Претензии к дарвинизму возникали поначалу отрывочные, частные: почему, например, так неоправданно мало в нашем зеленом мире животных зеленого цвета, сугубо приспособительного? Почему всеядных животных, которые процветали бы при любой пище, неизмеримо меньше, чем узкоспециализированных хищников или вегетарианцев? Вообще специализация видов, к которой явно тяготеет природа, вступает в прямое противоречие с их приспособляемостью: ведь любое изменение окружающей среды ведет к неизбежному вымиранию слишком ориентированных организмов.
Пожалуй, лишь один-единственный вид во всей многообразнейшей живой природе «специализировался» в универсальности – гомо сапиенс. Но о нем разговор особый.
Можно, видимо, рассуждать так: всякое усовершенствование требует компромисса. Скоростной самолет несет меньший груз, грузоподъемный – тихоходнее… Хищникам необходимо, наверное, питаться мясом; чтобы настигать свою добычу… Но ведь и зайцы и копытные не уступают им в скорости, хоть и не потребляют столь концентрированную пищу. Чистый вегетарианец – горилла – не уступает в отношении интеллекта всеядному шимпанзе и, уж конечно, превосходит самых развитых хищников. Ну почему бы и льву (или хотя бы крокодилу) не докармливаться зеленью?..
Или, скажем, круглые черви могут жить в растениях, в теле как позвоночных, так и беспозвоночных животных; они выживают, даже будучи погруженными в уксус. Некоторые формы (род Гетеродера) паразитируют в сотнях видов животных и растений. Напротив, крайне специализированы ленточные черви, строго закрепленные за своими «хозяевами». Даже небольшое изменение существования для них немыслимо. Процветают, однако, и те и другие.
Вообще в живой природе, где дарвинист видит замечательную гармонию и приспособленность видов, бросается в глаза прямо противоположное: поразительная их неприспособленность. Хищник гибнет среди изобилия плодов, травоядное – при обилии мяса; многие рыбы идут метать икру в строго определенные локальные места; некоторые виды рыб, отметав икру, тут же гибнут, так сказать, «в расцвете лет», тогда как другие из года в год повторяют эту процедуру… Какое-то слишком очевидное неравенство в шансах на выживание!
О неприспособленности же отдельных особей просто и говорить не приходится. Отсюда то,» что принято называть поразительной щедростью природы: тысячи икринок лягушки, миллионы – трески, мириады пушинок тополя, одуванчика… А ведь все это – огромный расход, безумная расточительность ДНК, энергии, жизненных сил!
Причем такое изобилие характерно для одних видов и в гораздо меньшей степени свойственно другим, даже близким: тополь и дуб, каштан, грецкий орех с их относительно (в сравнении с тополем) немногочисленными семенами, рыбы икромечущие и живородящие… Опять же, равные ли шансы даны им природой?
И не только в шансах на выживание дело. Важнее другое. В равном ли положении в отношении естественного отбора, охраняющего уникально удачные экземпляры, находятся осетр, скажем, с тридцатью миллионами икринок и какое-нибудь копытное животное с десятком, а то и меньше детенышей за всю жизнь или, скажем, живородящая акула – тоже рыба, как и осетр? Понятно, что во всех случаях до половозрелости и нового воспроизводства доживают в среднем лишь две особи (иначе вид вымер бы либо от поколения к поколению, либо безудержно размножился), но веды выбор одной пары из миллионов возможных вовсе не то же, что выбор из считанных особей! В первом случае эволюция должна бы, казалось, рвануться вперед «семимильными шагами».
«Если популяция (совокупность взаимоскрещивающихся особей) количественно бедна, естественный отбор не действует так успешно», – констатирует известный польский эволюционист С. Сковрон. Это понятно. Среди массы легче выбрать удачную пару, чем из офаниченного окружения. Этим, вероятно, объясняется тот факт, что явление акселерации в большей степени проявляется среди молодежи крупных городов и куда меньше в сельской местности. Но точно так же косяки сельди– или стаи тундровых мышей-леммингов совсем неравноценны в этом смысле животным, обитающим в одиночку или небольшими сообществами. Однако и в этом случае мы не наблюдаем качественного отличия в процессах и темпах эволюции.
С необычайной быстротой размножаются одноклеточные – делятся каждые полчаса. Иначе говоря, под окуляром терпеливого наблюдателя проходит порой столько же поколений, сколько потребовалось природе, чтобы превратить древних грызунов в приматов, едва ли не в людей. Бактерии же так и остались бактериями…
Я обращаю внимание на всякого рода числовые соотношения, потому что в вопросах изменчивости и отбора это имеет решающее значение. 'Случайно возникают мутации, генетический сбой, новорожденный не выбирает ни родителей, ни места, где и когда ему родиться; случайно сошедшиеся внешние обстоятельства. производят отбор, случайности же подстерегают особь в поисках пары для последующего размножения… Сплошной карнавал случайностей; лишь их совокупность образует некоторую статистическую закономерность, тем более надежную, чем большими цифрами можно оперировать.
Чукчи живут за полярным кругом на крайнем северо-востоке Евразии, готтентоты – на юге Африки, в пустыне Калахари. У первых очевидные физиологические приспособления к холоду, у вторых – к жаре. Случайное возникновение случайных признаков и последующий отбор из поколения в поколение по «тестам» морозо– или жаростойкости? Но достаточно ли времени для этого (считанные тысячи поколений в лучшем случае) и не слишком ли малы эти человеческие популяции?..
Мутация, по сути, аналогична ошибке при перепечатке на машинке. Сколько же надо перепечаток, чтобы ошибки суммировались в сколько-нибудь связный новый текст!.. Учтем к тому же, что подавляющее большинство мутаций – ошибок генной структуры – вредны и даже смертельны для особи. Мутацию сравнивают еще с ударом молотка по будильнику. Может, конечно, случиться и счастливый удар, который исправит ход механизма, но вероятность такая исчезающе мала.
Все это, разумеется, лишь в том случае, если мы рассматриваем процесс как чисто случайный. Тогда живой мир вокруг действительно представляется не слишком логичным, даже правдоподобным и дает повод к примерно таким современным философским спекуляциям. Когда мы видим, скажем, элементарную телегу о четырех колесах, симметрично насаженных на оси и ошинованных железом или резиной, с покрашенными бортами и удобным сиденьем, мы понимаем, что столь дивно слаженная вещь явилась на свет не в итоге цепи случайностей. Но ведь даже единственная живая клетка устроена неизмеримо сложнее и телеги, и самолета, которые в подобном сравнении вполне можно считать структурами одного порядка…
Возможны лишь два объяснения такого «невероятного» явления, как жизнь: либо задействовано какое-то Высшее Разумное Начало, Бог, что само по себе требует не в пример куда более сложного обоснования – самого Господа, его происхождения, структуры и прочего, – либо существуют какие-то внутренние закономерности жизни, как, например, свойства вещества, позволяющие ему стать таким геометрически совершенным образованием, как кристалл. Его структура тоже выглядела бы неправдоподобно, если бы мы не знали сил, ее образующих.
Такое явление, как акселерация, наглядное и глобальное, проявившееся почти вдруг буквально на глазах одного-двух ныне живущих поколений, демонстрирует, может быть, какие-то неведомые нам пока механизмы эволюции. Быть может, чукчи и готтентоты тоже приспосабливались к условиям климата не от поколения к поколению, а как-то почти разом? Стали же наши детки вдруг чуть ли не поголовно выше своих родителей!
В поисках каких-то новых закономерностей само понятие «случайность» уже не удовлетворяет нас. При рассмотрении эволюции любая случайность есть лишь непознанная нами связь явлений; иначе теряет смысл любая причинно-следственная зависимость – основа каких бы то ни было умозаключений. В самом деле, если мы признаем такую зависимость, неизбежен вопрос: что же является «причиной случайности»? Но если у случайности есть причина, она уже не случайность.
«Вероятность возникновения двух сложных (сопряженных одна с другой. – М.Т.) фигур равна нулю», – заявил на третьем съезде зоологов в 1927 году профессор А.Любищев. (Ему посвящена известная документальная повесть Даниила Гранина «Эта странная жизнь».) Что имелось в виду? Скажем, следующее. Довольно обычная у нас рыба гопчак семейства карповых во время размножения подплывает к пресноводному двустворчатому моллюску, тоже весьма заурядному, и впрыскивает в его жаберную полость свою икру. В этот же момент моллюск «вручает» рыбе своих зародышей. Таким образом далекие в эволюционном смысле организмы партнерствуют в размножении.
Факт фантастический, если вдуматься, но вовсе не исключительный. Поистине невероятных взаимосовпадений в живой природе сколько угодно: беззащитный рак-отшельник не только отыскивает оставленную кем-то раковину, но и водружает на нее актинию со стрекательными – способностями; всем известный лишайник это симбиоз гриба и водоросли; светящиеся бактерии, поселившиеся в специальных железах глубоководных рыб, позволяют им видеть в кромешной тьме… А повсеместная сопряженность цветковых растений и опыляющих насекомых!.. Какой чудовищно невероятной должна выглядеть встречная эволюция ничуть не родственных друг другу групп, чтобы вот так совпасть в результате бесчисленных проб и ошибок, случайных мутаций и случайностей последующего отбора!
