверенности в себе, его наглой смелости. Еще никогда никакой другой курьер не отваживался на то, чтобы создать для себя другую индивидуальность вверху по линии, проводя все свое свободное время в качестве жителя прошлого. Метаксас управлялся со своей виллой, основываясь на нынешнем времени; когда ему приходилось покидать ее на две недели для совершения очередной экскурсии, он тщательно следил за тем, чтобы вернуться точно через две недели. Он никогда не допускал перекрытия временных интервалов своего нахождения в прошлом, никогда не позволял себе отправляться в то время, где он уже бывал; виллой этой положено было пользоваться только одному Метаксасу, и был этим Метаксасом только Метаксас нынешнего времени.
Он приобрел эту виллу десять лет тому назад, в двойное для него нынешнее время: 2049 год внизу по линии, 1095 год Византии. И с той поры он с величайшей точностью поддерживал свой временной отсчет; сейчас в обоих этих местах он стал на десять лет старше. Я пообещал навестить его в 1095 году. Это будет для меня великая честь, сказал я.
Он ухмыльнулся и произнес:
– Я познакомлю тебя также, когда ты там объявишься, со своей «прапра» много раз прабабкой. Она потрясающе в постели. Помнишь, что я тебе говорил насчет того, чтобы переспать с кем-нибудь из своих собственных предков?
Так вот, нет ничего более прекрасного!
О! Я был ошеломлен его признанием.
– И она знает, кем вы являетесь?
– Не пори вздор, – возмутился Метаксас. – Неужели я мог бы себе позволить нарушить первейшее правило Службы Времени? Неужели я стал бы даже намекать кому-нибудь вверху по линии, что я родом из далекого будущего? Я? Даже Фемистоклис Метаксас соблюдает это первейшее правило!
Подобно угрюмому Капистрано, Метаксас, не жалея сил, разыскивал собственных предков. Правда побуждения, которыми он руководствовался при этом, были совсем иного свойства. Капистрано замышлял особо утонченный способ самоубийства, а вот Метаксас был одержим транстемпоральным кровосмешением.
– Но ведь это очень рискованно, – заметил я.
– Просто принимай своевременно свои таблетки, и ты в полнейшей безопасности, да и она тоже.
– Я имею в виду патруль времени…
– Предусмотри все настолько тщательно, чтобы он не мог этого обнаружить, – сказал Метаксас. – Так что это не так уж рискованно.
– Но ведь случись, что она от вас забеременеет, тогда вы можете стать одним из своих собственных прародителей.
– Небольшая предосторожность, вот и все, – сказал Метаксас.
– Но ведь…
– Не может быть такого, чтобы кто-нибудь от меня забеременел по случайности, мальчик. Разумеется, – добавил он, – когда-нибудь, возможно, мне и захочется отколоть с нею такое умышленно.
Я почувствовал, как ветры времени готовы были разразиться ураганом.
– Да ведь то, что вы говорите, является полнейшей анархией! негодующе воскликнул я.
– Скорее нигилизмом, если выражаться более точно. Послушай, Джад, взгляни-ка на эту книжку. Здесь перечислены все мои прародительницы, их тут сотни, начиная с девятнадцатого столетия и вплоть до десятого. Ни у кого еще во всем в мире нет такой родословной, за исключением каких-нибудь бывших мерзких королей и королев. Но даже они вряд ли могут похвастать такой полнотой.
– А Капистрано? – спросил я.
– Он добрался в прошлом только до четырнадцатого столетия! И к тому же он ненормальный. Тебе известно, для чего ему понадобилось составление генеалогического древа?
– Да.
– Он очень больной человек, разве не так?
– Верно, – ответил я. – Только вот скажите мне, почему это вам так не терпится переспать со всеми своими прародительницами?
– Тебе в самом деле хочется это знать?
– В самом деле.
– Отец мой был неприветливым, вызывающим только ненависть, человеком, – признался Метаксас. – Он избивал своих детей каждое утро перед завтраком – так, чтобы поупражняться. Его отец был таким же нелюдимым и злобным. Он заставлял своих детей жить в самых скотских условиях. В моем роду длинный перечень авторитарно-диктаторского склада ума мужчин-тиранов. Я презираю их всех до единого. Это такая вот у меня форма бунта против отцовского имиджа. Я следую все дальше и дальше в прошлое, соблазняя жен, сестер и дочерей этих мужчин, которых я так ненавижу. Этим я уязвляю их самодовольную чопорность.
