Если верить воспоминаниям одного из современников, артистки, увидев разложенные на столе в кабинете ресторана фрукты, конфеты, сюрпризы и прочие вкусные вещи, хватали их, как голодные собаки.
В связи с упомянутой выше статьёй полиции пришлось проводить проверку. Докладывая генерал-губернатору о её результатах, обер-полицмейстер писал: «Во время представлений… никаких беспорядков и нарушений благочиния не бывает, в особенности с тех пор, как в 1897 году мною было сделано распоряжение о воспрещении появляться певицам, служащим в хорах и капеллах, как в зрительном зале, так равно и в общих залах ресторана до окончания представления на сцене… При этом считаю долгом почтительнейше присовокупить, что в ресторане ужинают по отдельным кабинетам и случаи нарушения тишины и порядка бывают сравнительно очень редко… В театр Омона командируются ежедневно агенты сыскной полиции, которые так же, как и чины наружной полиции, остаются там до закрытия ресторана и имеют постоянный свободный доступ во все общие помещения».
Данный документ может служить образцом полицейской изворотливости того времени. Дело в том, что певицы и прочие артистки до окончания представления в зале никогда и не появлялись. Они выходили туда после представления. Почему агенты полиции покрывали Омона? Может быть, потому, что проводить своё дежурство в залах его заведения им было куда приятнее, чем торчать в какой-нибудь подворотне.
Вспоминая об Омоне и о порядках, царивших в его театре, Наталья Игнатьевна Труханова, будущая жена графа Игнатьева, автора известной книги «Пятьдесят лет в строю» (её ещё в шутку называли «Пятьдесят лет в строю, ни одного в бою»), в своей книге «На сцене и за кулисами» писала о том, что Омон был типичным, что называется, средним французом, крикливо одетым в клетчатую пару, с красным галстуком, красной гвоздикой в петлице, с моноклем в глазу и в белых гетрах (их носили для утепления ноги поверх туфель на щиколотках. — Г. А). Крашеные, закрученные колечками усики придавали банальный вид его юркому лицу с необычайно зорким и вместе с тем рассеянным взглядом… на ломаном русском языке он объяснил труппе, что он от неё требует. «Мадам и месье, — говорил он, — искусством я не интересуюсь. Первое для меня дисциплина и система, то есть повиновение и порядок Тут я беспощаден… Вы начинаете работу в семь часов вечера. Спектакль кончается в одиннадцать с четвертью вечера. Мой ресторан и кабинеты работают до четырёх часов утра… согласно условиям контракта, дамы не имеют права уходить домой до четырёх часов утра, хотя бы их никто не беспокоил. Они обязаны подниматься в ресторан, если они приглашаются моими посетителями, часто приезжающими очень поздно». Тонко было задумано, а потому и приносило немалые доходы. Собственно говоря, за этим Омон в Москву и приехал. Жил он в доме Хомякова на углу Оружейного переулка и Тверской, там, где в наше время был ресторан «София».
Театр, который он занимал, находился на углу Тверской и Садовой, там, где теперь стоит здание Концертного зала им. П. И. Чайковского. Это было большое кирпичное здание с башенками в псевдорусском стиле. Расклеенные по городу в 1898 году афиши зазывали прохожих в Зимний театр «Буфф», как называли тогда театр Омона. Они обещали помпезный гала-концерт под названием «Вечер удовольствий», роскошную программу «2-й выход» с участием парижской etoile m-lle Фажет, посетившей Россию впервые, дебют французской эксцентрической шансонеточной певицы m-lle Жанн Ковали, дебют французской шансонеточной певицы и танцовщицы m-lle Лиды Осман, выступление русского и венгерского хоров, дамского оркестра и пр.
Поначалу не все воспринимали иностранное. В октябре 1888 года в театре «Скоморох» по окончании представления под названием «Фантом» большинство публики, не понимавшей значение этого слова, криком и свистом заявило общее неудовольствие, а некоторые из посетителей потребовали даже возвращения денег, уплаченных за билет. (Когда в наше время появился фильм «Фантомас», никому и в голову не пришло возмущаться, хотя далеко не все понимали значение этого слова.)
Вообще-то такие мелочи и тогда большого значения не имели. Что же касается театра Омона, то зазывать в него публику было не нужно: она и так валила сюда валом и не только в будни, но и по воскресеньям, когда благочестивые москвичи шли в церковь. Не случайно, многие этот театр иначе как вертепом не называли. Ну и зритель в этот театр ходил не совсем обычный. Это, конечно, не значит, что публика в этом театре была только своя и других театров не посещала. Нет, посещала, конечно, но появлялась она здесь после ужина или спектакля в другом театре, когда в голове у неё (я имею в виду, конечно, мужчин) начиналось некоторое «брожение». Приехав сюда, на Триумфальную, публика эта впадала в особый весёлый тон, царивший здесь, и, так сказать, «обомонивалась». Мужчины не просто разгуливали в фойе и по залам, а как-то даже подпрыгивали, прищёлкивали языком, подмигивали, делали «козу» проходящим мимо певичкам и постоянно заглядывали в буфет. Впереди их ждали весьма фривольная программа и ужин в обществе хорошеньких актрис. Впрочем, и основные программы, которые шли здесь до двенадцати ночи, были, надо сказать, весьма впечатляющими. На премьеры сюда съезжалась «вся Москва». Посмотреть роскошные ревю, в которых перед зрителями проходили заморские страны, исторические личности и жизнь Петербурга и Москвы, начиная от вагона конки и кончая грандиозными аллегорическими картинами русско-французской дружбы или чем-нибудь подобным, желали многие. Успех ревю во многом базировался на актуальности затронутых в них тем. К примеру, такая банальная тема, как медлительность конок, у Омона выглядела следующим образом: на сцене очень ярко и, совсем как в жизни, возникал перед зрителями Кузнецкий Мост. Здесь был и всем знакомый магазин Аванцо, и новая фотография Чеховского с его «туманными картинами» (так называли диапозитивы), одним словом, всё точь-в-точь как в действительности. Потом появлялся вагон конки, запряжённый… черепахою. В вагоне полно пассажиров, но кондуктор говорит человеку, стоящему на остановке: «Полезай, полезай. В тесноте, да не в обиде, и всего-то пятачок!» Человек влезает в вагон, тот трогается и тут же сходит с рельсов. Вряд ли кто теперь станет над этим смеяться, а тогда это было людям понятно и близко, и реагировали они на это довольно бурно. Но главное, у Омона можно было увидеть настоящий канкан и знаменитых шансонеток Парижа, например Иветту Жильбер — «кафешантанного пророка», «вершину кафешантанного искусства», как её называли. Это она явилась родоначальницей «фуроров» и «этуалей», создательницей образа непорочной девы, таившей под маской невинности стремление к самому отчаянному разврату, или, как сказали бы теперь, это была «б… по-монастырски», что так нравилось стареющим любителям блинов и стерляжьей ухи. Кстати, профессиональные проститутки для большей пикантности и привлекательности тогда нередко одевались гимназистками. Это не мешало им проходить в отдельные кабинеты, дома свиданий и номера бань. Усладой мужского общества служили не только певички и девочки из кордебалета кафешантанов, но и артистки императорских театров, и прежде всего Большого, из балерин которого вербовались одалиски театральных тузов и высшей московской администрации.
Помимо француженок пели на московских сценах и отечественные шансонетки.
Мне ценней подарка нет —
Пышный, свеженький букет!
День цветёт, а в ночь увянет,
Что ж, другой милее станет —
пела одна из них. Другая подхватывала:
Слово «если» вечно ново в лексиконе у меня,
Из-за «если» то сурова, то нежна бываю я.
Объясню я вам примером это слово, господа,
Как любезным кавалерам говорю одно всегда:
«Деньги — женщин всех тиран. Строги мы, но не суровы И для вас на всё готовы, если… полон ваш карман».
Время шло, уходили одни артисты, приходили другие, закрывались одни театры, открывались другие… Летом незадолго до Первой мировой войны на веранде театра «Ренессанс» в Замоскворечье полпервого ночи открывалось «Кабаре», представлявшее 25 номеров; в «Потешном саду» у Курского вокзала давали оперетту «Птички певчие», а в 11 часов вечера — аттракцион «Резиновые люди». Там же существовали скейтинг-ринг, где катались на роликах — очень модное тогда занятие, и синематограф. В нём, наряду с документальной лентой о трёхсотлетием юбилее дома Романовых, демонстрировалась фильма, как тогда говорили, о въезде в Москву Михаила Фёдоровича Романова в 1613 году. При этом оркестр играл «Славься» из оперы Глинки «Жизнь за царя», а публика вставала и кланялась, как перед настоящим царём. Кто знал слова, готов был запеть: «Славься, славься, наш русский царь! Господом данный нам царь-государь! Отныне восславься весь царский род, а с ним благоденствует русский народ!» Крутили здесь драму «Под ножом гильотины» и фильмы с участием Макса Линдера. В электротеатре «Вулкан» на Таганской площади демонстрировались фильм «Жизнь-убийца», еженедельный «Патэ-журнал», драма «Союз смерти», «Манёвры пожарных» (съёмки с натуры), а в театре «Мефистофель», который находился на Петровке, напротив Пассажа, шли историческая драма времён Нерона «Британик» и комическая лента «Починка крана». В Сокольниках, в саду «Тиволи», помимо скейтинг-ринга и обедов, публику привлекало «Варьете-монстр», а в Летнем театре на Тверской, в Мамоновском переулке, в здании бывшего «Театра миниатюр», ежедневно давалась оперетта. При этом вход был беспрерывный и билет стоил 20 копеек! И было это в 1913 году.
