Баня. Миниатюра из рукописи XVII в.
В царской палате. «Альбомъ Мейерберга. Виды и бытовыя картины Россiи XVII века»
Жившие в Москве немцы заимствовали у русских их мыльни, но придали им более комфорта. Эти мыльни приобрели в Москве славу. Вместо голых скамей у них были тюфяки, набитые пахучими травами; предбанники были особые и чистые, где можно было удобно раздеваться и одеваться; такого удобства нельзя было встретить в русских банях. После мытья обтирали и клали в постель; тут женщина приносила мед для подкрепления.
Баня была самым главным лекарством от всяких болезней: коль скоро русский почувствует себя нездоровым, тотчас выпьет водки с чесноком или перцем, закусит луком и идет в баню париться.
Для простого народа баня была школой той удивительной нечувствительности ко всем крайностям температуры, какой отличались русские, удивляя этим иностранцев. Но что касается высших классов общества, то при сидячей жизни бани порождали бездействие и изнеженность; в особенности женщины высшего состояния отличались этим и казались хилыми и обрюзгшими.
В русском образе жизни было соединение крайностей, смесь простоты и первобытной свежести девственного народа с азиатской изнеженностью и византийской расслабленностью. В то время как знатный человек одевался весь в золото и жемчуг, ел на серебре и заставлял подавать себе десятки кушаний зараз, деревенский бедняк во время частых неурожаев ел хлеб из соломы или из лебеды, коренья и древесную кору. В то время как знатные женщины и девицы не занимались даже хозяйством и, осужденные на бездействие, только для того, чтобы убить томительную скуку своих горниц и повалуш, брались за вышивания убрусов и церковных облачений, крестьянские женщины работали вдвое больше своих мужей. С одной стороны, достоинством всякого значительного человека считалось безделье, изнеженность, неподвижность; русские женщины нередко пили особого рода водку, чтобы растолстеть, с другой стороны, русский народ приводил в изумление иностранцев своей терпеливостью, твердостью, равнодушием ко всяким лишениям удобств жизни, тяжелым для европейца, умеренно трудолюбивого, умеренно терпеливого и знакомого с правильным и расчетливым комфортом. С детства приучались русские переносить голод и стужу. Детей отнимали от груди после двух месяцев и кормили грубой пищей; ребятишки бегали в одних рубашках, без шапок, босиком по снегу в трескучие морозы; юношам считалось неприличным спать на постели, а простой народ, как уже было замечено, вообще не знал, что такое постель. Посты приучали народ к грубой и скудной пище, состоявшей из кореньев и дурной рыбы; живя в тесноте и дыму, с курами и телятами, русский простолюдин получал нечувствительную, крепкую натуру. На войне русские удивляли врагов своим терпением: никто крепче русского не мог вынести продолжительной и мучительной осады, при лишении самых первых потребностей, при стуже, голоде, зное, жажде. Подвиги служилых русских людей, которые открыли сибирские земли в XVII веке, кажутся невероятными. Они пускались в неведомые края со скудными запасами, нередко еще испорченными от дороги, истратив их, принуждены бывали по нескольку месяцев кряду питаться мхом, бороться с ледяным климатом, дикими туземцами, зимовать на Ледовитом море, а по возвращении из такого тяжелого путешествия нередко в благодарность были обираемы и оскорбляемы воеводами. Но как ни противоположным кажется образ жизни знатных и простых, богатых и бедных, натура и у тех, и у других была одна: пусть только бедному простаку поблагоприятствует счастье, и он тотчас усвоит себе неподвижность, тяжеловатость, обрюзглость богатого или знатного лица; зато знатный и богатый, если обстоятельства поставят его в иное положение, легко свыкнется с суровой жизнью и трудами. Прихоти были огромны, но не сложны и не изысканны. С одинаковым воззрением на жизнь, с теми же верованиями и понятиями, как у простолюдинов, знатные люди не успели отделиться от массы народа и образовать замкнутое в себе сословие. Посты имели в этом отношении благодетельное влияние на нравственность и на поддержку основ равенства в народе; посты не давали богачу утопать в обжорстве и сластолюбии до невозможности низойти к убогому столу простолюдина. В посты царь ел одну пищу с крестьянином. Небезопасное положение края, частые войны, неудобства путей и затруднительность сообщения между частями государства не допускали высшие слои русского народа опуститься в восточную негу: они всегда должны были ожидать слишким внезапной разлуки со своими теплыми домами и потому не могли к ним пристраститься; слишком часто приходилось голодать им поневоле, чтобы быть не в силах обходиться без пряностей и медов; слишком повсеместно встречали смерть, чтобы дорожить вялой жизнью. С другой стороны, в простолюдине даже в его нищете проглядывала наклонность к восточной изнеженности и вялости, одолевавшей богачей: русский мужик любил поспать, покачаться на печке, понежиться, и если удивлял иностранцев терпением, то не отличался сознательным трудолюбием.
При способности и готовности переносить труды и лишения, русский народ хотя не отличался долговечностью, но пользовался вообще хорошим здоровьем. Из болезней только эпидемические наносили иногда значительные опустошения, потому что меры против них были слабы и ограничивались неискусным старанием не допустить распространения заразы с места на место. Моровые поветрия нередко оставляли ужасные следы по всей России. Из обыкновенных болезней, которым русские чаще всего подвергались, были геморроидальные, столь свойственные нашему климату, упоминаемые в старину под разными наименованиями припадков головной боли, течения крови, запоров (заклад), болей в спине и тому подобное. Нервные болезни, если не были слишком часты, зато обращали внимание своими явлениями: эпилептические, каталептические, истерические припадки приписывались порче и влиянию таинственных сил при посредстве злых духов; болезни эти имели разные народные наименования, как, например, камчюг, френьчуг, беснование, расслабление, трясение, икота и прочее; некоторые случаи происходили от действительных болезней, иные от воображения. В XVI веке занесена в Россию сифилитическая болезнь, а в следующем столетии она довольно распространилась и наносила опустошения в черном народе. Простудные болезни редко поражали русского, приученного к переменам воздуха и температуры. Как особые случаи упоминаются в старину: каменная болезнь, отек, сухотка, грыжа, зубная боль, глухота, немота, слепота, шелуди, происходившие от неопрятности, которая нередко порождала и другие болезни, так, например, имела вредное влияние на зрение. Вообще от болезней искали средств более всего в церковных обрядах и прибегали также к травникам, составлявшим класс самоучек-лекарей, отдавались им часто с чрезвычайным легковерием. Ученые медики были иностранцами и находились только при царском дворе, и то в небольшом количестве. При Иване Васильевиче лекарь-иноземец был необходимым лицом для царя, но лечиться у него частным лицам было можно не иначе, как подав челобитную об этом. То же соблюдалось долго и впоследствии, когда число врачей при дворе увеличилось. При Михаиле Федоровиче в Москве существовала одна аптека, из которой отпускались лекарства по челобитным, и притом так, что тем, которые были не очень значительны, отпускалось и по челобитной не то, что нужно, а то, что дешевле стоило, не обращая внимания, могло ли оно принести действительную пользу. Иногда лекари отправлялись на войну с лекарством и там вообще мало приносили пользы. При Алексее Михайловиче в Москве были две аптеки, но только из одной продавали жителям лекарства, и то по высоким ценам, а потому эта аптека гораздо менее приносила дохода казне, чем стоявший рядом с ней кабак. Разумеется, врачи, призываемые из-за границы, не всегда были хороши, и по зову русского царя отважно спешили в Россию шарлатаны. Поэтому было определено, чтобы врач, приезжающий в Россию, прежде в пограничном городе показал степень своего искусства и вылечил кого-нибудь. Медики, жившие при дворе, были чрезвычайно стеснены обычаями и предрассудками. В их занятиях не уважали науку, не ставили их искусство выше знахарского. Часто сами цари обращались к травникам и знахарям, как бы в укор медикам, состоявшим при их дворе. Когда медик пользовал особу женского пола, принадлежащую к царскому семейству, для него не нарушались строгие восточные церемонии, всегда окружавшие эту особу. Медик должен был пользовать больную и угадывать болезнь, не видя ее лично, а единственно следуя рассказам прислужницы. Если при таком способе лечения он ошибется, ему ставили ошибку в вину. Ему не дозволяли узнать действие лекарства на организм больной: если с одного приема болезнь не облегчилась, по понятиям русских, это значило, что лекарство не поможет, медику приказывали давать другое и не дозволяли повторять одного и того же несколько раз. Что касается народа, то он вообще не верил иноземным врачам. Духовенство признавало грехом лечиться у человека не православной веры и в особенности вооружалось против медиков-евреев, так что в XVI веке русский за то, что прибегал к пособию еврея, подвергался отлучению от Церкви. Время, однако, брало свое и в этом отношении: при Алексее Михайловиче, при царе столь набожном, один из придворных медиков был еврей.
