Если бы на месте. Зои сидел крепкий мужчина, мне, пожалуй, не было бы так мучительно больно. В данном же случае выходит чорт знает что! Здоровенный майор с руками гориллы и с сумасшествием в глазах — и хрупкая, щупленькая девушка…
Майор вторично подошел к Зое.
— Слушай, красавица — опять закричал он — Ты вот говоришь мне, что немецкий солдат, приходивший к тебе, привез посылку от твоих родителей. Мне же известно, что это было совсем иначе. Солдат приходил к тебе за сведениями о поведении и настроениях рабочих в вашем лагере… Я докажу тебе, что это было так!
Я понял, в чем дело. Зою обвиняли в шпионаже. Глупости. Ложь, подлая ложь! Зоя не могла быть шпионкой. Не могла быть! Да и в конце концов, какие сведения могла Зоя передавать солдату? Разве о том, как тяжело жили русские девушки у немцев на каторге? Но это немцы знали и сами, без помощи Зои. Все это блеф, ни к чему ненужный, гнусный блеф!
Наверное, какая нибудь из подруг Зои, завербованная смершевцами, донесла на Зою, чтобы оправдать себя, как агента. Посещение же солдата можно было объяснить, как угодно…
Зачем все это нужно? Зачем между людьми сеять ненависть, презрение, негодование, распри, доносы?.. Зачем заставлять людей убивать друг друга? И та Зоина подруга, донесшая на нее, такая же жертва «Смерша». Завтра ее ожидает то же, что переживет Зоя сегодня.
В документе, который я переводил, не было ничего особенного. Это было написанное на очень плохом немецком языке письмо Зои к какому то господину Миллеру, с просьбой быть любезным, в случае возможности, переслать посылку родителям в Чернигов..
Майор заставил меня просмотреть и все остальные письма и документы Зои.
В комнате было невероятно жарко. Запекшиеся губы Зои шевелились. Она жадно смотрела на стоявший в углу на табурете графин с водой. Ей, наверное, очень хотелось пить, но она не решалась попросить у майора разрешения.
Майор Глазунов подошел к двери.
— Дежурный! Приведите брата арестованной.
Зоя, казалось, сразу не поняла слов майора и спохватилась лишь через некоторое время.
Я забыл про перевод ее писем и наблюдал за ней. Зрачки ее глаз невероятно расширились. Руки дрожали, дыхание стало сдавленнее и реже.
Через десять минут в комнату втолкнули мужчину лет двадцати шести. Чертами лица и всей фигурой он был очень похож на Зою.
Его лицо дрогнуло от ужаса. Он робко опустил голову, искоса посматривая на сестру.
Я не знал, о чем он думал, да навряд ли и он сам это знал. Люди, попавшие в кровавые объятья «Смерша», превращаются в воплощение животного страха. До сих пор мне довелось встретить лишь двух-трех, оставшихся мужественными до конца. Все же остальные — боялись, дрожали… Человек, вообще, располагает весьма ограниченными возможностями поведения…
— Сколько раз к твоей сестре приходил немецкий солдат?
— Я не знаю — робко ответил брат Зои.
— Врёшь!
— Нет не вру…
Майор подошел к нему вплотную. Ребром ладони он ударил его по затылку… Брат покачнулся.
— Говори.
— Я не знаю… Я жил в другом лагере.
Майор еще несколько раз ударил брата Зои.
Зоя, при каждом стоне, вырывавшемся из груди брата, закрывала глаза и опускала ниже голову.
Ее лицо переменилось до неузнаваемости. Она побледнела еще больше.
Майор нервно зашагал по комнате, размахивая руками. Только глаза его оставались прежними, неподвижными и безумными.
— Дежурный! Уведите его.
Мне показалось, что Зоя облегченно вздохнула. Дежурный увел брата.
Майор продолжал размахивать нервно руками. Вдруг, он остановился.
— Слушай. Я тебя… убью… если ты… мне не скажешь… правду…
Его слова, падавшие с расстановкой, дышали не пустой угрозой, — действительным решением сумасшедшего человека.
По всему моему телу пробежал мороз. Руки мои задрожали. Я выпустил перо и поднялся со стула… но было уже поздно.
Майор с неожиданной быстротой подскочил к Зое и ребром ладони ударил ее по левому виску.
Зоя комочком свалилась на пол. Пряди рассыпавшихся волос спрятали ее лицо. Рядом валялся окурок сигареты…
Майор смотрел на нее безумным взглядом, как будто не понимая, в чём дело.
Я подбежал к Зое.
— Дежурный! — крикнул я показавшимся мне вдруг чужим и далеким голосом.
Вбежал дежурный.
Майор как будто очнулся. Он медленно отошел в сторону и, открыв портсигар, начал закуривать папиросу.
В коридоре послышались торопливые шаги. Потом прозвучали чьи-то несвязные слова.
Я нагнулся над Зоей, желая определить, жива ли она еще. Да. Она была еще жива, но с каждой секундой жизнь ее оставляла…
Я расправил ее волосы. На меня смотрели уже мертвые глаза. В них застыл испуг и что-то еще покорное, робкое…
Я помог дежурному вынести Зою в коридор. Подбежало еще несколько солдат. Вышел из комнаты Черноусов.
— Что случилось, Коля? — спросил он меня.
Я ничего ему не ответил. Как мы ни старались привести Зою в, сознание, все было напрасно. Зоя была уже мертвой.
Черноусов взял меня за руку.
— Что с тобой?
Я молчал. Он повел меня к себе в комнату.
— Оставь меня, Ваня!
— Что с тобой, Коля? Ты такой бледный.
Черноусов позвал дежурного и приказал ему отвести старика, бывшего у него на допросе.
— Выпей немного водки.
Я молчал. Мое обостренное восприятие болезненно отзывалось на какие то неясные звуки и шум. В коридоре продолжали суетиться и кричать.
Все напрасно. Зоя умерла, осмеянная, беззащитная, замученная.
— Выпей, Коля.
Я машинально взял в руки стакан.
— Налей еще…
Черноусов дал мне второй стакан. Мне хотелось пить… пить… пить… до бесконечности, чтобы отогнать от себя эти проклятые загробные звуки и шум. Чтобы затмить образ майора-садиста, смотревшего на свою жертву, закуривая папиросу…
На полу, у головы Зои, валялся окурок. Его бросил майор. На этот раз все обошлось без крови. Правда, крови нигде не было, нигде ни одной капельки… Но Зоя умерла, замученная, беззащитная, робкая.
Кто был в состоянии защитить ее. Робкий брат? — Нет! Я? — Нет! Кто же? Кто? Закон! Закон! Закон! Но закона в Советском Союзе нет.
Страшно жить, не имея закона.
Мне почему то захотелось оградить себя законом… от смершевского кошмара, от произвола, от советского рая.
Какой то злой демон вселился в мою душу.
— Налей еще, Ваня!
Водка не действовала на меня. Наоборот, мучительное осознание окружающего меня ужаса усиливалось. Оно грозило раздавить меня. Что то злорадствовало во мне. Закон! Где же закон? Где он? Мне хотелось кричать.
— Ваня! Где закон?
Черноусов смотрел на меня недоумевающе. Я чувствовал, что говорю глупости и что язык мой заплетается.
— Какой закон?
— Закон! Неужели ты не понимаешь?
Черноусов оглянулся не двери.
— Молчи. Ложись на постель.
— Нет! Глупости! Где закон, скажи? Где закон!
Черноусов молчал. Он налил еще стакан водки и предложил мне.
— Не хочу.
Он опрокинул залпом сам стакан. Налил второй и опрокинул его тоже.
— … закона нет, Коля!
— Как нет?
— Молчи — Черноусов говорил шопотом.
— Почему молчать? Ты видел Зою? Видел, какая она была беззащитная?
— Молчи — Черноусов пригрозил мне кулаком — Я тебя понимаю. Я, ведь, тоже в душе не плохой человек.
Черноусов что то путает. Когда то он хотел меня пристрелить за то, что я… буржуй. Ха-ха-ха!
— Ты, Ваня, не плохой человек… Почему же ты смотришь на все это равнодушно?
— Брось, Коля, прошу тебя.
— Нет, не брошу…
— Так слушай же. Тебе, кажется, не известно, что по поручению майора Гречина я должен следить за каждым твоим шагом и обо всем доносить майору.
Эти слова немного протрезвили меня… Черноусов продолжал смотреть на меня в упор.
Если бы я сказал майору, как ты ведешь себя в некоторых случаях, поверь мне, тебе бы не сдобровать. Но я тебе говорю, что в душе я человек не плохой. Ты думаешь, что смерть Зои на меня тяжело не подействовала? Ты глубоко ошибаешься. Я, мож, ет быть, мучительнее тебя переживаю… Эх, Коля, что и говорить, не все у нас, в Советском Союзе, так хорошо, как говорят по радио. Далеко не все!..
Черноусов замолчал.
К прежней путанице, к надрывающим мне душу переживаниям прибавились новые сомнения.
— Что же ты говорил майору Гречину относительно меня?
— Поверь мне, ничего такого… А я, ведь, знаю многое. Я читал твои стихи. Брось ты это дело. Какой из тебя поэт? Ну, скажи откровенно, какой из тебя поэт?
Вот оно… Самый главный психологический момент, самый главный. Всю важность этого психологического момента я ощутил до предельной глубины.
— Осторожным всегда надо быть — продолжал Черноусов — Поверь мне! Откуда я знаю, не следишь ли ты или кто другой за каждым моим движением? Нельзя поддаваться настроениям, или, как у нас говорят, «телячьим нежностям».
