— Когда же мы увидим макет? — спросил Русаков.
— Хоть сейчас, — ответила Марта. — Макет у меня в номере. Но я не могу показать его без мадам.
— Понимаю, понимаю, — басил Русаков и весело поглядывал на меня. — Ну а когда же мадам спустится вниз?
Марта пожимала плечами и смущалась.
Мы ждали мадам Бранд в холле очень долго, а потом, когда она спустилась, мы вчетвером завтракали в ресторане. Мадам Бранд сидела со мною рядом, но аппетит у нее не портился. Я не без интереса наблюдала, как исчезали с тарелки бутерброды, как исчез потом цыпленок и мелко нарезанная кудрявая картошка. А когда на столе появилась бутылка сухого вина и черная зернистая икра, мадам даже порозовела от удовольствия.
После завтрака мы смотрели макет. Он был сложен в нескольких картонных коробках. Марта ловко распаковала коробки и, сдвинув одним движением локтя все лежащее на столе к самому краю, разложила макет. Я знала, что он от первой до последней детали сделан ее руками — вот этими самыми неестественно длинными руками с хрупкими маленькими кистями. В застекленных шкафах были выставлены товары, черные и белые манекены демонстрировали одежду, на столах были разложены журналы и проспекты, а когда Марта подошла к стене и воткнула вилку в штепсель, макет осветился, начало казаться, что вот-вот двери распахнутся и по выставке зашагают люди. Это впечатление сразу исчезло, стоило Русакову близко подойти к макету. Он ткнул пальцем в стенд, увешанный пестрыми мужскими костюмами, и прочел надпись на стенде: «Леопард».
— Леопард? — сказал Русаков и вопросительно посмотрел на Марту.
— Да, так называется фирма, изготовляющая мужские костюмы.
— Воинственное название, — усмехнулся Русаков.
А мадам, сощурив глаза, добавила:
— Слишком воинственное для такой незначительной фирмы.
— Отчего же незначительной? — робко заметила Марта.
Легкая складка легла между бровями мадам. Глаза ее потемнели. Но тотчас она улыбнулась ослепительно:
— По поводу любой фирмы я могу дать самую точную справку. Это не входит в ваши обязанности, мадмуазель Стооль. — И пальцы мадам начали выстукивать на кожаной сумочке победный марш. Пальцы стучали по мягкой коже, а мне казалось, что я слышу звуки барабанов и фанфар. «Тра-та-та» — стучали барабаны. Марта молчала, разглядывая узор на ковре. Я готовилась переводить, что скажет Русаков. И он сказал:
— Вот что, мадмуазель Стооль, — Русаков посмотрел на Марту и улыбнулся ей, — мы этот макет свезем в Дом культуры. На месте все виднее. Как вы думаете?
Марта кивнула и начала складывать макет в коробки.
45
Негодование и обида, с какими я относилась вначале к мадам, сменились любопытством. Она не задевала меня больше, была ко мне равнодушна и не мешала мне работать. Я не задумывалась над тем, почему, собственно, она изменила ко мне отношение, до тех пор, пока однажды утром, придя на работу, не услышала в бюро обслуживания: «Тебя вызывает Бранд. Звонила несколько раз, просила подняться к ней в номер, как только придешь». Я удивилась, созвонилась с Русаковым, уточнила программу на сегодняшний день и села в лифт. Я не понимала, чем вызвано вдруг такое внимание Бранд, и мысли одна нелепее другой лезли мне в голову.
«Войдите», — сказал приглушенный голос мадам сразу, как только я постучала. Я вошла и, не застав в первой комнате никого, прошла в соседнюю спальню. Альма Бранд сидела за туалетом. Она увидела меня в зеркале, улыбнулась мне, кивнула приветливо головой и предложила сесть рядом. Я была смущена. Мадам принимала меня в необычном виде. Так принимают или людей очень близких, или тех, на которых наплевать. Я не знала, как поступить: уйти или остаться. Мадам, вероятно, заметила мои колебания и повернулась ко мне так резко, что скрипнул корсет. Она сказала, улыбаясь:
— Простите, мадмуазель, я не в форме, но мне хотелось видеть вас, и я решила поторопиться. Вы простите мне, ведь мы с вами обе женщины? — Улыбка стала еще шире, и это было, пожалуй, слишком, потому что сразу стала видна коронка, надетая на боковой зуб мадам Бранд.
— Однажды мадам оспаривала это, — сказала я, не улыбаясь и глядя прямо ей в глаза.
Мадам резко повернулась к зеркалу, быстрыми движениями сняла остатки крема с лица и опустила большую пуховку в пудреницу.
— Вы злопамятны? А ведь я не хотела зла.
В зеркале я видела ее лицо. Оно отвечало мне доверчивым взглядом. Я заколебалась, но из глубины моей памяти всплыли ее прищуренные глаза и голос, спрашивающий: «Вы — женщина?» Я сама удивилась, каким деревянным и негибким был мой голос:
— Мадам хочет принести извинения?
Тень пробежала по лицу Бранд, но так быстро, что никто бы этого не заметил. Я заметила только потому, что пристально смотрела в зеркало.
— Ну, я попросила вас зайти не для этого, но если вы настаиваете, если вы ведете счет…
— Да, я веду счет!
— Я прошу у вас прощения.
Голова Бранд склонилась над туалетным столом низко-низко. И в зеркале не стало видно ее лица. Только высокая прическа и затылок. Мадам что-то искала на туалете. Я с облегчением вздохнула. «Ну вот и прекрасно! Вот и уладилось».
— Присядьте, — сказала мадам, не поднимая головы.
Я села в кресло около двери.
— Куда же подевались мои заколки для прически? Куда же они подевались? — приговаривала Бранд, проводя рукой по столу и дотрагиваясь поочередно до всех флаконов, коробочек, пузырьков, щеток. Я тем временем думала, что, может быть, Бранд не такая уж плохая женщина, может быть, она привыкла к определенному взгляду на вещи и сама не понимает, что делает. Я размышляла так, сомневаясь и склоняясь то на одну, то на другую сторону, когда Бранд вдруг поднялась и сказала:
— Нет, они определенно исчезли.
— Кто?
— Заколки. Мои заколки для прически.
— Ну куда же они могли исчезнуть, мадам?
Бранд начала нервно ходить по комнате. Вместо изящной, благоухающей женщины, какой предстала передо мною Бранд впервые, я видела обыкновенную, полуодетую, расстроенную чем-то женщину, очень бледную, потому что краска еще не успела лечь на ее щеки, и совсем невыразительную. Женщина перебирала ногами, мелкими шагами двигаясь по комнате, и ноги у нее были совсем не такие красивые, как мне показалось раньше. Они были покрыты темными редкими волосами, и я подумала, что мадам-то крашеная. Вдруг женщина остановилась передо мною и сказала деловито, быстро кивнув на дверь:
— Они не могли взять?
— Кто «они»? — спросила я, не понимая, о чем идет речь.
— Прислуга. Могла взять мои заколки.
Я изумилась, но только на секунду, — так неправдоподобно было все это. Потом я засмеялась:
— Кому нужны ваши заколки?
Бранд была серьезна.
— Вы не знаете, заколки черепаховые, инкрустированные камнем. Понимаете? Не просто заколки.
— Вы что, сошли с ума?
— Как вы разговариваете?.. — взвизгнула мадам, но, словно вспомнив что-то, сорвалась. Меня было уже не остановить.
— Как вы разговариваете? Вы! Как вы смеете даже говорить со мною о своих подозрениях? Как вы смеете кого бы то ни было подозревать здесь?! — Я взмахнула рукой, и, наверное, было совсем непонятно, где это здесь, но мне было все равно. Моего благодушия как не бывало. Злости моя, как будто запертая где-то внутри меня, прорвалась вдруг наружу, и я уже сама не владела ею. Бранд стояла передо мною бледная, губы ее дрожали, и вдруг на них появилась слабая жалкая улыбка. Бранд была растерянна, и это был тот единственный раз, когда она была сама собой. Когда она еще не сообразила, какой ей следует быть в данный момент, какую из масок ей надо скорее надеть на себя. И оттого, что я понимала это, я чувствовала себя еще сильнее, еще тверже, и мое презрение к этой жалкой полуголой женщине росло. Я взяла со стула халат, протянула его мадам: — Оденьтесь! — и вышла из комнаты.
…Я так и не узнала, зачем вызывала меня Бранд в то утро. Да и не хотела узнавать. Мы встретились за завтраком, и ничто в ней, затянутой в шелк, причесанной, не напоминало о нашем утреннем разговоре. Бранд вновь обрела свою оправу. Но я-то знала, какая она. И когда Бранд смотрела на меня, она видела, что я знаю.
Мне было противно вспоминать о сцене, разыгравшейся тогда в номере. И я, наверное, никогда бы о ней не вспомнила, если бы Марта как-то не сказала мне:
— Мадам стала относиться к вам лучше, чем раньше.
Мы ехали из Дома культуры в гостиницу.
— Я сказала ей, что вы происходите из хорошей семьи и закончили институт.
Я засмеялась.
— Не смейтесь. Мадам ревнива к вопросам происхождения. Она известна у нас в стране.
— Чем? — спросила я.
Марта помедлила.
— Мадам — любовница самого богатого и влиятельного человека у нас. Она любовница господина фон Ренкенцов.
Лицо Марты покрылось красными пятнами. Она была так смущена, словно это она, Марта, а не мадам Бранд занимала столь высокое положение. Я слышала фамилию фон Ренкенцов. Она часто появлялась в заграничных газетах и иногда в наших. Я знала, что это одна из самых богатых фамилий. Я даже видела как-то фотографию в газете, где был изображен кто-то из этой фамилии, но кто — я уже не помню.
